Венеция
...На следующий день, изрядно уже подуставшие от впечатлений, беззлобно пошучивая над "страной непуганых официантов", мы погрузились в экспресс, следующий по маршруту Рим-Флоренция-Болонья-Падуя-Венеция-Вена. Холмы Тосканы сменились приморскими равнинами. Поезд полз по густонаселенным подступам к "обрученной с морем" (высокопарный титул Венеции). По тонкому перешейку, словно по мостику, вокруг которого было уже самое настоящее море, мы, наконец, достигли венецианского вокзала Санта Лючия. За зданием вокзала торчал зеленоватый церковный купол: к тому моменту это было зрелище скучное и привычное для нас. И не было у нас особого настроения. Если шевельнулось раньше в нас какое-то предчувствие, то мы, пресытившиеся городами и красотами, прогнали уже его от себя, не представляя ничего по-настоящему нового и удивительного более в нашем хождении по древностям и окаменелостям. И мы вышли из вокзала на Большой канал. Венеция. Венеция.
Это был шок.
Это был удар, от которого я покачнулась.
Это была встреча, явление города, живого, яростного, страстного.
Где римские лень и дремота! Где флорентийские бесстрастие и отстраненность! Венеция кинулась на нас, она на нас обрушилась - такая живая, что, казалось, пела вслух. Я захлебнулась ветром и этой физически осязаемой песней. Что мы знали о Венеции? Куда мы ехали? - спросила я себя. Оседающая Венеция, погибающая Венеция, гниющий памятник древнейшей республике купцов и мореходов, чернеющие от сырости, зеленеющие от плесени каменные достопримечательности над вонючими каналами; заколоченные окна, залитые неумолимым морем нижние этажи, облупившиеся стены тонущих дворцов...
Это все правда, это так и есть, весь набор: и сырость и плесень, и гниль, и вонь. И вот при всем при этом гибнущая, оседающая, тонущая в море и во времени Венеция так ослепительно красива, что буквально горит в глазах, сияет собственным блеском. Живая, озорная, яркая, постоянно в каком-то загадочном действии, в музыке, в полете, Венеция создает удивительное ощущение своего личностного присутствия, словно в грандиозной, никогда не прекращающейся и вечно праздничной интернациональной тусовке на Пьяцца Сан-Марко она сама, вечно юная Венеция, и есть главное действующее лицо.
Она совершенно неотразима. Боже, как я понимаю Бродского! Встретившись с нею, я изменила мысленно и Питеру, и Иерусалиму. Я осознала это потом как чистейшей воды нарциссизм: и Питер, и Иерусалим - очень "мужские" города, с характерами строгими и собственными, а Венеция... Венеция - это я сама. Может быть, люди в прошлой жизни бывали и городами? Прошло много, много дней, как я вернулась из Италии, а тем не менее - сейчас, когда я пишу эти строки, мне трудно дышать и я склонна к пролитию слез. Венеция меня убила...
... Мы погрузились с нашими сумками на катер, который размеренно повез нас по большому каналу, огибая город, и Венеция двинулась нам навстречу. Она наступала на нас, а мы с первых минут оказались охвачены венецианской эйфорией, которой, совершенно явно, болели все туристы (несть им числа) в этом городе. Большой канал бурлил движением. В Венеции нет сухопутного транспорта, здесь даже на велосипедах не ездят, потому что многие улицы и мосты сделаны ступенчатыми. Движение здесь лодочное, каналы имеют транспортную "разметку", сделанную из высоких свай, частокол из свай вбит вдоль всех берегов для, парковки гондол и лодок, обычные дорожные знаки, подвешенные над водой, регулируют городское лодочное движение. Мы миновали множество водных перекрестков, обтекающих изысканной постройки дома; часто эти перекрестки были пересечены мостами, под сводами которых мы видели уходящие от нас новые водные дороги. Дома стояли не на берегу - они вставали прямо из воды. Дворцы, выходящие на Большой канал, подставляли нашим глазам великолепные колоннады и яркие, на золоте выполненные фрески, башни и балконы, почерневшие от сырости стены и затопленные первые этажи. Типичное устройство дворцов предполагало две двери: первая, более высокая, выходила на берег канала, сейчас часто уже затопленный, или на индивидуальный мостик; вторая, пониже, вела на ступеньку лодочной пристани, где хозяина ожидала гондола или лодка.
Дворец Дожей - тоже из разряда классических дворцов, только еще более красивый, чем все остальные дворцы, как это ни трудно себе вообразить. Тень византийских красот собора Сан-Марко падает на него, накидывая кружевную колоннаду восточных очертаний, бросая неожиданный персидского стиля наличник на центральное окно каждой стены, расставляя кокетливые и легкие башенки на каждый внешний угол и остроугольный орнамент из зубцов вместо традиционных статуй на крышу; и даже арки внешних окон дворца, в отличие от строгих полукругов внутренних окон, обрисованы характерным восточным зубцом. Внешние стены Дворца Дожей выложены византийским орнаментом из белого и розового мрамора.
За Дворцом Дожей с правой стороны - сам Собор Святого Марка, старинный и разностильный, с большим европейским куполом, частью откровенно кирпичный, частью расписанный по золоту и убранный стрельчатыми башенками, так хорошо знакомыми по византийским силуэтам; собор ярок, он кажется составной игрушкой из стилей различных эпох и происхождений; каждый ракурс предлагает о соборе какое-то новое впечатление, словно его задача - предложить каждому именно то, чего он ищет. "По правую руку" - невысокое здание венецианской мэрии с традиционными часами (синий с золотом циферблат, римские цифры, 24 деления), крылатым львом с книгой под лапой на синей гербовой башне; двое каменных людей вечно бьют в железный колокол на самой башенной крыше. Нас потом все время будил этот колокол.
...весь остальной контур огромного прямоугольника Пьяцца Сан-Марко очерчен одинаковой строго-классической дворцовой галереей с трехъярусными колоннадами по длинным сторонам прямоугольника и двухъярусной - по короткой. Колоннада ужасает черными потеками на отсыревших сводах и арках. Всю площадь во время aqua alta - приливов - заливает на глубину 1.5 метра, и по ней плавают гондолы. Мы сами этого, к счастью, не видели. При нас из-под боковых колоннад выплескивались на площадь столики многочисленных кафе; несколько концертных роялей заливали пространство вальсами. Сотни людей, дурея, бродили по piazza и piazetta под розовыми трехрожковыми фонарями (других в Венеции нет), кормили с рук полчища избалованных ленивых голубей и пялились на фрески соборного фронтона.
Гостиницу свою мы искали в узких обшарпанных улочках возле мэрии, за тяжелым боком собора. Гомон и толчея, магазины и рестораны, непонятно как распиханные в зданиях, на которые без ужаса нельзя смотреть. Когда мы увидели долгожданную вывеску, я подняла глаза на верхние этажи: покосившиеся от времени темные некрашеные деревянные ставни, закрытые наглухо мощными чугунными засовами на окнах в облупившейся стене, с обнажившейся кирпичной кладкой. Здание выглядело нежилым века так с восемнадцатого. Напомню, что речь идет о трехзвездочном и весьма недешевом отеле. Взяв себя в руки и подхватив свободной от багажа рукой нижнюю челюсть, мы напряглись и шагнули внутрь.
Там стоял запах дешевой столовой, в густом сигаретном дыму бегали подозрительного вида люди, китаянки нелегального экстерьера носили кастрюли и швабры. Повинуясь цифре на выданном нам ключе, мы поднялись по старомосковской лестнице, выстеленной неимоверно пыльным гнусно-красным ковром, протертым в нечетном числе мест, где в дыры выглядывал черный от современной грязи кирпич ступеней и несущих балок. На втором этаже снова была столовка, подсобки с китаянками, склад древних полосатых матрацев и огромное грязное зеркало в сильно позолоченной оркестровым золотом пышной раме. Еще этажом выше мы нашли свой номер, зайдя за сильно поврежденный временем деревянный шкаф с бельем и неаккуратно уложенную на красном ковровом полу кучу бытовых химикалий. "Боже мой,- вырвалось только у меня, - неужели, неужели здесь туалет в коридоре?!!".
Захлопнув за собой дверь, мы огляделись. Потолок в номере был высотой метра четыре. Мебель: шкаф, стол, стул, кровати и тумбочки - темного, плохо обработанного дерева; в солидном возрасте. Покрывала на кроватях выглядели, как продранная в некоторых местах матрацная полосатая обивка. Наивный Илюшка принял эти аккуратно застеленные кровати за голые матрацы и нервически спросил: "А где же мы возьмем белье?!" Но я въехала, содрала с постелей эти отвратительные покрывала, обнажив белоснежные хрустящие простыни, и почувствовала подозрение, что все это у них тут - просто такой местный пристеб. Это подозрение так и осталось подозрением, так как, видимо, у меня в голове не хватает.
Два огромных окна в комнате легко открывались, но снаружи были намертво забиты нестругаными темными досками ставен со ржавыми чугунными засовами. Ставни висели косо, оставляя множество щелей, вполне пригодных для ограниченного проникновения воздуха и света, но не позволяющих бросить даже взгляд на окружающее пространство. Напротив окон ездила по верхнему рельсу хлипкая дверь, открывающая доступ в просторную ванную. Кроме облупившейся в двух местах эмали в самой ванне, я никаких принципиальных недостатков в местной сантехнике не обнаружила. Тем не менее, тот самый, видимо, человек с переразвитым чувством юмора, который придумал стелить на постели в качестве покрывал продранную матрацную ткань, отделал ванную кафелем безумной серо-коричневой расцветки. Совершенно чистый, вылизанный кафель этот вызывал, тем не менее, стойкий набор ассоциаций с гнилью и плесенью, распадом и разложением, вековой грязью и антисанитарией. Отличный, кстати, способ экономить на амортизации сантехники: за все венецианские дни я так и не смогла заставить себя даже встать под душ в этой ванной, и отмылась только в Милане.
В первый день мы пошли от Сан-Марко налево, вдоль морской набережной с розовыми фонарями, залитой розовым закатным солнцем, садящимся в изумрудное море. Над морем сияли белые соборы и тонкие колокольни на далеких островах, по акватории залива блуждали городские транспортные трамвайчики и морские катера, маленькие деловые моторки и черные лакированные гондолы с задранными золочеными носами, сияющие алыми подушками сидений. Набережная переходила через множество каналов и канальчиков по ступенчатым мостикам, влево уходили перспективы этих канальчиков и новые мостики вдали. На ближних мостиках стояли люди и созерцали дальние мостики. И наоборот. Блаженно пьяная Венецией толпа на набережной ела мороженое и теснилась у водных причалов, сидела на низких каменных бортиках каналов и одержимо кормила голубей. Дети и голуби ползали по львам и конным статуям. На наших глазах мать громко звала едва не потерявшуюся белокурую девчонку лет восьми: "Саския!! Са-аския!!". "Ни много, ни мало," - сказал, прибалдев, Илья Григорьевич.
Прямо возле городской набережной (нет у них ни перил, ни поребриков; видно, море их слишком часто ломает: просто кончается тротуар, и в метре под ногами - вода), напротив - в 30 метрах - от кружевного малинового домика с увитой плющом верандочкой, выходящей окнами на узкий канальчик с лодочкой, стоял на якоре огромный - высотой в несколько десятков этажей - океанский лайнер, японец, под названием "Асука". Неудивительно, что Венеция была полна японцев. На набережной, в полутора метрах от моря, стоял телефон-автомат, откуда я позвонила домой. "Я в Венеции, стою на берегу моря," - сказала я, и тут же представила, насколько неправдоподобно это звучит для них. Покажите мне - без преувеличения - берег моря, с которого можно позвонить домой в другую часть света.
...Возле красивых дворцовых сухопутных дверей сидел каменный лев, у льва на голове сидел голубь. Оба не шелохнулись за те полчаса, которые мы просидели с мороженым под фонарем на этой маленькой площади.
...В темноте набережная и Пьяцца Сан-Марко пустеют, яркие магазины и мороженицы закрываются, гондольеры привязывают свои гондолы к прибрежным сваям и выстилают сиденья мешковиной и брезентом, чтоб море их не покусало. Море начинает бить сильнее, и гондолы и лодки всю ночь прыгают под брызгами на привязи у деревянных причалов. В витринах дорогих ресторанов зажигаются подсвеченные прилавки с sеe food: омарами, креветками, осьминогами. Но я их однажды объелась, и больше смотреть на них не могу. Мы нашли последний открытый бар и съели булочку с сосиской.
...Всю первую ночь я боялась, что по мне поползут клопы. А утром нас разбудили колокола собора и колокол мэрии в пятидесяти метрах по кривой от окна, и лучи из щелей осветили нашу неаппетитную комнату. И тем не менее, что-то во всем этом было. Венеция есть Венеция, говорят, город любви... Последнее, кстати, очень подтверждаю.
...От собора мы ничего особенного не ждали: за время нашего похода по Италии мы перевидали уже столько соборов и соборчиков, что готовы были заранее рассказать всем желающим, что нас ждет в Сан-Марко. Тем не менее, мы были дисциплинированными туристами, к счастью. Ибо собор оказался совсем не похожим на прежде нами виденные. Не было в нем никакой облизанности и нарочитой красивости. Старинный, начавший строиться в 11 веке, храм сохранил мрачность и основательность исходного своего характера. Темные каменные балки пересекали порталы и купола. Церковное пение поднималось к верхним ярусам и дробилось в многочисленных узких лестницах и темных переходах старинной церкви. Потускневшие фрески на золотом фоне, выжившие кое-где под сводами, не были окованы рамами, а просто переходили в темный древний камень. Спиной ко входу в соборе располагался поразительный Пала-д-Оро - Золотой Алтарь: размером с малогабаритную комнату золотая с драгоценными камнями плата, в рамы-вырезы которой вставлено несколько десятков миниатюрных икон. Алтарь сиял. На втором ярусе, возле выхода на внешнюю галерею, устроен оказался музей старинных церковных книг: огромные, в метр шириной фолианты были раскрыты под стеклом на самых удивительных миниатюрах и орнаментах, сделанных перьями предков - чистоты линий и богатства цветов необыкновенного, мастерства изумительного. Четыре древних каменных коня, привезенные из Византии тысячу лет назад, били копытами.
Мы вышли на галерею и увидели piazza и piazetta сверху: над Венецией собирался дождь, с моря дул ветер, небо над морем казалось белым. Через несколько минут легкий дождь и вправду пошел, и разноцветная толпа у нас под ногами кинулась прятаться под кровли галерей, площади опустели и засверкали мокрым камнем. Мы забежали в отель за зонтиком и отправились во Дворец Дожей.
Дворец Дожей тоже оказался непохожим на прежде виденные нами дворцы. Почти весь изнутри он отделан темным деревом, из дерева сделаны специальные помосты Большого Совета и Суда, на стенах - сплошной Тинторетто в гигантских многофигурных фресках.
...музей древнего оружия: букеты из мечей, орнаменты из алебард. Из зала суда мы по Мосту Вздохов прошли в тюрьму. Мостом Вздохов называется воздушное закрытое сооружение с узорчатыми снаружи окнами, соединяющее Дворец Дожей со зданием тюрьмы, этот мостик прелестно смотрится с набережной, и глупые туристы нередко полагают, что свое имя он получил от вздохов влюбленных. Изнутри узорчатые окошки серьезно и непритязательно зарешечены: мостик соединяет зал суда с тюрьмой, и из этих окошек уводимые осужденные бросали последний взгляд на город Венецию; их-то печальные вздохи и дали имя мостику. Дворец Дожей, как и сама Венеция, кажется очень живым. Только что, кажется, собирались в этих залах купцы и мореходы, усаживались, скрипя дубовыми креслами, решали свои дела.
...Русский язык, при всем своем богатстве, не способен описать цветовую вакханалию, которую представляют из себя магазины и мастерские стеклодувов Мурано. Вазы, кувшинчики, люстры, флаконы, серьги, бокалы, фляги, аисты, медвежата, страусы, горшочки, всех цветов и оттенков, раззолоченные, полосатые, расцвеченные в пестрое по геометрической разметке, прозрачные, матовые, нежно-перламутровые, гладкие, гофрированные, асимметричные, всех стилей, всех размеров, всех мыслимых цветовых сочетаний. Я купила четырехугольную вазочку расцветки праздничной, как сама Венеция. Я купила маленького филина с пестрым в разводах хвостом и ярко-синей головой. Илюшка купил небольшой матового тонкого стекла кувшинчик с пестрыми разводами в голубиной гамме; а на работу - серо-черную с искрой тяжелую пепельницу. Видели мы и саму работу стеклодувов: заходили на фабрику.
И все же самое сильное впечатление на меня произвела лавка одного художника, в которой не было ни одного цветного стеклышка. Он работал в прозрачном, как слеза, стекле. На широкой полке у стены стояла огромная - метра в 2 длиной - модель роскошного многомачтового парусного брига. Каждый канатик, каждая петля на десятках парусов была выполнена безупречно. Виден был каждый шов бортовых досок. Все это - из исчезающе прозрачного стекла. Рядом стояли еще 3 корабля меньших размеров. Я попросила разрешения сфотографировать. Он не позволил. Напротив корабля, в оконной витрине, стояла карета Золушки из Диснеевского мультика: помнишь, стилизованная под тыкву, круглая, на тончайшей кружевной раме, с шестеркой тонконогих лошадей; размером композиция была сантиметров 70, сделана из исчезающе прозрачного стекла.
...Потом мы плыли назад, огибая темнеющий город по морю.
...Потом поехали на островок Сан-Джорджо. Островок этот с монастырем, собором, колокольней и морской школой, расположен прямо напротив пьяцца Сан-Марко. Он сам - белоснежный фронтон и купол собора, тонкая свечка колокольни - является одной из самых красивых деталей морского пейзажа. Нам этого показалось мало, и мы решили на эту колокольню залезть.. Мы миновали холодную сырую базилику с рисунками неугомонного Тинторетто, и тихий улыбчивый монах поднял нас на лифте на площадку под колокола. В голубом пространстве, залитом светом до боли в глазах, перед нами летела Венеция: под белым куполом собора Сан-Джорджо и скульптурами фронтона простиралась морская дорога, и по ней сновали катера; остров напротив поднимал ослепительно белый силуэт изысканной византийской церкви 1630 года Санта Мария делла Салуте, между двумя этими куполами морская дорога суживалась в канал и изгибом уходила вдаль; с другой стороны, напротив ряда весело качающихся на причале Сан-Джорджо парусных яхт, нас приветствовала знакомая колокольня Сан-Марко, и колоннады дворцов разбегались по набережной в обе стороны от нее; а за ней бесконечными шпилями, крышами, мостиками и далекими-далекими куполами лежал старый тесный город, казавшийся белым и юным от избытка солнца.
...пересекали мостики деревянные и железные, каменные и кирпичные, прямые, выгнутые и ступенчатые; всех размеров, всех отделок, всех возрастов; видели каналы узкие и широкие, солнечные и затененные, каналы, на которых деловито жужжали широкие хозяйственные баржи, и каналы, в которые с трудом могла втиснуться гондола. Над Большим Каналом нависал мост Риальто - ступенчатый, белый, построенный в виде галереи праздничных арок, в которых размещаются лавки. Мы пробежали по Риальто, протопали по набережной, рестораны которой украшены тысячами цветных фонариков, горящих по вечерам, завернули снова в узкие улочки. Здесь мы встретили затопленные тупики каналов и крошечные водные площади, на которых, отдыхая, покачивались гондолы. В одну из них мы сели, и поехали под мостами. Черный с золотом нос гондолы, как стрелка компаса, указывал направление. Гондольер повез нас по каналам, которые нельзя увидеть иначе, кроме как с воды, потому что к ним нет сухопутных подступов. Потом он провез нас под галереей мостов и мостиков, на мостиках стояли люди, они глазели на нас, а мы глазели на них. На тесных водных перекрестках гондольеры приветствовали друг друга и виртуозно разъезжались, отпихиваясь ногой от заплесневелых зеленых стен домов. Я снимала своды мостов над нами, а Илюшка снимал меня и стоящего в шикарной позе с веслом гондольера у меня за спиной. Мы проплыли мимо облезлого дома Марко Поло и выплыли снова к Риальто. В таких же шляниях, глазениях, мостах и мостиках прошел весь остаток дня.
...Мы спешили обожраться Венецией, постоять на каждой встреченной набережной, посмотреть в каждый метровый просвет между стенами, зайти в каждую встречную церквушку и, заплатив около двух долларов с носа, благоговейно посозерцать какие-нибудь трусы Святого Павла или малую берцовую кость Святой Екатерины. С высокого моста Риальто мы глазели на Большой Канал, пока не стемнело, и цветные фонарики на набережной не загорелись тысячами светляков. Задул ветер, Илюшка стоял и курил на мостках причала гондольеров, мостки качало и заливало водой, мне было холодно. В море блуждали зеленоватые огни, подсвечивающие соборы и колокольни. Рояль на Сан-Марко грустил по Элизе. Я шла к отелю, начиная хлюпать, злобный Илюшка выговаривал мне: "Нечего реветь, приедем мы еще раз в Венецию, жизнь длинная!" Самому ему было дико грустно и обидно.
...И был вечер, и было утро - утро миланского поезда. Туманная серая Венеция еще не проснулась толком, когда наш дежурный ранний катер обходил городские пристани в поисках ранних пташек. Сложив багаж в кучу, мы прилипли к борту. Вплывающие в Большой Канал из тумана дома больше, чем всегда, походили на корабли. Они возникали и исчезали, и казалось, что они дают нам прощальный гудок. Я высунулась за борт в позе Великого Сеятеля и каждому новому дому-кораблю бросала вслед мелкую монетку. Илья Григорьевич, который не был уверен в валютном содержании моих карманов, попробовал остудить мой пыл. В ответ я протянула ему 100 лир, и он их, поколебавшись, использовал по тому же назначению, так как в Большой Канал с Риальто он плюнул еще вчера, а душа просила. Так уходила от нас Венеция, и я запела ей вслед питерскую песню: "...Четкий улиц твоих рисунок от распада не уберечь..." Мне было очень, очень грустно. Мне и сейчас грустно.
Милан
С миланского поезда началась наша длинная дорога домой. После венецианского катарсиса мы стали циниками, злобно издевались над миланским вокзалом изготовления Муссолини, нежно похлопывали по полировке необычайного шика номер, доставшийся нам в Милане. Нас поселили на последнюю итальянскую ночь в самом центре города, в четырехзвездочном отеле на Галлериа дель Корсо, и в одной только ванной комнате нашего номера можно было поместить еще человек пять, причем не вповалку, а с кроватями. А прихожая, а лампы, а белье, а ванна!!!... Я сказала Илюхе честно, что если б я знала, как это выглядит в Милане, я бы спланировала поездку несколько иначе, чтоб тут еще пожить пару дней.
Кинув вещи, впрочем, мы нашли в себе силы побежать посмотреть на Дуомо. Дуомо - это центральный миланский собор имени товарища Сан-Карло. Это очень большое светло-серого камня готическое сооружение, которое - это я утверждаю без всякой лирики, как чисто умственное впечатление - за 5 веков, пока его строили, приобрело резьбы, изыски и кружевные очертания своих башенок такой тонкости, что кажется прозрачным, словно работы венецианских стеклодувов. Милан вообще-то город основательный и земной, очень конкретный, чистый, красивых линий, мне показалось, что по характеру московского типа. Реальность и капитальность Милана несомненны, и вдруг, в самом его центре - мираж, бред средневекового монаха, снежинки, сложившиеся в тысячи ледяных копий, и из копий вырастает призрачная базилика. Ух! На фотографии перед Дуомо я держусь обеими руками за голову - непроизвольное движение. Мы и внутрь зашли. Собор огромный, темный, с изумительными витражами ярчайших расцветок - несть им числа. В серединке покоится сам товарищ Сан-Карло.
Выйдя из собора, мы пошли к замку. Миланский замок - это обычный, очень красивый средневековый замок с башнями, рвами, мостами, оградами, зубцами и т.п. Он очень похож, например, на замок тракайский, с той только небольшой разницей, что миланский замок, по моим оценкам, раза в 3 выше и раз в 30 больше территориально. Замок нас добил. Поедая последнее итальянское мороженое на зеленой лужайке с видом на башенные часы, мы торговались. Я утверждала, что надо быстро искать городской собор имени Святого Макдональдса, есть там соответствующие святые мощи, а затем идти домой и падать спать, пока живы. Илья Григорьевич желал сначала отыскать театр Ла Скала. Он говорил с жаром, что не может уехать из Милана, не узнав, как выглядит само Ла Скала. Кроме того, он желал купить шоколадные конфеты своим троглодитам-сослуживцам. Ла Скала я ему, в конце концов, нашла: невзрачный маленький театрик противного цвета. Илья Григорьевич внимательно изучил сегодняшний репертуар и не одобрил его.
На площади возле Дуомо паслась демонстрация перед муниципальными выборами. Я шла вдоль рядов лозунгов и без запинки переводила их на родной язык. Мне, видимо, надо было эмигрировать в Италию: все проблемы с языком решились бы в первые две недели. Хороший у итальянцев язык.
...На этом, собственно, все и кончилось. Утром нас накормили роскошным, хоть и континентальным, завтраком, и мы ринулись в аэропорт Малпенса. В дьюти фри в едином отчаянном порыве мы потратили последние деньги на деревянного Буратино итальянских расцветок для ребенка и два шикарных кожаных бумажника фирмы Труссарди, черный для Илюхи, коричневый для меня. Валюты у нас не осталось ни копейки. В магазине дьюти фри стоял обвешанный безумным количеством пакетов и свертков русский человек и жалобно кричал: "Люди! Помогите кто-нибудь! Я сейчас все это уроню!" Он напомнил мне меня саму, обремененную итальянскими впечатлениями, которые я и поспешила тут изложить.
Лирик
