"Я работаю в больнице. Я хочу описать обычный день. Один из многих, такой же, как все последнее время. Но я не хочу описывать то, что публикует пресса: цифры, статистику, указы и запреты. Я хочу, чтоб этот день вы увидели глазами пациента с Covid и с глазами медиков.
Мы стали страной нытиков. Мы только и умеем, что жаловаться. Мы никогда ничем не довольны. Такое ощущение, что карантин это наказание, а не защита. Да, нас, медиков, так красиво называют сейчас ангелами, но кто знает, можем ли мы ими действительно быть.
И вот ты приходишь на работу в больницу, ты подходишь к отделению с тяжелыми вирусоположительными пациентами. Отделение заперто, ты звонишь. Тебе открывает коллега, которая там со вчерашнего вечера. Изнуренная, на лице ее отпечатки маски и очков. Ты принимаешь смену и прощаешься с ней. Ей нужно отдохнуть.
Наконец ты входишь к пациентке, ты знакома с ней уже, вы здороваетесь. На голове у нее шлем, он называется C-pap. Он помогает ей дышать. Надежд немного, и монитор, к которому она подключена, лишь это подтверждает. Но она в ясном сознании, она ориентируется во времени и в пространстве и она прекрасно понимает, что умирает. Ты начинаешь с ней говорить. Она не ест уже несколько дней. Но сегодня утром она попросила о завтраке. У неё диабет, но она просит два сухарика с джемом. Но разве диабет теперь её главный враг? И ты просишь коллегу принести ей завтрак.
Это взгляд, исполненный мольбы, убивает. Ты стараешься отвести глаза, чтоб внутри тебя тоже что-то не умерло.…
Ты приводишь в порядок ее трубки, а она берет тебя за руку: ”Милая, ты ведь тоже мама?”. “Да, я мама двух мальчиков”.
“Значит, ты можешь понять, что я чувствую?”.
“Я могу попытаться, если хочешь, опиши мне… Я слушаю тебя”
“У меня четверо детей, они всегда были маменькими сынками. У нас очень близкие отношения, ведь я была им и отцом, и матерью — я рана овдовела. Я не боюсь умереть, но я не хотела бы так страдать. В один из дней один из моих сыновей пришел навестить меня, но его не пустили. Его вынудили уйти, он не выбирал этого…И я не смогла увидеть ни его, ни внуков, ни невесток, никого. Я тут, а они там, дома”
“Но ведь можно позвонить по телефону и все сказать”
“Да, но это не то же самое”.
“Ну хорошо, хотя бы они тебя слышат, вы говорите — это уже что-то, лучше, чем ничего”
“Я звоню им каждый день и слышу, что они страдают, потому что не могут оставаться со мной до конца”.
Входит врач, осматривает её и в этот момент звонит телефон: это один из ее сыновей. Она говорит: “Тут доктор, я передам ему трубку”. Врач описывает сыну ситуацию. Она действительно критическая. Мы объясняем синьоре, что её нужно интубировать - и что жить ей осталось недолго. Сын просит разрешения увидеть мать, чтоб хотя бы наскоро попрощаться, он не станет задерживаться, он обещает. Увы, это невозможно. Вирус не выбирает.
Врач выходит из палаты. Синьора в отчаянии плачет. Ещё по телефону с ней плакал и сын. И вот этот её молящий взгляд на тебе, словно она просит тебя сделать что-то, и ты просишь передать телефон. Телефон совсем простенький, не смартфон. Синьора еще не старушка, но и не специалист в современных технологиях. По правилам безопасности ты не можешь поднести телефон к уху и не знаешь, что тебе отвечает её сын, но этот её взгляд тебя обязывает сделать что-то, ты не просто на работе, ты сама мама и дочь.
Ты говоришь сыну в трубку: “Соберитесь все вчетвером у одного из вас, не забудьте маски. Поторопитесь. Вот вам мой номер - по моему телефону вы можете сделать видеозвонок, вы сможете увидеть маму”.
Ты говоришь, что твоя смена продлится еще 10 часов и что если телефон не отвечает, чтоб они перезвонили. Не проходит и часу, как коллега говорит, что у меня в сумке звонит телефон. Ты все еще в той же палате, в полном защитном костюме и ты просишь коллегу пойти взять твой телефон, продезинфицировать его, положить в пакет и передать тебе в палату.
Ты отвечаешь на видеозвонок и видишь всех четырех ее сыновей. Она не ожидала этого и сияет от счастья, а с ней и ты. Они говорят довольно долго, рассказывают всё подряд, говорят, что любят её, ей тяжело говорить, она задыхается, но ты понимаешь, что не можешь прервать этот разговор. Это их решение.
Разговор продолжается где-то полчаса. И словно круг замкнулся, происходит все, чему должно случиться… Она держалась только ради них, только чтоб увидеть их и попрощаться. Твое сердце рвется на части. Ты представляешь себя, ты думаешь о своих детях и понимаешь все, каждую ее заботу.
Она берет тебя за руку. Она говорит: "Спасибо, я буду оттуда хранить тебя за то, что ты для меня сделала". И ты изо всех сил стараешься не плакать. Пациентка гаснет. Ты выходишь из палаты и оставляешь остальное на попечение коллег. Сейчас тело продезинфицируют, завернут в простыню, отвезут в морг. А все её личные вещи сложат в пакет, который потом сожгут.
Наступает утро воскресенья. И похоронный агент приходит за телом. Только один из её сыновей может подъехать к больнице, соблюдая дистанцию, чтоб увидеть гроб издалека и отдать последние распоряжения. Он не видел её с того видеозвонка. Потом его машина поворачивает направо, другая машина увозит тело налево. И тут ты не выдерживаешь. Это слишком. И если до сих пор ты не плакала, то теперь не можешь больше сдерживаться.
А дома ты открываешь фейсбук. Повсюду жалобы. У нас отняли свободу. Мой малыш не может прогуляться по парку. Собака устала все время ходить вокруг дома. А в магазине закончились дрожжи…”
Правительство приняло декрет о продлении карантина. Пока до 13 апреля. Но ясно, что это промежуточный срок: уже и первого никто никому не верит. Точнее, готов поверить в реальность чего угодно.
Стоило вчера разрешить прогулки с детьми возле дома, как уже на первой же площади с утра слышен стук мяча об стену: истомившийся в заточении папаша изо всех сил пинает футбольный мяч, а стоящий рядом сын лет пяти смотрит на него со смесью сочувствия и растерянности. Днем стайка безголовых мамаш уже щебетала на площади, а к вечеру премьер рвал и метал в прямом эфире. Никто не разрешал прогулок! Это безумие при нынешнем положении. Сейчас не время расслабляться. Оставайтесь дома.
