Будущий преподаватель и литературный критик Уильям Дерезевиц ни за что бы не стал читать презираемые им "женские романы" Джейн Остин, если бы они не были в обязательной университетской программе. Но оказалось, что из "чтения для девочек" юноши могут извлечь гораздо больше, чем девушки и женщины — обычная аудитория книг Остин. Как "Гордость и предубеждение", написанная в начале XIX века, изменила жизнь американского студента в конце века ХХ?
Почему я учился в аспирантуре
На первых курсах аспирантуры я жил в университетском общежитии, деля убогую квартирку с незнакомыми студентами. Столом мне служил кусок доски на двух тумбах, кроватью — старый тощий матрас, который я раскладывал прямо на полу. Жесткий, неудобный стул, крохотный шкаф для книг, подержанный компьютер — вот и все мои пожитки.
Я спал до полудня, читал ночи напролет. В три часа ночи шел на кухню ужинать, ел лапшу или разогревал мини-пиццу. Другими словами, мне стукнуло почти тридцать, а я все еще жил как студент-первокурсник.
Я никак не мог повзрослеть; собственно говоря, именно поэтому я и поступил в аспирантуру. Уже несколько лет я вел вполне самостоятельное существование, работал там и сям, но по-прежнему не понимал, как управляться с этой жизнью.
Меня пугала элементарная покупка шампуня. Я замирал посреди магазина, пытаясь понять, как меня сюда занесло и что я должен сделать. "Значит так, — логически размышлял я. — Ты хотел вымыть голову. Сюда пришел за шампунем. Ну вот, теперь иди к кассе и заплати за него".
Впрочем, в моей беспомощности не было ничего удивительного. Я младший из троих детей в нашей семье, и со мной всегда обращались как с ребенком. Мама безмерно любила меня и поддерживала всегда и во всем. Однако главным в семье был папа, и все в доме ему подчинялись. Взыскательный и вечно недовольный результатом, он относился ко мне как к младенцу, но, в отличие от матери, не мог ни приласкать, ни поддержать.
Теперь я понимаю, что его постоянно преследовал страх — как за наше материальное положение, так и за физическую безопасность. Во время Второй мировой войны его родителям вместе с ним удалось покинуть Европу — и тем самым спастись от Холокоста — в самый последний момент. Остальные члены семьи бежать не смогли.
Окончательно от пережитых в юности потрясений он так и не оправился. Он ни разу не потратил лишней копейки, ни одну скрепку не выбросил зря. Он был с нами суров и деспотичен — и вместе с тем пытался уберечь от всего, словно наседка цыплят.
Каждый раз, заметив, что я затрудняюсь что-то сделать — открыть банку в десять лет или написать сочинение в пятнадцать, — отец бросался делать это вместо меня, не позволяя самостоятельно справиться с проблемой. "Я уже совершил эти ошибки, — всегда говорил отец. — Учись на моем опыте".
В результате я так и не научился заботиться о себе, разговаривать с продавцами, распределять деньги; вообще, жить самостоятельно. И поэтому в свои двадцать восемь лет стоял посреди магазина и пялился на шампунь.
На самом деле отец не верил в то, что я закончу аспирантуру. Собственно, он изначально не думал даже, что я туда поступлю. Какое бы испытание мне ни предстояло, он никогда не сомневался в моем провале.
Как я влюбился в Элизабет Беннет
Дело было на летних каникулах после третьего курса аспирантуры. Семинары закончились, и теперь полным ходом шла подготовка к страшному испытанию: осенью меня ждал устный квалификационный экзамен. За четыре месяца следовало прочитать сотню книг, а в день экзамена мне предстояло зайти в аудиторию, где четыре профессора должны были учинить двухчасовой допрос с пристрастием. Как только я его пройду — вернее, если пройду, — сразу стану на шаг ближе к зрелости и к тому, чтобы в свою очередь когда-нибудь занять место одного из этих профессоров.
Что же касается взросления в целом, не только в учебе, я тогда не думал, что меня могут ожидать какие-либо сложности.
Тем летом квартира осталась в моем полном распоряжении, и я читал с утра до ночи. И вот в один прекрасный день где-то в середине лета я совершенно неожиданно влюбился.
Объектом моей нежной страсти стала Элизабет Беннет. Разве мог я устоять перед чарами главной героини романа "Гордость и предубеждение", когда другим это оказалось не под силу? Такого пленительного образа я в жизни не встречал. Великолепная и остроумная, смешливая и задорная — рядом с ней жизнь казалась ярче.
Дочитав "Гордость и предубеждение" уже до середины, я не просто был полностью на стороне Элизабет — я соглашался с каждым ее словом, с любым суждением. Мне нравились ее друзья и были ненавистны враги.
Но тут происходит резкий поворот событий, и все встает с ног на голову. Лиззи встречается с человеком, которого никак не ожидала увидеть вновь. И этот человек делает ей совершенно неожиданное признание. В порыве негодования она позволяет себе наговорить лишнего и в ответ получает длинное холодное письмо, которое представляет все события первой части романа в абсолютно ином свете. Элизабет читает его — и отвергает доводы Дарси. Потом перечитывает еще раз и вдруг понимает, что все это время жестоко ошибалась.
Она не сомневалась в своей способности с первого взгляда разгадать сущность человека. Но, как оказалось, первое впечатление обмануло ее; она поверхностно посчитала одного молодого человека хорошим только потому, что он держался приветливо и дружелюбно. И наоборот, назвала другого мужчину плохим, поскольку он был холоден, надменен и замкнут.
Теперь Элизабет осознала, как глубоко заблуждалась. С присущей ей прямотой и твердостью она выносит себе суровый приговор: виновна в "слепоте, предубежденности, несправедливости, глупости".
Но, раз ошибалась Элизабет, значит, ошибался и я. Я был так околдован умом и очарованием Лиззи, что мне и в голову не пришло усомниться в правоте ее суждений. Этого-то и добивалась Остин. Оказалось, что мое сходство с Элизабет далеко не так лестно, как я воображал. Мы с ней слишком доверяли собственным оценкам. Она даже не давала себе труда внимательно выслушать собеседников. Да что они могут ей сказать? Она и без них все знает.
По большому счету, этот роман вовсе не о предубеждении или гордости, даже не о любви. Ошибки, допущенные Элизабет — а ей было чуть больше двадцати лет, — заблуждения юности, промахи человека, который еще никогда не совершал глупостей, или, по крайней мере, никогда не сталкивался с необходимостью признавать их за собой.
Гордость Дарси и предубеждение Элизабет, его предубеждение и ее гордость — непростые отношения героев, безусловно, делают роман увлекательным. Но, проведя нас с Лиззи через все испытания — мы вместе делали ошибки и вместе учились на них, — роман преподал мне настоящий урок о том, как нужно взрослеть.
Взрослеть — не значит сдавать экзамены
Взросление может стать самым значительным поступком в жизни. Как это происходит? С точки зрения физиологии все ясно. Питание и зарядка делают свое дело, и мы, не прилагая к тому никаких умственных усилий, постепенно становимся старше, выше и волосатее.
Но у взросления есть и другая сторона. О ней-то, как выяснил я тем летом, и повествуют романы Джейн Остин. Ее героиням шестнадцать, девятнадцать, двадцать лет (в те времена женщины выходили замуж совсем юными). В произведениях чаще всего описан короткий промежуток их жизни: недели, месяцы или год. И за этот период они — иногда шаг за шагом, а иногда очень быстро — преображаются, переходят из одного качества в другое. Они предстают перед нами еще девочками и день за днем, прямо на наших глазах превращаются в женщин.
И то, как это происходит, стало для меня настоящим открытием. Я привык думать, что "взрослеть" значит ходить в школу, а потом на работу: сдавать экзамены, поступать в университет, получать грамоты и дипломы, обретать навыки, знания и прочие доказательства профессиональной пригодности.
У Остин, как выяснилось, было другое мнение на сей счет. Для нее взросление никак не зависело от навыков и знаний, но было напрямую связано с характером и поведением. Ни характер, ни поведение не улучшатся от того, что вы зазубрите имена римских императоров (американских президентов) или научитесь вышивать (освоите высшую математику). Взрослеть по Джейн Остин — значит совершать ошибки.
Это был первый урок, который я извлек из романа "Гордость и предубеждение". Вы не можете ликвидировать свои ошибки, — говорила Остин, — так, словно они существуют сами по себе, вне вас; и предотвратить ошибки тоже нельзя. Поступая правильно, — учила меня Остин, — вы, возможно, заслужите похвалу, но ошибки дают вам нечто более ценное — помогают понять, кто вы на самом деле.
Однако и это еще не все. Взрослеть было бы легче легкого, если бы от нас требовалось просто совершать ошибки. Но ошибки — всего лишь первый шаг.
Даже если вам укажут на ваши ошибки, этого все равно недостаточно, — объясняет Остин. Наш мозг мгновенно находит оправдание нашим проступкам. Кто? Я? Да нет же, вы просто не так поняли. Я не это имел в виду. Разве это важно? Я же случайно. Я больше не буду. Клянусь, со мной такое впервые. Ошибка? Какая ошибка? Именно так ведут себя в романе миссис Беннет и ее дочь Лидия.
И другим героиням Остин снова и снова указывали на их промахи, только им это не помогало. Они упорно отказывались взрослеть до тех пор, пока не стрясется что-то по-настоящему серьезное. Зрелость приходила к ним через страдания, потери, боль и, прежде всего, через унижение.
Элизабет ошибалась насчет Джейн, ошибалась насчет своей семьи, ошибалась насчет всего. "Как унижает меня это открытие! И как справедливо я унижена!" — говорит она самой себе.
Уверен, никто из нас не желает для себя и тем более для своих детей подобных прозрений. Но, — обнадеживает Остин, — если повезет, они вас не минуют. Мой отец был неправ; нельзя учиться на чужом опыте, извлечь урок можно только из собственных ошибок. Остин заставляла свою любимицу страдать, потому что знала: другого способа повзрослеть нет. Мало осознать свою неправоту, необходимо ее прочувствовать.
Взросление невозможно без страданий
Тем летом и у меня появилась возможность в полной мере прочувствовать последствия своих ошибок. Мое сердце покорила не только Элизабет Беннет. Я сходил с ума по девушке, которую повстречал той весной. Мне исполнилось двадцать восемь, ей — двадцать один. Мои чувства к ней напоминали жгучую смесь страсти и заботы.
Наши отношения развивались стремительно и бурно. Я видел перед собой человека, способного стать для меня настоящим другом. Гуляя по городу, мы часами напролет обсуждали искусство, идеи, общих знакомых. Ходили по музеям и театрам, беспрестанно шутили, сравнивали впечатления, делились наблюдениями.
Но я вечно все портил. Каждый раз я умудрялся ляпнуть какую-нибудь обидную чушь, из меня лезли высокомерие, женоненавистничество и снобизм. "Обрати внимание, как Матисс играет с цветом" (ну прямо аудиогид какой-то), или "Поймешь, когда доживешь до моих лет" (о да, мне ведь целых двадцать восемь!).
Контролировать себя не получалось. Я, как и Элизабет, мнил себя чертовски умным и был готов делиться мудростью с остальным человечеством. Я так сильно упивался чувством собственного превосходства, что просто не мог не демонстрировать его своей возлюбленной. И всякий раз она отвечала мне взглядом, в котором ясно читалось, что она считает меня полным придурком.
Эта девушка была не первой и далеко не единственной из всех, кто называл меня высокомерным зазнайкой, однако именно ей удалось достучаться до меня, потому что она так много значила в моей жизни. Поэтому, принявшись через пару месяцев за "Гордость и предубеждение", я как никто понимал переживания Элизабет, или, вернее сказать, видел в них отражение своих собственных страданий.
Как роман Джейн Остин изменил мою жизнь
Элизабет в конце концов осознала, что́ такое взросление; она поняла также, что, если правильно подойти к этому вопросу, взросление не кончится никогда. Мы не рождается идеальными, и нам никогда таковыми не стать. Зрелость — не повод для самодовольства. Чтобы взрослеть и дальше, — объясняет Остин, — следует всегда быть в отличной форме: не терять интереса к жизни, уметь мыслить ясно и самостоятельно, быть готовым к переменам.
Той осенью я сдал квалификационный экзамен, а прочитав истории Джейн Остин о взрослении, решил, что пришла пора подрасти и мне. Я больше не мог оставаться в той замызганной комнате с непонятными соседями, расположенной в той части города, где я обитал с семнадцати лет. И, что самое главное, я не желал больше жить в тени своего отца. Почти все мои друзья к тому времени переехали в центр Нью-Йорка или в Бруклин, и я намеревался последовать их примеру. Найти квартиру, купить настоящую мебель и, в конце концов, начать самостоятельную жизнь.
На следующий день после экзамена отец пригласил меня пообедать. За порцией запеченной семги я рассказал ему об экзамене, но, как только упомянул о дальнейших планах, отец резко помрачнел. "Будешь тратить там гораздо больше", — тут же предупредил он.
На самом деле речь шла не о деньгах. И отец это отлично понимал, хотя ни за что не признался бы вслух. Я не просто переезжал в другой район, я покидал его. А он не хотел меня отпускать. Бруклин? В Бруклине он жил, когда только приехал в США накануне войны. Это стартовая площадка, откуда уезжают, но уж никак не возвращаются туда. Кому и зачем вообще может прийти в голову туда переехать?
Я знал зачем. Переезд в Бруклин мог стать огромной ошибкой; пусть так, но это будет моя собственная ошибка. Мне надоело быть ребенком, я устал бояться — бояться провалов, бояться разочаровать отца своими провалами. Я был сыт по горло этой затянувшейся драмой о порицании и неповиновении, об опеке и протесте. Я был готов к новой главе своей жизни. Как и Элизабет Беннет, я наконец обрел свободу.
