Кем бы мы были без наших травм и тяжелых событий? Скучными счастливыми людьми. Все большие проекты и большие идеи выросли из чьей-то боли. Вот моя. С неё началась моя история.
Я не собиралась связывать свою жизнь с чем-то, что касается здоровья, помощи людям, консультирования, всегда считала это чем-то мелким и странным. Я считала, что моя профессиональная жизнь должна проходить в деловом костюме, на встречах в небоскребах, в самолетах и на конференциях. До рождения первого ребенка, дочери, я успела поучиться в МГУ на инязе, поработать в казино, а также поступить в МГУ на экономический факультет.
Но вот родилась моя первая дочь, и всё пошло не так, как я рассчитывала. Мечты о карьере в корпорации пришлось отложить, я стала мамой. Я думала, что мне будет с ребенком очень просто, что все нужные навыки материализуются сами собой. Как только родится ребенок, у меня проснется материнский инстинкт, и я буду знать, что делать, как делать и когда. На неопытных родителей тогда я смотрела свысока, точно зная, что уж у меня все будет по-другому. Ведь я прочитала столько книг и даже была на курсах для беременных.
Но вот она родилась, и я поняла, что я не знаю ничего. И ладно бы дочь родилась обычным живучим младенцем, который громко требует свое и не оставляет маме особого выбора, кроме как быстро научиться удовлетворять его потребности. Но она родилась не такой. У неё было несколько пороков сердца, она очень мало весила, и была такая слабая, что даже грудь сосать у нее получалось с трудом.
"Что там с ней" вместо материнской любви
Обстановка после родов, врачи и сестры в роддоме сделали очень много для того, чтобы наше грудное вскармливание не состоялось. Но тогда я была молодой испуганной девочкой, полной иллюзий и безграничного доверия к медицинскому персоналу.
Проблемы возникли ещё в родильном зале: ее не приложили к груди после рождения, а забрали для обработки и вернули на стол уже замотанным кульком. Я смотрела на неё и не знала: то ли что-то ей сказать, то ли погладить, то ли приложить груди. Искала в себе признаки материнской любви, но не находила. Было только облегчение от того, что 24-часовой родовой марафон позади.
А потом ее забрали в отделение терапии. И вот тут меня накрыло. Подсознание требовало присутствия ребёнка, прикладываний к груди, контакта кожа к коже, требовало запаха младенца, но ничего этого не было. Вспоминая это, я понимаю, что послеродовая депрессия длиной в пять лет https://manager.7ya.ru/manager2/plan-pub/article-plan.aspx?id=25258 начиналась вот здесь: с этой пустоты, с этого страха за неизвестного нового человечка, с этого вопроса "что там с ней", с этого стыда быть одной среди кормящих мам.
Я каждые полчаса ходила в детское отделение, спрашивала, что с ней, просила дать мне её на руки, попробовать приложить к груди и покормить. Я плохо помню, что мне говорили в ответ: что нельзя, что она спит и не нуждается в моей груди, что я мешаю работать, что врач решит сам, когда я смогу забрать своего ребенка.
Я, мать, могла забрать своего ребенка только с разрешения врача, который должен был прийти только на следующий день! Что с ребенком, тоже только врач мог мне сказать, но его не было на месте, потому что "врачи тоже люди и должны иметь положенный отдых, родильниц много, а он один". А пока надо было идти в палату и ждать.
5 дней в роддоме: отчаяние и страх за ребенка
К концу вторых суток мне ее наконец отдали. Я храню свой дневник, в котором записывала каждое кормление и каждую мелочь. Когда я смотрю на эти страницы, у меня возникает острая жалость к себе и слезы: мне очень жаль себя, 24-летнюю с младенцем на руках.
Никто не показывал мне как кормить, как укачать, как запеленать — а она все время плакала и плакала, никак не могла взять грудь, а если брала, то неправильно, и мне было очень больно. Но я терпела, потому что думала, что так и должно быть.
Иногда появлялась сестра и приносила какие-то лекарства, от которых Ира либо засыпала, либо начинала плакать еще больше. Каждый раз сестра отчитывала меня за то, что долго кормлю, кладу с собой, плохо запеленала, плохо помыла, не умею держать. "Все спят, а у тебя плачет, давай я заберу ее в детскую, а то ты никому не даешь спать".
Когда приходил неонатолог, я пыталась что-то спросить, у меня даже сохранился список вопросов на четыре тетрадных листа. Но врач не отвечал на них, а только сухо констатировал состояние и качал головой, выслушивая область сердца. "Крик громкий, голос звонкий, состояние средней тяжести", — первые две фразы вселяли надежду, а последняя ее отнимала.
И вот на пятые сутки, когда я уже собрала вещи и была готова бежать домой, мне сообщили, что я могу ехать, но одна. А Ира поедет в кардиологический стационар. "Нет, с ней нельзя. Нет, ваше молоко не нужно, нам есть чем кормить. Адрес больницы такой-то, приезжайте завтра, сегодня вы будете не нужны".
Сложно передать мое состояние отчаяния и безысходности. Я не чувствовала любви, я чувствовала животный страх за ребенка и вину. А еще стыд, что я вернулась домой одна. Я не могла смотреть в глаза родственникам и не могла принять их сочувствие. Так началось мое материнство, моя новая жизнь.
Состояние средней тяжести. Без мамы
В больницу я поехала в тот же день. Это очень странное чувство, когда ты ищешь место, куда, возможно, привезли твоего ребенка. Смотришь на одно, второе здание и пытаешься угадать, там ли? Может быть, за этим окном, а может быть, в этой операционной? Может быть, с этими людьми или за этой дверью? "Что? Когда привезли? Ирина? Нет, такой нет. Женщина, мы называем детей по биркам на руке, надо было сразу сказать, что вы Анна. Ждите, кормление через 2,5 часа, вы опоздали на 20 минут".
Здесь на мам обращали еще меньше внимания, ведь объектом были дети-сердечники. Они лежали в общей палате в кювезах и все спали. Находиться там, где были и другие дети, было нельзя, это нарушало санитарные правила. Зато это была хорошая новость: состояние всех, кто лежал в общей палате, квалифицировалось как средней тяжести. Тяжелые дети пребывали в отдельных палатах с аппаратами и мамами.
Чтобы узнать о состоянии ребёнка, нужно было попасть на приём к лечащему врачу. Он принимал один раз в день по часу. Распорядок кормлений тоже был строгим: 20 минут раз в три часа. Мамам было отведено помещение внизу, там они находились весь день, ожидая времени кормлений.
Оставаться на ночь не разрешалось, соответственно, и кормить ночью тоже было нельзя. Я попросила разрешения остаться на ночь, потому что место позволяло, и перерыв в кормлениях с 24 до 7 было жаль использовать на двухчасовую дорогу в один конец. Конечно же, остаться было ни в коем случае нельзя. Причина? А вот такая. Больница находится на территории парка, а в парке много наркоманов, мамам опасно находиться на первом этаже. Объяснение как будто из произведения Ионеско, но тогда сил спорить не было.
Почему все дети постоянно спят и не хотят есть
Когда я приходила ее кормить, она всегда очень крепко спала, и я никак не могла ее приложить к груди. У других мам было так же, некоторые практически сразу перестали пытаться: ребенок сыт и спит, что еще надо. А мне это показалось очень странным: почему ребенок спит так, что его даже невозможно разбудить? Где сосательный рефлекс? "Новорожденные всегда так спят, надо сильно щипать за пятку, чтоб она проснулась и приложилась".
Но даже если у меня и получалось ее разбудить, то сосать она не хотела ни в какую. Для меня это было трагедией: я очень хотела сохранить грудное вскармливание, мне казалось, что для нас обоих это очень важно, чтобы сохранить близость, чтобы компенсировать время, проведенное в разлуке.
Я упорно приходила раз в три часа, сидела на неудобном стуле в центре большой комнаты, щипала ее за пятки, предлагала грудь, но каждый раз безрезультатно. Ну есть-то она должна хотеть? "Так они покормлены, вот у нас бутылочки тут, мы их кормим, не держать же голодными?!"
Это был удар под дых. Зачем же вы так составили расписание, чтоб мамы приходили позже?! Зачем кормить детей за полчаса до того, как придет мама?! Что за изощренное издевательство? Где стандарты, где прогрессивные методы выхаживания?
Вы забрали ослабленных детей с патологиями у матерей, держите их отдельно, не даете ни гладить, ни кормить, ни держать на руках, почему? Если мой ребенок болен, почему не я рядом с ним, почему он получает неизвестное питание, а не грудное молоко?
Почему кто-то решил все за меня? Где врач, где план лечения, где наша карта? Чем вы лечите моего ребенка, от чего, какой прогноз, чем вы ее кормите, наконец? Почему она постоянно спит? Почему все дети постоянно спят?
Я стояла посреди детской палаты и выливала все накопившееся отчаяние, негодование, недосып на медицинскую сестру. Видимо, она была впечатлена — и просто ответила, что детям дают люминал, от этого они хорошо спят. Смесь очень сладкая, а соска на бутылке очень широкая, поэтому они отказываются от груди и грудного молока. Конкретно моего ребенка ничем не лечат, а просто ждут осмотра невролога, который должен приехать через три дня.
Вот так, спокойно, без сомнений в правильности, она сообщила мне, что мы просто ждем планового осмотра, я просто сижу внизу весь день и езжу через всю Москву, а Ира просто лежит под седативными препаратами, и ничего не происходит! Мы просто ждем, они просто ждут, другие мамы и дети просто ждут. И с каждым часом связь мамы с ребенком все слабее, шанс сохранить грудное вскармливание все меньше, материнская депрессия все глубже.
Врачу пришлось принять меня вне приёмных часов. Она взяла мою расписку и не стала угрожать мне последствиями отказа от госпитализации, просто сказала: "Я вам не скажу, как она должна дышать и какой у нее должен быть пульс. Не скажу, за чем надо следить и какие симптомы должны вас насторожить. Вы взяли на себя ответственность забрать своего ребенка с пороком сердца, вот и разбирайтесь с ней сами". Вот и все, мы поехали домой.
Раненая материнством
Дома было хорошо, но очень страшно. Я не спускала Иру с рук, хотя она как будто не нуждалась в этом: я могла бы положить ее в кроватку, как в больнице, ничего бы не изменилось. Дети очень быстро привыкают к тому, что никто не приходит на плач, — они просто перестают плакать и звать. Плакала я, когда не видела оживления на личике, когда не получалось кормить, когда сцеживала и сцеживала капли молока, чтоб кормить ее своим молоком из бутылочки.
Где счастье материнства? Где любовь? Ничего не было, было только отчаяние, боль, вина и страх. Мне тогда очень нужна была помощь, но я об этом не знала. Если бы был кто-то, кто мог бы просто сказать, что все наладится, что все еще можно легко исправить, что мои переживания нормальны, что я самая лучшая мама для своего ребенка. Надо ли говорить, что я теперь по голосу слышу эти ноты страдания у молодой мамы и вижу этих раненых материнством женщин, даже если они тщательно это скрывают?
Конечно, с кормлением начались проблемы, у меня начался лактостаз, температура взлетела под 40. Я позвонила на горячую линию поддержки грудного вскармливания, и ко мне приехала консультант, строгая женщина в юбке в пол. Она точно знала, что надо делать с ребенком и с грудью, но не знала, как поддержать маму. Она помогла мне с лактостазом, обучила прикладываниям и пеленанию, но укрепила во мне огромный комплекс неполноценности и вины. Я даже стала думать, а не отдать ли ребенка кому-то более подходящему для материнства.
И в таком состоянии мы встретили новую беду — у Иры поднялась температура. Врача, с которым можно было бы посоветоваться, мы еще не нашли. Врач из поликлиники видела ребенка с пороком сердца как будто в первый раз и на все говорила "это вам в кардиологический стационар".
Я купила несколько книг по порокам сердца, но не понимала там ни слова. Интернет был в зачаточном состоянии, посмотреть симптомы нормы и патологии я не могла, единомышленников и товарищей по пороку в то время найти не было возможности.
Поэтому единственным разумным выходом при температуре 38,5 и учащенном дыхании мне показалась скорая, которая тоже не стала с нами разбираться, а забрала нас вместе в стационар, в инфекционную больницу. Пусть и в больницу, но вместе!
Главное, что вместе
В больнице начали с дигоксина и антибиотиков, сразу двух разных антибиотиков для верности — внутримышечно и перорально. При диагнозе ОРВИ. И еще горячо любимого всеми детскими врачами и медсестрами люминала. Люминал — это торговое название фенобарбитала, оказывает противосудорожный, снотворный и седативный эффект.
Мамам можно было находиться в больнице с 9 до 21, в инфекционном отделении у всех даже были отдельные палаты, но для мам ничего, кроме стула, предусмотрено не было. Кресла для кормления, подушки и матрасики для кормления, коконы, пеленальные столы — не в этой жизни, не с этим ребенком. Нам разрешают быть вместе целый день, и все равно, где и как, — тогда это было главное.
Я старалась кормить ее днем и по капле сцеживать молоко на ночь, чтобы ее могли кормить хотя бы один раз моим молоком, а не смесью. В один день пожаловалась на нехватку молока врачу и получила совет: не нервничать, отдохнуть и пойти погулять! Не кормить часто и долго, а отдохнуть! Не стимулировать грудь, а пойти погулять!
Конечно, отдых, прогулка, питание, спокойствие очень важны для кормящей мамы, но важнее для нее находиться рядом с ребенком и постоянно прикладывать малыша к груди. И обязательно ночью, ведь чем чаще стимулируется грудь, тем активнее процесс лактации.
Но в медицинском университете этому, видимо, не учили, а в больнице спасают жизни и лечат — здесь не до сохранения грудного вскармливания. Разбираться приходится уже дома — иногда уже и не с чем разбираться. Утром я обнаруживала в холодильнике полную бутылочку своего молока, которую сцедила с таким трудом. Кормили Иру смесью. Видимо, не видели разницы.
Наконец-то свой врач и поддержка
За десятидневное пребывание в больнице я нашла адекватного педиатра, которая согласилась нас наблюдать. Она подсказала мне отменить три четверти лекарств, Ира стала более активной, пошла на поправку, и мы, наконец, поехали домой.
Наша первая чудесная педиатр давала мне главное: она признавала за мной право быть матерью, иметь свое мнение, давала мне надежду, что и у меня все получится. К тому же она никогда не назначала ничего лишнего — да она вообще почти ничего не назначала. Она предложила мне подождать с вакцинацией и почитать о прививках и о гомеопатии на сайте Александра Котока.
И это было именно то, что мне нужно. Я прочитала форум и сайт от корки до корки и увидела альтернативу. Вернее, начала к ней присматриваться: слишком смелыми мне казались тогда те женщины и мужчины, которые смогли быть вне системы.
В первый год я просто отказалась от идеи делать прививки, но лечила Иру пока преимущественно аллопатическими средствами: eй нужно было принимать препараты для поддержки сердца. Два курса антибиотиков также дали о себе знать — нарушился стул, кожа покрылась жесткой коркой, которая зудела и не давала спать, периодически мокла и отваливалась. Конечно, нам назначали и слабительные, и гормональные мази, и антигистамины, и еще много всего.
Ира очень плохо набирала вес, буквально по 200-300 граммов в месяц, была очень нервной и всего боялась. Период отчуждения сменился круглосуточным пребыванием у меня и только у меня на руках — я не могла оставить ее ни на секунду. Я же первые полгода практически не спала: следила за ее дыханием, боялась, что она умрет во сне.
Подаренная одежда и игрушки на год и старше вызывали приступы страха и отчаяния, это было изощренное издевательство: ведь я знала, что она умрет до года. Я почувствовала некоторое облегчение только весной, через 8 месяцев после родов, когда первый раз подумала о том, как можно провести ее первый день рождения.
