Южная Америка и вся обитаемая земля на юге оканчивается скалистым мысом Горн, о который день и ночь разбиваются волны двух океанов, гонимые течением западных ветров. Ничего особенного нет в этом голом, изъеденном солью утесе, но это одна из тех точек на карте, которые в эпоху Великих географических открытий становились заветной целью для первопроходцев, а по мере исчезновения белых пятен с карты мира — напоминанием о вечном стремлении человека расширить представления о пределах ойкумены. Если уж не общечеловеческие, то хотя бы свои собственные.
Географическая книга нашей планеты закрыта — на Земле нечего открывать. Остается только побивать временные рекорды вроде: не просто "вокруг света", а "вокруг света за 80 дней". Цель же нашего путешествия в одну из самых далеких от России стран — Чили — можно сформулировать как название приключенческой книги: "За семь дней к мысу Горн". Правда, кроме такого спортивного интереса есть у нас еще один — к печально знаменитому своими кораблекрушениями мысу обычно стремятся добраться по морю. Обогнув мыс, желающие могут получить специальный сертификат, но нам он не нужен. Мы хотим попасть к мысу по суше, что фактически означает почти 4 000 километров пути, не считая, конечно, перелета в Америку. От столицы — Сантьяго-де-Чили — все время на юг, сначала по предгорьям Анд и плодородным равнинам Центрального плато, мимо дремлющих и действующих вулканов и моренных (ледникового происхождения) озер. Сквозь влажные вечнозеленые леса Араукании, минуя спускающиеся к самому Тихому океану вековые ледники и субарктические пампы Патагонии, по фьордам архипелага Огненная Земля к самому краю нашей суши, за которым только пролив Дрейка и непригодная для жизни Антарктида. Четыре тысячи километров — это, конечно, не двадцать тысяч лье, но в том, что этот путь будет битком набит непредвиденными поворотами, вполне годными для романа, можно не сомневаться.
Вторник. Первый день путешествия
12.00 (UTC-3 далее везде) Сантьяго-де-Чили, 33º26' S, 70º39' W
Бравый конкистадор и первый губернатор колонии Педро де Вальдивия происходил из богатой на конкистадоров (Кортес и Писарро тоже оттуда) испанской провинции Эстремадура, и потому первый основанный им 12 февраля 1541 года город он назвал в честь своей малой родины: Apostol Santiago de Nueva Extremadura, "Апостол Иаков в Новой Эстремадуре". Будущая столица независимого Чили начиналась здесь, у подножия невысокого холма Святой Лусии в долине реки Мапочо, окруженной с востока Андами, а с запада хребтами Прибрежной гряды. Вид на нее подпорчен смогом. Природная котловина плохо продувается и накапливает продукты жизнедеятельности трети населения всей страны (6,2 миллиона из шестнадцати). Мы спешим на фуникулере спуститься в исторический центр. По дороге я вспоминаю известные мне любопытные исторические факты.
Официальным первооткрывателем Чили считается суровый (и неграмотный — в прямом смысле слова) капитан Диего де Альмагро. Дезинформированный инками, он отправился на поиски золота, якобы имевшегося в южных провинциях Тауантинсуйу, за Медными горами, в таком же изобилии, что и в самом Перу. Небольшой отряд испанцев в 1535 году совершил переход, на который до того никто не отваживался — через ледники Титикакских Анд и безводную Атакаму. Как сообщает хронист Агустин де Сарате: "Безмерные тяготы перенесли дон Диего де Альмагро и его люди во время похода на Чили, мучили их голод и жажда, приходилось вновь и вновь сражаться с индейцами. А особенно много бед причинил христианам мороз, заставший их в пути...". Причем, что самое обидное, оказалось: все напрасно. Золота не было и в помине. Так что добровольцев последовать примеру капитана не находилось до 1540 года, когда лейтенант Вальдивия, состоявший в Перу при Франсиско Писарро, испросил разрешения завоевать Чили. Попытка завершилась успехом, и отношение к далекой стране потихоньку изменилось. Через год в письме к знаменитому королю Карлу I новоиспеченный губернатор уже удовлетворенно писал: "Здесь так хорошо, что вряд ли найдется на всем свете лучшее место для жизни и благоденствия".
Среда. День второй
10.00 Ранкагуа, 34º10' S, 70º45' W
У нашего водителя вычурное имя — Луис Данхело Марселино Баамондес Галас и довольно простая задача на день: проехать 900 километров на юг по Панамериканскому шоссе до города Вильяррика. А нам еще так хочется поглядеть на уникальные склерофитные (жестколистные, как в Крыму) леса Центрального Чили и их обитателей. Неужели не успеем?
— Почему не успеем? Еще как... — безмятежно откликается Луис. Я предчувствую, что категории времени и пространства у чилийцев никак не связаны с привычными у нас представлениями об оных, но в спор пока не вступаю. Сначала вроде бы все идет нормально. За пару часов мы добираемся до шахтерского города Ранкагуа и сворачиваем на грунтовку, которая должна привести к Национальному заповеднику Рио-де-лос-Сипресес ("Кипарисовая река"). Там, если верить путеводителю, путешественник может ознакомиться с разнообразной флорой и фауной Центрального Чили, а именно попугаями трикауэ, андскими шакалами, патагонскими серыми лисицами и знаменитой дикой ламой гуанако, а также наблюдать незабываемое зрелище — исток реки Сипресес прямо изо льдов на склонах вулкана Паломо. Все это как бы концентрированно представляет природные зоны, которые нам надо будет преодолеть в ходе "марш-броска". Так что заехать стоит.
15.00 Заповедник Лос-Сипресес
Интенсивно потрясая перед лицом юного смотрителя парка номером журнала "Вокруг света", я перечисляю: "У нас два часа, и мы должны увидеть все: кондоров, шакалов, копытных, водопады и обязательно ледник..."
"Ледник, видимо, придется исключить, — не сразу и задумчиво отзывается молодой человек, — до него три дня пути на лошадях..." К концу беседы выясняется, что исключить придется, собственно, все, кроме трикауэ — большого патагонского попугая (Cyanoliseus patagonus byroni) — эндемичного пернатого, именуемого также скалистым, за привычку гнездиться в глубоких скальных трещинах. Нас заверяют: многочисленную колонию трикауэ можно застать где-то неподалеку, буквально в пяти минутах прогулочным шагом. Но "чилийского времени", естественно...
Напрасно мы три часа кряду в поисках "зеленого чуда" царапали плечи о криптокарии (Cryptocarya alba), мыльные деревья (Quillaja saponaria) и, что хуже, литрею едкую (Lithraea caustica), которая вызывает кожную сыпь и лихорадку. Мы не нашли обещанного обрыва, изрытого норами этих скрытных птиц. Раздосадованные, возвращаемся к машине: "Луис! Мы не доедем!" — "Доедем!" — веселым эхом отзывается нимало не смущенный шофер. И мы мчимся дальше на юг, оставляя за собой, как листки отрывного календаря, километры и города.
19.00 37-Я параллель, Панамериканское шоссе, 37º00' S, 72º21' W
Здесь, как известно всем, кто читал Жюля Верна, проходил маршрут пассажиров яхты "Дункан", искавших злополучного капитана Гранта. Фантаст не случайно выбрал именно ее. Приблизительно по ней проходила граница Чили в 1864 году, когда и происходит действие романа (к тому времени колония уже превратилась в независимую Чилийскую Республику).
Преграду на пути колонизаторов возвело неожиданно упорное сопротивление индейцев, которых по названию местности Арауко ("мутная вода" на местном языке) испанцы окрестили "арауканами". Конкистадор Диего де Альмагро бежал от них восвояси. Вальдивия развернул более успешные военные действия. Оттеснив воинственное племя к югу, он в 1550 году основал южный опорный пункт, океанский порт Консепсьон в устье реки Био-Био. Городу суждено было стать форпостом в почти трехсотлетней войне у неспокойной границы цивилизаций, которая лишь к XVII веку окончательно установилась вдоль упомянутой реки. К северу от нее белые строили виллы, сеяли пшеницу и прокладывали дороги, к югу — коренное население собирало шишки араукарий, кочевало от побережья к высокогорью и ночевало в крытых сухими водорослями деревянных домах-"р`уках". Но прежде чем этот шаткий баланс был установлен и испанские власти скрепя сердце признали существование независимой Араукании (беспрецедентный в истории обеих Америк случай!), не обошлось, конечно, без эпизодов, леденящих кровь. Например, таких, который изложил нам Луис, когда мы проезжали деревню под названием Лаутаро.
Лаутаро (Быстрый сокол) стал героическим "токи" (военным вождем арауканов) по воле случая. Мальчишкой он попал в плен к испанцам, и они превратили его в "ямана" (раба). Лаутаро, пока томился в рабстве, открыл самую главную тайну белых людей. Он узнал, что человек и лошадь — это два отдельных существа, а не одно целое, как думали его соотечественники. Европейцы сами были виноваты: Вальдивия взял смышленого ямана в личные слуги и обучил верховой езде. Через шесть лет Лаутаро сбежал, прихватив с собой лучших коней. Он предстал перед вождем племени Коло-Коло и рассказал все, что знал. Народ тут же выбрал его в "токи", и Лаутаро повел этот народ в бой. При селении Тукапеле ему удалось лично захватить в плен бывшего хозяина и командира конкистадоров Педро де Вальдивию, который после трех дней пыток принял мучительную смерть от мстительных индейцев. Испанцы, в свою очередь, объявили охоту на дерзейшего из арауканов и не успокоились до тех пор, пока его расчлененный труп не доставили в Сантьяго, а голову, посаженную на копье, не выставили на Оружейной площади.
Жуткий сюжет этот Луис почерпнул из героической поэмы "Араукана", которую якобы "знает наизусть любой чилийский ребенок". Написанная в 1578 году испанцем и соратником погибшего губернатора Алонсо де Эрсильей, она совершенно парадоксальным образом во время войны за независимость Чилийской Республики в XIX столетии превратилась в национальный эпос. Получилось, как в старом анекдоте: "Василий Иваныч, тебе за что в Африке памятник поставили?" — "Ты что, Петька, я ж всю жизнь с белыми воевал!" Надо, правда, заметить, что Эрсилья сам поспособствовал такому "перевертышу": сражаясь, понятно, на стороне бледнолицых, он не скупился на восторженные пассажи о невиданном мужестве противника: "Арауканы — Ахиллы духа, отваги, силы" и тому подобное. Между прочим, сами "Ахиллы духа", которых осталось на сегодняшний день около миллиона, наименования "арауканы" не приемлют. Себя они зовут "мапуче", то есть "люди земли" (на языке мапудунгун), и проживают в так называемых редукциях, аналоге резерваций, на исконных, но очень небольших теперь территориях. То, чего не смогла сделать сила, "далось" неизбежной постепенной ассимиляции. 31 декабря 1882 года на последних араукано-чилийских переговорах касик Пенчулеф "сдался", и на следующий день в сердце его владений был заложен город Вильяррика. До него мы стремимся добраться поскорее, но уже поздний вечер.
21.00 Темуко, 38º45' S, 72º40' W
Резкий и острый ландшафт Среднего Чили постепенно сменился мягкими линиями холмов и долин, образованных сходом ледников. Северная часть Южного Чили, которое начинается после 37-й параллели, — земля вулканов и озер, влажных вечнозеленых лесов, бесконечных зимних дождей, коротких полноводных рек и водопадов. Все это великолепие постепенно тает в наступающих сумерках, и становится уже совсем темно, когда мы проезжаем Темуко — столицу нынешней административной области Араукания (гораздо южнее исторической), сделав лишь краткую остановку для ориентации на местности (поскольку скоро предстоит сворачивать на Вильяррику). Пока Луис в неспешной чилийской манере опрашивает местное население, я вступаю в первую беседу с мапуче, которая, впрочем, заканчивается тем, что в лингвистике называется "коммуникативной неудачей". Двое индейцев продают пончо, разложив их на земле прямо на выезде с заправки. Я напряженно вслушиваюсь: язык мне точно незнакомый, возможно, это мапудунгун, но не наверняка. Памятуя о том, что самое страшное оскорбление для индейца — назвать его индейцем, а также о том, что мапуче ненавидят, когда их называют арауканами, я судорожно формулирую вопрос, который помог бы проверить мою догадку. Наконец мне кажется, что верное слово найдено: "Простите, вы аборигены?" Видимо, сочтя мой вопрос идиотским, ответом они его не удостаивают. "Что хочешь, женщина?" — довольно бесцеремонно бросает один из них по-испански. Я молча беру первое попавшееся пончо и даже не торгуюсь. Пытаясь исправить ситуацию, "спасибо" говорю на языке мапудунгун — "траэльту" (это я выучила из путеводителя). Они никак не реагируют: то ли путеводитель врал, то ли обиделись на "аборигенов".
Четверг. День третий
10.00 Вильяррика, 39º16' S, 72º13' W
Всего лишь "какие-то" десять тысяч лет назад, когда человек уже проник в Америку, вся земля к югу от Темуко была покрыта льдами, которые, отступая, оставили по себе десятки моренных озер. Теперь, если смотреть с восточной стороны любого такого озера на западную, то есть в направлении против схода ледника, ясно видны ровные очертания вала из обломков, которые он двигал перед собой, — это и есть конечная морена. Древняя перепонка мешает выходу талой воды и служит поэтому естественным берегом. Озера другого рода, вулканические, здесь встречаются не менее часто, поскольку южная часть Анд — самая молодая, и горообразование тут еще, можно сказать, в разгаре: что ни возвышение, то с кратером. Вулканическая деятельность вкупе с землетрясениями постоянно меняет общий облик этой части страны, лежащей в сейсмоопасном Тихоокеанском Огненном поясе. Достаточно одного сильного толчка за тысячу километров отсюда, и сразу несколько "жерл" начнут палить. Все эти сведения мне кажутся совершенно нелишними перед вылазкой на склоны вулкана Вильяррика от берега одноименного озера в одноименном же национальном парке. В последний раз он просыпался в 1984 году, и если учесть, что, по подсчетам, цикл между пиками его активности составляет около 20 лет, то... Из кратера, как из чайника с носиком, струится довольно интенсивный дымок.
12.00 Национальный парк Вильяррика, восточный въезд
Здесь нам надлежит освоить хотя бы один из трех возможных маршрутов, чтобы получить представление о природном своеобразии этой местности. Первый — непосредственно по склону вулкана — займет, по уверениям очередного заботливого смотрителя, "ма-ааксимум три часа, а если пошевеливаться, гораздо меньше". Логично. Но, как говорится, свежо предание. Мы еще раз внимательно выслушиваем описание тропы под названием "Чальюпен". Сперва сквозь поле застывшей лавы, затем начнется лес южноамериканского бука "ленга", который тянется до потухших малых кратеров Вильяррики. Заблудиться невозможно — кругом разметка. Запасшись только бутылкой воды, мы выступаем, но уже через пару сотен метров подъема забываем о времени, маршруте и крупнейшей озоновой дыре, которая разверзлась прямо над нами. "Смотрите, Аня, видите обвал? На срезе четко видны слои, которые шлаковые породы формировали при каждом извержении, а это — обсидиан, вулканическое стекло, из которого индейцы инструменты себе делали. Оно полупрозрачное на сколе, видите? Это значит, что лава очень быстро застыла, не успев кристаллизоваться. Подержите объектив", — раз Лев Ильич Вейсман, бывалый фотограф и путешественник, пускается в объяснения и доверяет мне объектив, значит, он доволен.
Мы мечемся по альпийским лугам, покрывающим склоны, от одного "мини-сокровища" к другому: вот — красной россыпью — копиуэ, чилийский колокольчик (Lapageria rosea), который считается национальным символом страны наряду с флагом и гимном. Вот — редкой красоты лишайники, цветущие камнеломки, ягоды вроде водяники, еще цветы, не известные ни мне, ни многоопытному Вейсману. Вот, уже совсем рядом, белые подушки снега над вершиной: отсюда хорошо видно, как они покрываются розоватой пылью — это оседают газообразные выбросы из кратера. А внизу — озера Вильяррика и Калафкен умопомрачительно синего цвета, темно-зеленые хребты холмов, белоснежные геометрически идеальные треугольники вулканов. Красоты ландшафта усыпили нашу бдительность — но ненадолго. Сомнения начали подрывать наш боевой дух, когда путь преградила бурная горная речка: поток серой от вулканического песка воды рождается на наших глазах из красивой, словно тесто сползающей снежной шапки и с грохотом катится по глубокому ущелью. В описании тропы, заметьте, не значилось никаких речек. К тому же мы идем уже целых четыре часа, а упомянутый лес только завиднелся на горизонте. У нас закончилась вода. Лицо, руки, шея уже болят от ожога. Хорошо, что на мне две майки, одна поверх другой: верхнюю я попеременно наматываю то на "полыхающую" шею, то засовываю в нее обе руки по самые плечи.
Вдобавок наверняка мы уже сбились с тропы: никаких обещанных "меток" нет. Или зашли слишком далеко? В любом случае пора ретироваться, иначе темнота застанет нас в горах. Но вдруг — прямо-таки чудо. Глазам не верю, но, кажется, это она — королева чилийских влажных лесов и священное дерево мапуче, Araucaria Araucana, или араукария чилийская. Еще сто лет назад мало кому из европейцев удавалось увидеть ее. В англоязычном мире это удивительное дерево известно также под кличкой Monkey Puzzle — "задачка для обезьяны", которую дал ему биолог Джозеф Бэнкс. Увидев, какие колючие листья покрывают ствол и ветви, он воскликнул: "Забраться туда не смогла бы и обезьяна!" Впрочем, взрослые араукарии сбрасывают листья со ствола и становятся совсем непохожими на прежних "ежистых" малюток. Их плоские зонтичные кроны образуют сетчатый купол гораздо выше соседних деревьев. И вот мы бродим по реликтовому пространству под ними, где, кажется, вот-вот встретишь динозавра, оглушенные и счастливые. Теперь не обидно поворачивать назад, хотя до обещанных потухших кратеров так и не добрались. Мы едва бредем по черным, пористым, бесконечным лавовым полям. Солнце тем временем все же подчиняется закону природы и быстро катится в океан, осветив последними лучами горнолыжную базу, которую мы покинули десять часов назад и где нас ждет встревоженный, хоть и бодрящийся Луис. Он припас для нас пакет чипсов, к ним отлично подошел предусмотрительно прихваченный вчера из гостиницы сладкий песочный пирог "кухен", который здесь пекут потомки немецких колонистов. Закусываем семечками, которые предусмотрительный Вейсман захватил из Москвы, и дальше, все время на юг. В свете звезд Южного Креста добираемся до Пуэрто-Вараса, на берегу огромного (второго по величине в Чили) озера Льянкиуэ. Мне, впрочем, не до озера: от солнечных ожогов я едва могу пошевелиться, кисти рук отекли, уши и нос в волдырях.
Пятница. День четвертый
07.00 Пуэрто-Монт, 41º26' S, 72º55' W
Из Пуэрто-Вараса до Пуэрто-Монта всего 20 километров, но последний город — это уже ворота в Патагонию. Здесь заканчивается Панамериканская магистраль и начинается чилийская гордость: Антарктическое шоссе. В течение 23 лет силами всего Инженерного армейского корпуса правительство Пиночета вело эту титаническую и стратегическую стройку века, чтобы присоединить наконец к Центру самые южные, изрезанные фьордами и распадающиеся на сотни островов земли Чили. Но все же на одном крупном участке, от Айсена до Пуэрто-Наталеса (с 46º до 51º южной широты), который, кстати, признан ЮНЕСКО самым экологически чистым районом мира, пробить третий по объему на Земле (после Антарктиды и Гренландии) запас замороженной пресной воды не удалось. Так и обрывается Антарктическое шоссе в Вилья-О’Хиггинс. Объезд существует — по территории Аргентины, но у нас на него нет времени.
9.00 Пуэрто-Наталес, 51º44' S, 72º30' W
Мы приземляемся в сердце Патагонии. Низкое пасмурное небо, резкие порывы ветра, которые то и дело рвут тучи в лохмотья, открывая тусклое северное (то есть южное) солнце. Люди на нас оборачиваются, и надо признать, что мы с Вейсманом составляем весьма комическую пару: красные, как вареные раки, двигаемся словно на шарнирах и то и дело, случайно побеспокоив больной участок кожи, строим от боли гримасы. Но окрыляет то, что цель близка, и, даже не поморщившись от крепкого рукопожатия здешнего гида Йерко, решительно спрашиваю: "Как и когда мы попадем на мыс Горн?" — "Пока невозможно, — Йерко не уступает в невозмутимости своим соотечественникам с Центрального плато. — Ветер, вы же видите".
Тихоокеанские, или Западные, катабатические ветра — самая серьезная климатическая проблема этих краев. Они способны достигать такой силы, что зимой люди передвигаются кое-где с помощью натянутых вдоль улиц канатов. "Если дует сильно, как сейчас, вертолеты к Мысу не вылетают, а на корабле — трое суток плыть". То есть — не уложимся во времени. Остается уповать на милость погоды, которая позволяет тем не менее совершить прогулку на катере по фьордам одного из самых известных, в том числе и за пределами Чили, природного заповедника Торрес дель Пайне ("Голубые башни"). Пока над свинцовыми водами фьорда "Последняя надежда" сеет мелкий дождь, капитан судна "Альберто Агостини" рассказывает морские истории на крытой палубе.
На уровне Пуэрто-Монта прибрежная линия Анд слегка поворачивает к западу и уходит под воды океана: горные вершины превращаются в острова с отвесными берегами, заросшими буком, а промежуточные "долины" заполняются водой. Из-за отсутствия удобных мест для высадки острова Западной Патагонии почти необитаемы, так что гуанако, пумы и кондоры, потесненные в иных местах, чувствуют себя тут вольготно. Эти дикие места были освоены позже других, до появления первого постоянного поселения — в 1911 году сюда заплывали только по ошибке. Впервые в 1557-м — европейская бригантина "Святой Луис" под командованием некоего Хуана Ладрильеро. Вот уже четыре месяца по приказу очередного чилийского губернатора дона Гарсия Уртадо де Мендосы она искала проход в Магелланов пролив из Тихого океана — его точные координаты не были известны. Широкая расщелина подала мореходам последнюю надежду (отсюда название фьорда) вырваться из ловушки (до того они заплывали в десяток ложных проливов), но и тут их ждал тупик — моренное озеро.
Более прочих для исследования края сделал итальянский монах-салезианец Альберто Агостини, имя которого носит наш корабль. 27-летний Альберто прибыл в миссию ордена в Пунта-Аренасе в 1910 году. Дух первооткрывателя и естествоиспытателя пылал в нем. Он рьяно картографировал, залезал вслед за пумами на самые высокие пики массива Пайне, производил первые аэросъемки Южного Ледового Поля. В то время Южная Патагония уже перестала служить местом ссылки испанских каторжников, каким была вначале, и сложный процесс колонизации негостеприимной территории приносил свои плоды. По всей степной пампе, что тянется до берегов Атлантики, бродили стада овец — никакая другая хозяйственная деятельность, кроме животноводства, невозможна на этих землях. У овец, которые стали подлинным спасением для местных поселенцев, обнаружились только два врага — пумы и индейцы. До появления тучных барашков и те, и другие ловили гуанако. Теперь ламы могли не беспокоиться — охота на "белых гуанако" оказалась делом несравненно более простым. Колонисты не желали, однако, терять поголовье своего мелкого рогатого и неповоротливого скота и открыли, в свою очередь, охоту на пум и индейцев, в результате которой выжила лишь часть первых — они просто поднялись повыше в горы, откуда по сей день угрожают заблудшим стадам. От последних до нас дошли только фотографии Агостини.
Тем временем появилось солнце, и мы выходим из укрытия. "Лев Ильич! — обрадовалась я своей наблюдательности. — Пингвины по левому борту!" — "Это не пингвины, дорогая моя, это бакланы, но очень красивые, спасибо!" Внушительная колония этих голубоглазых (!) птиц (Phalacrocorax atriceps), которые своим окрасом действительно напоминают моих любимых "косолапых" пернатых, весело гогочет нам вслед, а впереди открывается панорама стоянки морских котиков, которые сейчас в отлучке, но зато над обрывом кружит огромный кондор (Vultur gryphus). Если глядеть на него с того расстояния, на котором находимся мы, легко поверить в правдоподобие еще одного эпизода из "Детей капитана Гранта", где хищная птица уносит юношу Роберта в лапах (спешу успокоить читателей: на самом деле это, конечно, невозможно).
К леднику Серрано поднимаемся не тем путем, что немногочисленные в этих местах туристы (не более 10 тысяч в год, по статистике), а секретной лесной тропой, известной только нашему Йерко и его семье. Рассказ о том, как они ее обнаружили, наверняка был бы увлекателен, и я передала бы его вам, но речь гида прерывает зычный крик обогнавшего нас фотографа: "Срочно! Панорамную камеру!" Сломя голову несусь на зов товарища, который уже карабкается по крутому берегу невесть откуда взявшегося водоема. Я стараюсь не отставать и едва перевожу дыхание, но не от бега, а от открывающегося зрелища. В зеленоватые воды идеально круглого озера искристым языком сползает ледяная масса и дробится на сотни льдин и льдинок, которые "толпятся" в узком проходе горного потока. Ледник, белый, молочно-голубой, розовый, дыбится гигантскими сахарными кристаллами — знаменитыми "кающимися фигурами". Так поэтически ученые называют кальгаспоры — остроконечные выступы на ледовой поверхности, которые образуются при неравномерном таянии на солнце. Обычно они наклонены верхушками в сторону полуденного расположения светила, что действительно придает им сходство с коленопреклоненной группой в остроконечных капюшонах. К ней, по 20-метровому срезу ледника, можно подобраться вплотную: холодные "тела", рыхлые на поверхности, меняют оттенки по мере нашего приближения... Знаете, для чего собирают матросы осколки "кающихся"? Для коктейля (местная виноградная водка "писко" с ледниковым льдом), который согревает нас в обратном путешествии. А к мысу Горн, по сводкам, по-прежнему не пробиться.
Суббота. День пятый
Пунта-Аренас, 53º07' S, 70º53' W
Пунта-Аренас на берегу Магелланова пролива — единственный город континентального Чили, где солнце встает над морем, а садится за холмами. Патагонская Кордильера (последняя из Андских ) делает здесь изгиб, образуя изящный, похожий на перевернутую запятую, "хвост" южного конуса и мягко погружается в океан полуостровом Брансуик, что глубоко вдается в знаменитый пролив.
Участник и хронист первого кругосветного путешествия под предводительством Фернанду Магальянша итальянец Антонио Пигафетта весьма равнодушно описывает событие, имевшее место 21 октября 1520 года. В то же время его значение для географии, торговли и вообще будущего человечества, как говорится, трудно переоценить: "Подойдя к 52º той же широты, мы открыли в день Одиннадцати тысяч дев пролив, мыс на котором был назван мысом Одиннадцати тысяч дев в память столь великого чуда".
Мыс, о котором говорит Пигафетта, до сих пор носит это название и находится на территории Аргентины, а вот пролив менял имена как перчатки: Патагонский, Всех Святых, Святейшей Девы Марии и, наконец, Магелланов. "Думаю, что нет на свете пролива более прекрасного и удобного, чем этот", — так завершается первое описание очевидца. Но это оптимистическое мнение не разделил впоследствии ни один из пересекших его под парусами. Не было задачи сложнее для парусного судна, чем этот извилистый S-образный путь длиной 560 километров и шириной до 3 километров в местах сужений. Не согласились бы с Пигафеттой и первые поселенцы, о незавидной судьбе которых можно прочесть сегодня на памятной доске у дороги: "Здесь в 1587 году английский капитан Томас Кэвендиш взял на борт Томе Эрнандеса — единственного оставшегося в живых из трехсот колонистов поселений "Имя Иисуса" и "Король Филипп", основанных в 1584 году испанским мореплавателем Сармьенто де Гамбоа. Оставленные на произвол судьбы, все они погибли от голода, за что бухта была названа помянутым Кэвендишем "Портом Голода".
— Да они просто не умели находить себе пропитание! Ей-богу, его здесь в изобилии. — Йерко поднял с земли темно-коричневый сморщенный плод. — Это гриб, между прочим, из того же семейства, что ваши европейские трюфели — сумчатый паразит. Здесь его называют индейским хлебом. Он очень питательный, в нем масса влаги, и дикари вправду его ели. И чичу из него варили. Вслед за индейцами использовать грибы, растущие ярко-оранжевыми гроздьями на стволах антарктического бука (Nothofagus Australis), стали и колонисты первого "состоявшегося" поселения на берегу Магелланова пролива, форта Бульнес. Эта славная маленькая крепость, где двадцать два чилийских экстремала уже во времена Республики продержались ровно пять лет (с 1843 по 1848-й), пока колонию не было решено перенести в более удобное место — на Песчаный мыс (собственно, Пунта-Аренас), — ныне полностью реконструирована по историческим документам. Над фортом гордо реет красно-белый флаг со звездой в синем квадрате слева вверху, напоминая всякому о том, что чилийцы первыми сообразили и, главное, сумели занять стратегический пролив, опередив французов, аргентинцев и даже англичан, которые тоже об этом подумывали. Обогнув навигационный маяк, мы выходим к еще одной группе мысов. Слева — Святая Анна, на которой нет ни пастбища, ни сарая, ни деревца, а только покосившаяся табличка: "53º38'15'' S 70º54'38'' W Конец Американского континента". Приплыли, что называется. Справа выдается еще на несколько метров южнее подлинный "край" континента — строптивый Фроуард (по-английски — "непокорный"). Это самому сэру Фрэнсису Дрейку он долго не хотел "покоряться" — пропускать мимо себя. Напротив — пологий берег Огненной Земли и гора Сармьенто (2 300 метров). За ней виднеется Кордильера Дарвина, который почти три из пяти лет, проведенных в "путешествии натуралиста вокруг света на корабле "Бигль", посвятил исследованию Патагонии. Все это захватывает дух, однако, как говорил добрейший Паганель, "Патагония без патагонцев — это не Патагония". Где же нам встретить этих "ногастых" (прямой перевод испанского patago’n) великанов, гигантизм которых слегка преувеличил впечатлительный Пигафетта? "Их здесь больше нет, и, между прочим, именно ваш любимый Дарвин научно обосновал истребление европейцами индейцев", — с жаром реагирует Йерко. Это, конечно, не совсем так. Сэр Чарлз, хотя и сравнивал туземцев с орангутангами и неприязненно дивился их дикости, конечно, не призывал ни к чему подобному и виноват в драме патагонцев не более, чем мы с вами. И все же: что ни говори, но жестоко белый человек обошелся с туземцами.
Прежде чем стать патагонцами, они успели побывать "теуэльче" ("храбрыми людьми") в языке арауканов, а сами себя называли — "аоникенк". Рослые и статные обитатели юга нынешних Аргентины и Чили (от 46-й параллели до Магелланова пролива) занимались собирательством и охотой, выделывали шкуры животных, рисовали на скалах и не имели частной собственности. Похожий образ жизни вело и племя селькнам на архипелаге Огненная Земля, с той лишь разницей, что островитяне, как водится, были "помельче" и вместо наскального рисования ввиду отсутствия скал изготовляли островерхие ритуальные маски для "хайн" — ритуальной инициации юношей. Именно селькнамы жгли костры у своих жилищ вдоль южного берега пролива октябрьскими ночами 1520 года, увидев которые Магеллан придумал оригинальное название. Еще тесный контакт с "сухопутными" племенами поддерживали вдоль берегов Патагонии морские кочевники кавескары и йаганы, которые собирали моллюсков, били морского котика и практически не покидали свои лодки. Их женщины, между прочим, научились одному важнейшему искусству: они умели регулировать деторождение по менструальному циклу — больше троих детей в каноэ не помещалось. До конца XIX века исконный образ жизни этих народов особенно не менялся. Их естественный habitat не казался европейцам слишком привлекательным: суровый климат, неплодородные субарктические степи. Но в 1852 году бывший китобой Хосе Ногейра привез на здешний остров Магдалена первое овечье стадо в 500 голов. Его вдова, Сара Браун Хамбургер, дочь жестянщика-еврея, который вывез семью в Чили из российской Курляндии, к 1910 году владела самым большим в истории страны хозяйством на трех миллионах гектаров земли в Патагонии и на Архипелаге. Дальше вы знаете. Овцы стоили тогда дорого — по полтора фунта стерлингов за голову, а индейцы не понимали, что такое забор и почему за него нельзя проникать. За отрезанные в назидание скотокрадам и принесенные в доказательство туземные мужские тестикулы (1 шт.) или женскую грудь (1 шт.) землевладельцы платили любому желающему по фунту. Естественно, в округе стало появляться много изувеченных, тогда с них приходилось уже срубать головы. Один из "героев" этой охоты на индейцев, румын по происхождению Хулио Поппер, особенно прославился, поскольку додумался фотографироваться со своими жертвами. Прибавьте к этому неизвестные до того индейцам болезни и алкоголь. А в немногочисленных миссиях аоникенки, селькнамы, кавескары и йаганы умирали от тоски. В 2004 году в аргентинской провинции Санта-Крус проживали 52 последних патагонца.
Кругом типичный пейзаж Восточной Патагонии, плоские с низкой растительностью степи, на которых в изобилии гуляют страусы нанду, время от времени мелькают далеко отстоящие друг от друга поселки и фермы "эстансьяс". Мимо поселка Вилья-Теуэльче проезжаем в молчании...
19.00 Бухта Отуэй
Заворачиваем налево, чтобы сделать небольшой крюк в сторону бухты Отуэй. Там расположена одна из стоянок магеллановых пингвинов (Spheniscus magellanicus), которых от всех остальных отличают две черные полосы: на груди и на шее. По форме этих полос и еще по голосу животные безошибочно находят своего "друга" или "подругу" (внешних половых признаков у них нет) и верность хранят всю жизнь. А еще магеллановы пингвины — самые нервные из 17 существующих на земле видов, поэтому при виде интервентов, то есть нас, они запрокидывают голову, выпячивают грудь и издают неожиданный при их умильном виде и скромном размере рев, скорее, подобающий ослу. Но наблюдать за ними чрезвычайно интересно. Все-таки что ни говори, а пингвины более всего из птиц походят на людей — на крепких человечков в длиннополых фраках. Они деловито снуют по своим надобностям, собираются на "площадях" после рабочего дня, стоят на крылечках перед своими домиками-норами, которые не покидают из года в год, хлопают друг друга крыльями-"плавниками" по плечу, целуются и улыбаются. А мыс Горн от нас все так же далек.
Воскресенье. День шестой
10.00 Архипелаг Огненная земля, Порвенир, 53º17' S, 70º21' W
Наше заданное время почти истекло. Мы решаемся обмануть судьбу и "пойти другим путем". Компактный восьмиместный самолетик несет нас в столицу Огненной Земли с поэтическим названием Порвенир (Грядущее), расположенную на Большом острове (Исла-Гранде). Действительно остров — самый большой, и не только здесь, но во всей Южной Америке. Он разделен почти поровну между Чили и Аргентиной (последней досталось чуть больше). Восточная половина — довольно оживленное место, на ней расположен самый южный из крупных — аргентинский город Ушуая. Значительно более скромный, но все-таки самый южный город Чили и мира Пуэрто-Вильямс может похвастаться только нерегулярной паромной линией к мысу Горн, которой почти никто не пользуется, но мы как раз намерены это сделать. Чилийская часть Огненной Земли вообще крайне редко населена: около 10 000 человек, на которых приходится ровно в два раза больше гуанако. Встретить мозоленогих ламоидных здесь можно прямо у дороги, но близко к себе они не подпускают, разве что случайно. Из окна машины мы видим, как один детеныш, улепетывая со всех ног от нашего допотопного транспортного средства, попадает в ловушку, его передняя нога запуталась в проволочном ограждении недалеко от трассы. И кто бы на нашем месте не пришел "ребенку" на помощь? У него мягчайшая шерсть и непропорционально гигантские глаза. "Осторожно!" — предупреждаю я Льва Ильича, который, естественно, снимает, призывая животное повернуться в фас. "Он может в вас плюнуть. Все-таки ближайший родственник верблюда". Однако счастливый малыш-гуанако обошелся без глупостей и, попозировав, помчался к гуанако-маме, а мы поехали своей дорогой по Золотому пути.
В конце XIX века Исла-Гранде обещал стать второй Калифорнией или Аляской: здесь нашли золото, и навстречу ему потекли авантюристы, в основном почему-то с Балкан. Большинство из них, однако, скоро разочаровались: золота здесь оказалось гораздо меньше, чем в Клондайке. Оставались все те же овцы, и старатели завели отары. Лишь несколько самых стойких любителей этого металла, по местной информации, продолжают бороздить неплодородные долины в его поисках.
У времянки одного из них мы остановились уточнить дорогу. Хорхе Гессель (немец, конечно) был нам рад, люди у него иногда не появляются неделями. Но сообщил, между прочим, пренеприятную новость: паром на Мыс сейчас не ходит и не пойдет ни за какие деньги — штормит. Еще хорошо, что мы зря не проехали весь остров — ничего интересного дальше нет. В утешение и на прощание Хорхе отсыпал каждому из нас троих железной руды с крошечными искорками желтого цвета. Озолотившись таким образом, поворачиваем назад в Порвенир не солоно хлебавши.
Теперь до Пунта-Аренас мы должны добраться на другом пароме, через Магелланов пролив. Автомобиль, не притормозив, проскочил причал в бухте Порвенира и через несколько километров остановился на высоком каменистом мысу у маяка. Здесь уже стояло штук десять разного рода транспортных средств, в каждом из них сидели люди и напряженно вглядывались в морскую даль. Наши провожатые молча последовали их примеру. "А что мы здесь делаем?" — "Ждем. Отсюда видно, выйдет сегодня паром или слишком сильное волнение". При этих словах лично мое волнение сделалось очень сильным. Суток, чтобы ожидать "зеленого света" на Большую землю, откуда есть хоть какой-то шанс попасть еще к нашему Мысу, у нас нет. Кажется, пора расставаться с надеждой...
В эту секунду Вейсман натянул до подбородка свою арктическую шапку и помчался фотографировать антарктических гусей, которые как-то очень необычно, по его мнению, вылетали из-за скалы. Я хотела, было, тоже посмотреть, но шквальный ветер в самом буквальном смысле сбил меня с ног, и я свалилась как подкошенная к великой потехе случайных, но многочисленных зрителей. И в этот момент появилась уверенность: не посетив мыс Горн, не уедем. И паром Аренас тут же появился. Длинная вереница машин потянулась обратно к причалу.
Понедельник. День седьмой
12.00 Пунта-Аренас
Нервно ходим по холлу гостиницы. Ждем, чем окончатся переговоры Йерко с владельцем небольшого вертолета — одного из немногих тут.
— Ну что? Можно?
Тот выдерживает невыносимую театральную паузу: "Мож-но..."
Это значит, что мы все-таки доберемся до цели путешествия. Я в этом, конечно, и не сомневалась: еще наш знаменитый соотечественник Отто Коцебу заметил, что "русский флаг внушает уважение даже стихии", когда благополучно обогнул в 1823 году этот самый Мыс.
в 1578-м британский флаг, под которым шел сэр Фрэнсис Дрейк, такого уважения стихии не внушил, и его "Золотая Лань" на выходе из Магелланова пролива попала в сильную бурю. Ею Дрейка отнесло назад вдоль западного берега Огненной Земли, и таким образом он вдруг узнал, что это — не Антарктический континент, как думали раньше, а всего лишь остров. Но только в 1616 году голландские купцы Схаутен и Лемер целенаправленно прошли по проливу, названному в честь корсара, из конца в конец и тем самым подтвердили его правоту. Ими и был открыт мыс Горн, в вечных штормах у которого погибло столько моряков.
15.00 Мыс Горн, 55º58' S, 67º17' W
...Вертолет болтает и трясет, каменные утесы сверху кажутся абсолютно одинаковыми. Пилот указывает куда-то пальцем, несмотря на мои отчаянные призывы не отвлекаться "от руля". Мы спускаемся ниже, и теперь даже сквозь туман ясно различим коренастый силуэт маяка, установленного на последнем рубеже "ойкумены". Мы у цели. Семь дней истекли. "Вес взят".
