— Ну так что, деньги, власть или слава? — старик потер сухие желтоватые пальцы, как будто пересчитывал купюры.
— Э-э-э...
На самом деле выбор был прост, можно подумать, я не делал его уже тысячи, нет, миллионы раз и расплачивался честно — я вообще-то не жмот. А тут — всего за 50 копеек — растерялся.
Старик с обманчивой неторопливостью передвинул стаканчики. Увлечение азартными играми, уж тем более такими примитивными, как "три стаканчика", никогда не входило в число моих пороков, но сегодня что-то заставило подойти ближе к лотку, на котором сияли фальшивым отсветом бижутерии пресловутые стаканчики.
Как старик уговорил меня сыграть? Я бы сказал, что он загипнотизировал и заставил, но на самом деле ничего подобного не было. Я просто повелся, как лох, на смешную цену и спокойные желтовато-прозрачные глаза наперсточника. Он сказал, что я могу выиграть то, что хочу, всего за 50 копеек. Кто ж откажется?
— А не боишься, что я попрошу миллиард долларов? — усмехнулся я.
— Ничуть, — спокойно парировал лоточник. — А ты что, зассал? Полрубля жалко?
50 копеек мне было не жалко. К слову, проезд в трамвае стоит 20 рублей, так что 50 копеек, хотя такая монетка еще бренчала в кошельках граждан, на самом деле была почти условной. На нее ничего нельзя было купить ничего. Кроме, как оказалось, игры в три стаканчика.
Сам не знаю, что меня останавливало: но я не мог ни повернуться и уйти, ни положить монету на растрескавшееся древнее блюдце, на котором еще просматривались синеватые эмалевые разводы.
— У тебя будет выбор, — сообщил старик, лаская кончиками пальцев весело сверкающие грани. — Это в том случае, если ты выиграешь, конечно. Три партии из пяти — и ты сможешь сам выбрать награду.
— Какую награду? — послушно переспросил я, понимая, что именно этого вопроса от меня и ждали.
— Деньги, власть или славу.
Я понял, что обречен, сунул руку в карман, выгреб пригоршню мелочи и положил рубль на блюдечко.
— 50 копеек, — напомнил лоточник.
— А если у меня нету? Чем тебе рубль не нравится?
— 50 копеек за партию, — так же бесстрастно повторил он, и мне вдруг показалось, что вместо старика напротив меня сидит ребенок, мальчишка лет 12. Очень коротко стриженые волосы обнажали шишковатую подростковую голову с отчетливой границей белой кожи в том месте, где совсем недавно росла обильная шевелюра.
Я перерыл мелочь и действительно нашел пять полтинников, хотя обычно не глядя сбрасываю их в верхний ящик тумбочки, чтобы не мешали. Мальчик кивнул и извлек шарик — очень простой — темный и маленький, как кусочек запекшейся смолы. Мне даже стало немного обидно: после вульгарного великолепия стаканчиков — такая проза.
Люблю, когда вещи соответствуют ситуации. Проститутка не должна читать вам в постели Бодлера, а на художественную выставку в Манеже западло приходить с попкорном. Это все равно как надеть со сланцами белые спортивные носки — сразу продемонстрируешь собственное мудозвонство. Шарик был из той же серии спортивных носков, но мне почему-то захотелось взять его в руки и даже попробовать на зуб.
— А кто вы по профессии, молодой человек? — спросил лоточник, снова набирая преклонный возраст.
— Писатель, — не отрывая глаз от стаканчика с шариком, ответил я.
— А-а-а, типичный, значит, представитель сегодняшнего дня.
— Почему это "типичный"?
— Да кто сегодня не пишет — покажите мне такого человека. Признаюсь, — старик наклонился вперед при этом его руки двигались совершенно независимо от тела, передвигая блескучие сосуды с обманчивой неторопливостью, — я тоже иногда пописываю.
— Я — не "пописываю", я — писатель, — нижняя челюсть сама собой выпятилась вперед. — И за всяких идиотов, рвущихся на литературный Олимп, не ответчик.
— Да-да, простите великодушно. Собственно, я хотел сделать комплимент. Отметить, так сказать, скромное обаяние нормы.
— Что-о-о?
От блеска стаканчиков рябило в глазах, теперь было понятно, что их граненое обличье вполне утилитарно: человек с обычным зрением просто не в состоянии удерживать взглядом такой невыносимый источник света на протяжении более 10 секунд. Отвлекающие подколки старика были вовсе не обязательны, я и так уже потерял шарик из вида.
— Где? — осведомился мой визави.
Я почти не глядя ткнул пальцем в центр.
— Молодец. Угадал! Смотри же внимательно, не давай минутному успеху отвлечь тебя.
Я оторопело смотрел на широкие кисти наперсточника, которые двигались, казалось, сами по себе. Никогда не замечал в себе особенной удачливости, да и интуиция не была моим сильным местом. Тем не менее я продолжал тупо смотреть на хаотичное движение маленьких сосудов.
— Здесь! — я резко перевернул стаканчик. Конечно, шарика под ним не оказалось.
Кустистые белые брови дрогнули, обозначая недовольную морщинку и вновь разъехались на исходную позицию:
— Не надо хватать мой инструмент, молодой человек. Я же не правлю твои рукописи, хотя, думаю, они от этого только выиграли бы.
— Что за бред! — вспылил я, разворачиваясь, чтобы уйти и прекратить весь этот фарс.
— Ха! От издателей ты еще не то терпишь, а тут слова ему не скажи, — процедила молодая лопоухая голова наперсточника. — Получить-то здесь можно гораздо больше. А он еще морду воротит.
Мне почему-то стало стыдно. От редакторов мы все терпим многое: и их дурное настроение, и снисходительное презрение к начинающим авторам. Не просто терпим: кланяемся и благодарим, кланяемся и благодарим. А тут? Хотя, собственно, почему я должен выслушивать бредни всяких стариков и подростков? Тем не менее, уши мои подозрительно пощипывало, и я грубовато брякнул очередной полтинник на блюдце.
— Сколько партий надо выиграть?
— Как минимум три. Пока счет один-один. И стол не трожь, все настройки мне сбиваешь.
Смуглые руки с обгрызенными ногтями ловко встряхнули стаканы. Я и не подозревал, что при игре в наперстки требуются какие-то настройки. Сами понимаете, "ловкость рук и никакого мошенства". А тут — поди-ты! Я заинтересованно оглядел поверхность стола: ничего хоть отдаленно нуждающегося в настройках не просматривалось.
— Ну?
Оказалось, парнишка уже окончил свое плоскостное жонглирование и выжидательно уставился на меня.
— Этот... — я ткнул пальцем в левый, отливающий синим, флакон.
Стаканчики как-то странно дрогнули в руках подростка, и он неторопливо предъявил маленький шарик, на этот раз показавшийся мне куском кроличьего помета.
— Следующая партия может решить твою судьбу, искатель, — пафосно заявил мальчишка, снова пряча неприглядную сердцевинку в сверкающую обложку стаканчиков.
Герои моих книг никогда не выражаются подобным образом: они грубоваты, реалистичны и нравится женщинам. Фэнтезийные сопли мне не по нутру и, судя по тому, что мои романы расходятся неплохими тиражами, многим читателям тоже.
Руки лопоухого парнишки двигались совсем не так, как у старика: не было завораживающей грации старой змеи, просто быстрые броски и ловкая техника крепких темных пальцев. Я прямо-таки видел, как он тренируется, закусывая губу и дергая оттопыренным ухом, когда непослушный шарик сбегает из-под его контроля. Пожалуй, я все-таки не зря потратил два с лишним рубля: из мальчишки может получиться колоритный персонаж второго плана. Конечно, речь придется изменить, но вот это движение шеей и...
— Сделай свой выбор!
Опять? Что-то он быстро. Старик обставлял партию куда более значительно. М-м-м, изобразить, что ли муки сомнений? А, впрочем, обойдется.
Я величественным жестом указал на правый стаканчик, в глубине души веселясь напропалую. В самом деле, почему только наперсточник должен получать удовольствие от шутки? Я тоже могу сыграть в это с полной отдачей, что бы он там ни бормотал, а я писатель, и воображение — мое ежедневный рутинный хлеб.
Человек напротив хрустнул как-то незаметно постаревшими пальцами и извлек шарик. Как раз из-под обозначенного мной стакана. А потом он по-птичьи наклонил голову и спросил:
— Так что, деньги, власть или слава?
И я вдруг понял, что все это всерьез.
Пот проступил у самых бровей, обильно смачивая виски, и я пожалел, что стулья для клиентов здесь не предусмотрены. Чего стоило поставить хотя бы вшивую табуретку?
— Так каким образом я получу свой выигрыш? — спросил я в отчаянной попытке потянуть время.
— Ты выберешь один вариант и выпьешь его.
Я присмотрелся. Теперь стаканы больше напоминали бабушкины пузырьки из-под духов: в них плескались жидкости разных цветов. Красная, синяя и какая-то прозрачно-радужная.
— Подействует только в том случае, если ты выберешь по-настоящему нужное тебе. В противном случае ничего не изменится, — снизошел до дополнительных пояснений старик.
Что-то все это мне напоминало. Не то голливудские фильмы про сатанинское искушение, не то недавно прочитанный роман коллеги... Я пристально вгляделся в своего визави: в общем-то ничего особенного в нем не было. Он лениво перебрасывал шарик из стакана в стакан неуловимым движением заставляя его прыгнуть влево или вправо. Да, мальчишка делал точно так же перед тем, как озвучить результат моего выбора. А когда я поднял стакан сам, там ничего не было.
Наконец-то до меня дошло: наперсточник мухлевал. Причем мухлевал в мою пользу. Он из кожи вон лез, чтобы дать мне выиграть!
— Зачем ты это сделал? — спросил я, наваливаясь на доску всем весом. — Какого хунта тебе надо было, чтобы я победил?
Старик перевернул стаканчики, которые и впрямь оказались сосудами. В каждом из трех флакончиков плескалась тягучая жидкость.
= Я хотел дать тебе возможность сделать свой выбор, — пояснил лоточник, поглаживая крошечные крышки пальцами, больше похожими на обтянутые кожей кости.
— А тебе что с того?
— Не бойся. душу требовать и подписывать договор кровью я не собираюсь. И вообще я совсем не тот, за кого ты меня принимаешь.
— Ни за кого я тебя не принимаю. Просто все это несколько неожиданно.
— Выбор всегда кажется неожиданным. Даже если ты сделал его заранее.
— Хорошо, допустим, я выберу это, — моя рука коснулась стаканчика с красной жидкостью.
— Что — "это"? — старик не остановил меня, пальцы сами отдернулись обратно.
— Славу, — внезапно пересохшим ртом поясняю я. — Я хочу славу.
— Угу, конечно, сразу можно было догадаться. Но я дам тебе одну подсказку. Считай, это помощь зала. — Оттопыренные уши старика — оказывается, форма ушей не менялась в зависимости от возраста — шевельнулись. — Это — красный пузырек подскочил на месте — не то, что тебе надо. Ты мне симпатичен. Я даю тебе еще одну попытку.
"Жлобская морда", мысленно обругал я своего визави, подозревая, что так и не получу никакой награды. Не то, чтобы мне было жалко двух рублей... Во, кстати о деньгах. Толстый кошелек — это тоже неплохо. Можно позволить себе заниматься чем угодно, не переживая о хлебе насущном. Я буду писать, а слава — слава придет. Куда она денется!
— Ты уверен?
"Старик, похоже намастрячился и мысли читать, — вяло подумал я. — И зачем он врет, если такой умный? Ему одинаково пофигу и симпатии, и антипатии".
— Зачем ты дал мне вторую попытку?
— Мне было интересно, до какой степени ты способен ошибаться в самом себе. У тебя был 50% шанс — это очень много. Но вам, людям, даже простая развилка из двух дорог кажется ужасно сложной. Скажи, зачем ты пишешь?
— Ответы "прославиться" и "заработать денег" не принимаются, как я понимаю, — едко усмехнулся я. Вот так, за мои же кровные монеты, меня еще и допросу подвергают.
— Это ты как раз понимаешь правильно. В отличие от многого другого. Ты согласен на то, чтобы твои рукописи не увидел ни один человек?
— Нет! — испуганно выкрикнул я, одним махом выпуская из рук выверенную разумную достойную линию поведения. — Пишут для того, чтобы читали. Если хотя бы один человек после этого задумается о жизни, станет лучше, совершит какой-то поступок, то...
— Вот-вот, уже ближе к делу. — кивнул старик, вновь обретая морщинки взамен наивной детской жесткости глаз. — Но лучше, чтобы эти перемены произошли не с одним человеком, верно?
— По идее я рассчитываю на миллионную аудиторию, — попытался сыронизировать я, но старик одним прищуром сдирает улыбку с моего лица, как старую луковую шелуху.
— Тебе будет достаточно, если они просто задумаются о жизни или придут к тем же выводам, которые сделал для себя — ах, прости, конечно, для них! — ты? Вот в твоем рассказе про старуху. Достаточно, если какая-нибудь полубомжиха задумается о том, что надо бы убирать бутылки от соседских дверей?
— Причем здесь бутылки? Я говорил о любви! Она должна понять, что искренность искупает многое и иногда...
— То есть она должна почувствовать то, что ты заложил в свою книгу, измениться так, как ты велишь.
— Твои формулировки грубы и топорны как заготовка для лопаты.
— Зато правдивы. Разве я не прав?
— Допустим, прав. И что дальше?
— Дальше просто. Ты хочешь владеть умами миллионов людей. Заставлять их думать и чувствовать так же, как ты, меняться в соответствии с твоими представлениями о мире и еще быть тебе за это благодарными. Это высшая форма власти, уважаемый. Ты сделал неверный выбор.
Старик одним движением собрал стаканчики. Все они были полны.
— Постой! — Я попытался вырвать у него из рук флаконы, каким-то седьмым чувством понимая, что подобная попытка обречена на провал. Стаканчики как будто испарились в свободном балахоне старика, только никому больше не нужный шарик лежал рядом с абсолютно пустым блюдцем. Я схватил этот гнусный катышек и сунул его в рот.
Нет, слава богу, на кроличий помет он все же не походил, как, впрочем, и на смолу. Я отчаянно грыз кусочек гравия. Он плохо поддавался моим уже не очень молодым челюстям, но в том, чтобы перемалывать этот твердый кусок неудачи был свой кайф, я захлебывался слюной и глодал упрямый камешек, как оголодавший пес. Глаза закрылись сами собой, позволяя лучше ощущать каждую щербинку, оставляемую зубами на шершавой поверхности шарика. Этот мир был мне на один зуб, и я не мог сдаться. Я грыз, я перемалывал, я расщеплял.
Прошло время. Пожалуй, что довольно долгое. Наконец, сплюнув на землю почерневшую слюну, я открыл глаза.
Старик и мальчик стояли плечом к плечу и смотрели мне в рот.
— Ты выбрал, — с удивленным одобрением сказал старик.
Мальчик завистливо прикусил губу и дернул его за руку. Я гордо расправил плечи, ощущая во рту каменистый привкус победы. Черная слюна быстро впитывалась в сухую землю, не оставляя почти никаких следов: ни красных, ни синих, ни радужных. Да, бензином я плеваться еще не начал. Этот утешает. Наверное.
Я крутой победитель. Я смог. Выиграл. Выбрал. Только вот... Что?
