Семья у них была большая. Так, во всяком случае, любила повторять с удовольствием и гордостью его Мама. А ей-то он всегда и во всем безоговорочно верил. Почему всегда? Ну, во-первых, потому, что она была его Мама. Конечно, вы можете сказать, что мамы есть у всех. Но не у всех с ними такие доверительные отношения как у него… Что же, значит, ему повезло с мамой. Как, впрочем, и его маме с ним.
Во-вторых, он еще помнил вкус ее молочка, которым она щедро поила его, да и не только его, но и всех его братишек и сестренок (вот видите, семья и вправду была большая!).
В-третьих, к кому, как не к ней он бежал, когда ему было больно. А это случалось частенько: и с лестниц он сваливался, и с деревьев падал, да и просто с разбега натыкался на какой-нибудь камень или неожиданную преграду в виде зарослей крапивы, а что, скажете — не преграда? Еще какая! К ней он мчался, когда его обижали или поступали, как ему казалось, несправедливо — только мамино нежное прикосновение могло утешить его в этих случаях. И потом — к кому же еще было бежать? Ведь папы у него не было, то есть, когда-то он был, но о нем почему-то не осталось никаких воспоминаний. Уже потом, будучи взрослым, он понял, почему, но это уже другая история…
Ладно, давайте вернемся к "большой семье", про которую говорила Мама. Она не уставала повторять, что в соседних домах и на дачах живут его двоюродные и троюродные братья и сестры, тетушки, далекие и близкие, и многочисленные мифические бабушки. Почему мифические? Как это почему, ведь он их и не видел никогда, они существовали только в рассказах Мамы. "Может, эти бабушки такие древние, что и на свет белый не вылезают?" — думал он. У него самого было три брата и две сестры… Кажется… Нет, точнее, все-таки два брата и одна сестра. Одного брата он совсем не помнил, мама уважительно сказала как-то, что "его взяли в семью, уж больно он был пригож, весь в отца , с лучистыми глазками и маленькими ушками…".
Да нет уж, лучше быть неказистым, но зато с Мамой! Хотя и это, как выяснилось впоследствии, не играло решающей роли: вскоре Мама ушла. Позже он услышал от одной из тетушек, она была злой на язык и любила посплетничать: "За новым счастьем погналась!" Так ли это было на самом деле, он не знал, но случилось то, чего он всегда как-то бессознательно опасался: он остался без Мамы, и больше он ее не видел. Наверное, ее счастье оказалось так далеко, что она даже не могла подать ему весточку …
…Сестра его тоже вскорости куда-то исчезла, ну, да что с нее взять-девчонка и есть девчонка. А брат остался с ним и, считай, им повезло — их тоже "взяли в семью " — видите, мамины словечки до сих пор живы в его памяти!
Сначала семья казалось ему странной: кто-то ходил на двух ногах, и их было большинство, кто-то на четырех — и все равно это все вместе называлось "семья". Но только те, кто ходил на четырех, не были похожи на его "многочисленных" родственников (видите? опять словечко из маминого словаря!). Те, которые на двух, заботились о тех, кто на четырех, то есть, и о них с братом тоже. Не так, конечно, как Мама (эх, Мама, Мама, опять "мама"), у них не было столько молочка как у Мамы (э-э-хх, Мама…). А, может быть, он уже просто вышел из того возраста, когда пьют только молоко, и пора привыкать к другой пище?! А он и не заметил, что вырос…
Другая пища, как оказалось, была ничем не хуже молочка, только к ней надо было привыкнуть. Сначала он отнесся с опаской к этим коричневатым шарикам — а вдруг ему будет плохо? И решил сначала понаблюдать за собакой, четвероногая — это была как раз она. Ее тоже кормили чем-то похожим, какими-то неаппетитными на первый взгляд таблеточками или тоже шариками, он не понял. То ли дело свеженькое мясо — лягушечка или птичка. С этим он уже успел познакомиться и вполне оценить, да где же это взять здесь, в замкнутом пространстве дачного участка? Можно было, конечно, помечтать о том, как ему удастся стянуть с хозяйского стола какой-нибудь лакомый кусочек, оставленный без присмотра. Так делали его двоюродные, они сами ему об этом рассказывали, закрыв от былого удовольствия глаза. Но тут было одно "но": в дом его никогда не пускали и не было никакой надежды, что пустят. Да-а-а, а собаку-то пускали?! Она же ведь тоже четвероногая!
Позже он понял, почему. Он понял, когда пришла весна … А вы поняли, почему его не пускали в дом? Правильно! Когда пришла весна, запели птицы. Они запели не только на улице, но и в доме. Так что, туда ему путь был заказан. Ну, да он не особенно и переживал: главное, кормили вовремя, а если, как ему казалось, запаздывали, он ведь и напомнить о себе мог: достаточно было вскочить на маленький подоконник у окошечка на террасе и взвыть мерзким мявом, как в доме тут же начиналось шевеление и ему выносили " чтобт тебе пусто было, обормот-несчастный" внеочередную порцию. А слова, что слова? На них можно и внимания не обращать, у них не было никакого вкуса.
Подождав еще несколько дней и увидев, что собака еще жива, несмотря на то, что она продолжала есть эти малоаппетитные (брр!) коричневые лепешки, он понял, что эксперимент, он так его назвал, над собакой можно считать законченным. Да, мало того, что эта противная собака еще была жива — ее шерсть стала заметно гуще и вдобавок приобрела блеск. Так, значит, там были и витамины и вообще все, что нужно, чтобы выглядеть прилично и достойно в обществе себе подобных.
С этого дня его жизнь стала разнообразнее, ведь ему не приходилось больше рыскать по окрестным домам и ближайшим помойкам в поисках съестного. Почему-то он считал тогда, что питаться там безопаснее, чем есть эти неизвестные на вкус коричневые (тьфу!) лепешки. Да еще вдобавок Хозяин (благослови его потомство!) вырыл на участке прудик. Сам по себе прудик был, конечно, хиленький, но зато там появились рыбки, это уж точно, чтобы ему потрафить (да будет у Хозяина дом — полная миска!), иначе зачем они там? Не для собаки же. Какое ей удовольствие запускать в пруд лапу без острых и цепких, как удочка, когтей? А то, что собака не ела этих рыбок — это точно. Он за ней нарочно наблюдал украдкой, спрятавшись за большой лист лопуха. Он проследил однажды, что собака направилась к пруду, уж не за его ли рыбками? Поэтому и побежал за ней, но нет, она просто попила из пруда, не проявив никакого внимания к рыбкам, и ушла.
Все, все для него! Нет, положительно ему повезло: на зиму ему был сделан самой Хозяйкой (благослови ее потомство!) премиленький теплый домик. Его поставили на стол на террасе, повыше, повыше, чтобы эта любопытная собака не совала свой мокрый черный нос и не сплетничала потом в округе, как ему хорошо живется, ведь конкуренты ему не нужны! Домик-то был сделан из чистошерстяной пряжи, он уж в этом разбирался , да и потолок был утеплен на славу.
Так он и остался Рыжим по имени и отчеству, и живет на прежнем месте, на полном хозяйском и собственноручно, то есть, собственнолапно, добытом довольствии.
