Так случилось, что дежурить в Рождество выпало начинающей акушерке Дженни. На роды в тазовом предлежании она отправилась не одна, а со старшей акушеркой монахиней сестрой Бернадетт и местным доктором Тернером. Пройдут ли роды в рождественскую ночь благополучно? Окончание рождественской истории из книги "Вызовите акушерку".
Время медленно утекало. Снизу раздался крик: "Да, да, да, паровозиком!". Сначала они всё нарезали круги по гостиной, потом шум стал громче — вереница людей двинулась вверх по лестнице. Они кричали во всё горло и одновременно топали. Сестра Бернадетт подумала, что шум может потревожить Бетти, но та сказала:
— Нет, нет, сестра. Мне нравится это слышать. Не хочу, чтобы в доме было тихо — только не на Рождество.
Сестра улыбнулась.
Схватки стали сильней и, казалось, чаще. Сестра Бернадетт встала и, осмотрев Бетти, повернулась ко мне:
— Думаю, лучше бы сходить позвонить доктору Тёрнеру, если это вас не затруднит, сестра.
Было четыре, когда я позвонила доктору, и через пятнадцать минут он уже приехал. Я ужасно волновалась. Это были мои первые роды при тазовом предлежании.
Роды при тазовом предлежании
Бетти начала чувствовать желание тужиться. Сестра Бернадетт сказала ей:
— Вы должны изо всех сил стараться пока не тужиться, дорогая. Дышите глубже, постарайтесь расслабиться, но не тужьтесь.
Посмотрев на сестру Бернадетт, доктор проговорил:
— Принимайте роды, сестра. Я буду здесь, если понадоблюсь.
Очевидно, он был полностью в ней уверен.
Я видела, как по мере расширения родового канала что-то выходит, но это не было похоже на попку младенца. Это было что-то пурпурное.
Сестра заметила моё недоумение и пояснила:
— Выпадение пуповины. Во время родов при тазовом предлежании такое часто происходит, потому что ягодицы, в отличие от головы, — не сфера, и пуповина может легко проскочить между ножками ребёнка. Пока она пульсирует, как обычно, волноваться не о чем.
Родовой канал продолжал расширяться, и теперь я вполне ясно видела ягодицы ребёнка. Сестра встала на колени между ногами Бетти и продолжила объяснять всё негромким голосом:
— Левая крестцово-передняя позиция, то есть первой из-под лобковой кости появится левая ягодица. Не тужьтесь, Бетти, — попросила она. — Ребёнок должен появиться медленно. Чем медленнее, тем лучше. — И снова прокомментировала для меня: — Ножки будут свёрнуты. Я хочу повернуть ребёнка, чтобы обеспечить наилучшее положение для родов.
Появились ягодицы, и сестра с бесконечной осторожностью вставила руку и зацепилась пальцами за согнутые ножки.
— Делайте что угодно, Бетти, только не тужьтесь, — велела сестра Бернадетт.
Ножки выскользнули легко. Это была девочка. Также выскользнул длинный отрезок пуповины, пульсирующей столь энергично, что это было заметно глазу.
— Ребёнок ещё полностью прикреплён к плаценте, — сказала сестра, — и через пуповину идёт питательная жидкость. Даже при том, что тело наполовину родилось, пока не выйдет голова или, во всяком случае, пока нос и рот не будут прочищены, чтобы можно было дышать через них, жизнь ребёнка зависит от плаценты и пуповины.
Ещё одна схватка — и тело ребёнка вышло до плечиков.
Полотенца повесили на каминный экран, чтобы согрелись. Сестра попросила одно и плотно обернула его вокруг ребёнка, объясняя, что она делает:
— От этого двойная польза. Во-первых, ребёнку нельзя охлаждаться. Большая часть её тела теперь открыта, и если она начнёт задыхаться от шока, вызванного холодным воздухом, то будет вдыхать амниотическую жидкость, что может оказаться фатальным. Во-вторых, полотенце позволяет мне получше ухватиться. Ребёнок скользкий, а я должна повернуть его на четверть окружности так, чтобы затылок оказался под лобковой костью. Я сделаю это, когда буду доставать плечики.
Теперь обе ручки ребёнка находились снаружи. Внутри матери осталась только голова.
— У вас девочка, — сообщила сестра Бетти, — но, судя по размеру её конечностей, я не думаю, что она родилась на шесть недель раньше срока. Полагаю, произошла путаница с датами. А теперь, Бетти, тужьтесь изо всех сил, используя каждую схватку, чтобы вытолкнуть головку ребёнка.
Схваток не было целых три минуты, и я напряглась и забеспокоилась, но сестра казалась расслабленной. Она поддерживала ребёнка руками, а потом полностью отпустила, и он остался висеть совсем без поддержки. Я чуть не задохнулась от ужаса.
— Так и надо, — успокоила сестра. — Масса тела ребёнка мягко потянет голову немного вниз и увеличит наклон головы, а это как раз то, чего я добиваюсь. Тридцати секунд будет достаточно. Это не навредит ребёнку.
Потом она снова подхватила ребёнка. Должна признаться, я почувствовала облегчение.
Схватки продолжились.
— Теперь тужьтесь, Бетти, так сильно, как только можете.
Бетти тужилась, но головка больше не опускалась. Сестра с доктором Тёрнером согласились, что во время следующей схватки он приложит надлобковое давление.
Сестра объяснила мне:
— Иначе пуповина зажмётся между головкой и крестцовой костью. Сейчас с ребёнком всё хорошо, но если так будет продолжаться слишком долго, то есть дольше, чем несколько минут, возникнет определённый риск асфиксии.
Я, шокированная и встревоженная, сцепила пальцы, но сестра оставалась совершенно спокойной. Пришла схватка, и доктор положил руки Бетти на живот, чуть выше лобковой кости, и с усилием надавил. Бетти застонала от боли, но головка явно сдвинулась.
— Со следующей схваткой, если всё будет по плану, дыхательные пути откроются, и ребёнок сможет дышать. Мне понадобится влагалищное зеркало Симса, будьте готовы передать его, когда я попрошу.
Я взглянула на её лоток — посмотреть, где зеркало. Руки так дрожали, что на одну ужасную секунду я представила, как переворачиваю весь лоток или, взяв зеркало, роняю его на пол.
Началась ещё одна схватка, и доктор снова надавил Бетти на живот.
— Сестра, зеркало, пожалуйста.
Чтобы унять дрожь, пришлось придерживать одну руку другой. "Только бы не уронить, только бы не уронить", — вот и всё, о чём я тогда могла думать. Передав зеркало, я испытала такое облегчение, что чуть не рассмеялась.
Но было кое-что ещё, что стоило увидеть. Теперь в промежности виднелся подбородок малыша, а вскоре показались нос и рот. Сестра попросила тампон, который я ей тут же протянула, и вытерла нос и рот ребёнка, освобождая их от слизи.
— Теперь она может дышать и больше не зависит от плацентарного кровоснабжения.
Это удивительно — слышать вздох, сопровождаемый тихим криком. Лица младенца не было видно, а его голос уже можно было услышать.
— Как мне нравится этот звук, — сказала сестра. — Вы слышите, Бетти?
— Ещё как! Она в порядке, маленькая бедняжечка? Я чую, ей так же тяжело, как и мне.
— Да. Ваша малышка теперь в порядке и, уверяю вас, со следующей схваткой она родится.
Рождение ребенка и первый крик
Ещё одна схватка. "Вот оно", — подумала я с некоторым облегчением. Появление головки заняло всего двенадцать минут, но мне они показались вечностью. Сестра потянула ребёнка вниз, пока нос не оказался на уровне промежности, а потом — быстро вверх, над животом матери. Движение заняло не более двадцати секунд, и головка вышла на свет. Я чуть не рыдала от облегчения.
Младенец был синим. Сестра держала её за лодыжки ножками вверх.
— Ничего страшного, что она синенькая, — пояснила сестра. — Этого и следовало ожидать. Надо убедиться, что лёгкие прочистились. Когда она задышит уверенней и размеренней, цвет улучшится. Будьте любезны, передайте мне катетер для слизи.
Меня больше не трясло, и я смогла выполнить просьбу, не боясь ничего уронить.
Сестра очистила рот и каждую ноздрю. Малышка два-три раза глубоко вздохнула, закашлялась и заплакала. Или, лучше сказать, громко закричала. И быстро порозовела.
— Что за чудесный крик, — заметила сестра. — Ещё несколько таких воплей сделают меня счастливой.
Младенец не остался в долгу и охотно заревел. Пуповину зажали и обрезали, младенца, завёрнутого в тёплые полотенца, вручили Бетти.
— О, какая красавица, — воскликнула Бетти, — благослови её маленькое сердечко.
Сегодня Рождество. Мы должны назвать её Кэрол. (Carol (англ.) — рождественское песнопение.)
— Чудесное имя, — похвалила сестра. — Теперь мы должны удалить плаценту, и, думаю, вам лучше остаться, где вы есть: у вас действительно разрыв, и, полагаю, доктору будет легче зашить вас в этом положении.
В течение нескольких минут пришла схватка, и плацента шлёпнулась в подставленный сестрой почкообразный лоток.
— Хорошо, уступаю место вам, доктор, — сказала сестра Бернадетт.
Легче сказать, чем сделать. Сестра попыталась встать, но не смогла, задохнувшись от боли.
— Мои ноги! Я их не чувствую — так затекли.
Не удивительно! Бедняжка, она стояла на коленях на полу более получаса, не меняя позы, полностью сосредоточившись на своей работе.
— Не могу пошевелиться. Вам придётся мне помочь — ноги словно бы заснули.
Галантный доктор обхватил её руками и потянул. Должно быть, она оказалась мёртвым грузом, потому что у него ничего не получилось. Мы с Айви присоединились, и принялись все вместе толкать и тянуть сестру, умирая от хохота. Наконец мы подняли её и заставили потопать и пошевелить ногами. Постепенно кровообращение и чувствительность восстановились, и она смогла стоять без посторонней помощи.
Доктор снова вымыл руки и приготовился накладывать швы. Он попросил меня подержать его фонарик, освещая разрыв.
Тем временем сестра осматривала младенца:
— Она весит пять с половиной фунтов, Бетти. (Примерно 2,5 килограмма. — Прим. ред). Ваша маленькая Кэрол, разумеется, не родилась на шесть недель раньше положенного срока. От силы недели на две — вы, должно быть, накинули месяц на вашу дату. В следующий раз внимательней ведите записи.
— В следующий раз! — воскликнула Бетти. — Вот вы загнули! Следующего раза не будет: хватит с меня и одного тазового предлежания.
Купание новорожденной
Ребёнок был вне опасности, мать — удобно устроена, так что сестра Бернадетт с доктором собрались уезжать. Я осталась прибраться, выкупать младенца и сделать записи. По пути вниз сестре пришлось перекрикивать толпу, чтобы дозваться Дэйва и сообщить ему о рождении дочери.
Дэйв пришёл сразу. Раскрасневшийся и слегка потрёпанный, но гордый и счастливый. Войдя сразу обнял Бетти. Многие мужчины в Ист-Энде едва могли связать пару слов, но не Дэйв — не зря его назначили управляющим на верфи.
— Бетти, ты удивительная, и я тобой горжусь, — сказал он. — Рождественская малышка — это чудо, и бьюсь об заклад, мы никогда не позабудем этого рождения. Считаю, что мы должны назвать её Кэрол.
Я поняла, что звуки снизу изменились. Праздничный шум стих, с лестничной площадки доносились шарканье, шёпот и хихиканье. Дэйв сказал мне:
— Они все там, хотят посмотреть младенца. Как думаете, когда им можно будет войти?
Я не видела причин, почему бы им не зайти; в конце концов, здесь не больница.
— Мы с Айви закончим уборку, и, когда я буду купать новорожденную, дети смогут войти. Уверена, им это понравится. А пока нужно натаскать побольше горячей воды.
Кувшины с горячей водой были доставлены, и мы с Айви быстро привели в порядок Бетти, подготовив к визиту посетителей. Потом я поставила жестяную ванночку на стул у камина и приготовила малышке воду нужной температуры.
Айви открыла дверь:
— Можете войти, только чтоб вели себя тихо и хорошо. Кто расшалится, тут же отправится вон.
Бабушкино слово явно было законом для всех. Я не считала, но, наверное, в комнату гуськом вошли малышей двадцать, все с большими, круглыми, полными благоговения глазами.
Удачно, что спальня была большой. Они становились вокруг меня, садились на кровать, забирались на стулья, подоконники, куда угодно, чтобы увидеть. Я с восторгом глядела по сторонам, потому что любила детей, и это был удивительный опыт.
Айви объявила, что младенца зовут Кэрол.
Крошка лежала на полотенце у меня на колене, по-прежнему завёрнутая во фланелевую простыню. Взяв влажный тампон, я протёрла ей лицо, уши, глаза. Она заворочалась и облизнулась. Тоненький голосок сказал:
— О-о, смотрите, какой у неё маленький язычок.
На голове ребёнка осталась кровь и слизь, поэтому я объявила:
— Сейчас я помою ей волосы.
Мальчик на подоконнике выпалил:
— Я не люблю, когда мне моют волосы.
— Эй, ты, замолчи! — властно сказала маленькая девочка.
— Вот уж нет уж. Сама замолчи, командирка.
— Я не командирка. Подожди у меня...
— Так, — строго начала Айви, — ещё одно слово, и вы оба вылетите отсюдова.
Мёртвая тишина!
Я продолжила:
— Я не стану использовать мыло, которое так противно лезет в глаза.
Держа малышку личиком вверх и пристроив её затылок на краешке ванны, я аккуратно плеснула водой на крошечную головку и протёрла тампоном. Основной целью было смыть кровь, чтобы ребёнок выглядел поприличней. Большую часть слизи лучше оставлять на коже в качестве защитного слоя.
Я развернула простыню. Теперь у меня на колене лежал голенький младенец. Раздался дружный вздох, и несколько голосов прокричали:
— Что это?
— Часть пуповины, — объяснила я. — Когда Кэрол сидела у мамы в животике, они были связаны пуповиной. Когда она родилась, мы перерезали пуповину, потому что больше она не нужна. У вас у всех была пуповина — там, где сейчас пупки.
Несколько детей задрали юбки или спустили штаны, с гордостью демонстрируя мне пупок.
Я взяла младенца в левую руку, положив головку на предплечье, и погрузила маленькое тельце в тёплую воду. Она задёргала крошечными ручками и ножками, поднимая брызги. Все дети смеялись, явно не прочь присоединиться.
Айви твёрдо заявила:
— Теперь слушьте, что я скажу. Никакого шуму. Вы ж не хотите напугать ребёнка.
Тишина воцарилась мгновенно.
Обтерев ребёнка полотенцем, я сказала:
— Теперь нужно её одеть.
Конечно же, все маленькие любительницы наряжать кукол захотели мне помочь. Но Айви остановила их, сказав, что они смогут наряжать Кэрол потом, когда она немного подрастёт.
Побыть одной
Было около семи вечера, когда я собралась уезжать. Но Дэйв меня не отпустил.
— Пойдёмте, сестра. Сегодня Рождество. Да и рождение ребёнка надо бы обмыть.
Он потянул меня к задней комнате, где обнаружился бар.
— Чем будете травиться?
Соображать пришлось быстро. После прерванного на середине рождественского обеда я ничего не ела. Крепкий алкоголь свалил бы меня с ног, так что я выбрала "Гиннесс" с мясным пирогом.
Мне и правда не хотелось болтаться тут без дела. Роды казались прекрасным рождественским опытом, вечеринка же была не по мне. Хотелось просто побыть одной.
После тёплой комнаты уличный холод резал, словно ножом. Ночь стояла безоблачная и звёздная. В те времена улицы едва освещались — звёздный свет был настоящим подспорьем. Морозные узоры украсили всё вокруг: чёрные камни мостовых, стены, здания, даже мой велосипед. Вздрогнув, я решила крутить педали как можно активнее, чтобы согреться.
За милю или две от Ноннатус-Хауса внезапный порыв заставил меня повернуть направо, на Вест-Ферри-роуд — к Собачьему острову. Я объехала весь Остров — а это семь или даже восемь миль, — прежде чем вырулить на Ист-Индия-роуд, и не могу вам сказать, что побудило меня сделать это.
Вокруг не было ни души. Доки закрыты, корабли замерли в порту. Единственным, что я слышала, проезжая по Вест-Ферри-бридж, был плеск воды. Никакого света, кроме мерцания звёзд и огней рождественских ёлок в окнах многих домов, на Острове не было. Широкая, величественная Темза, раскинувшаяся справа от меня, ревниво хранила свои секреты. Я поехала медленнее, словно боясь развеять волшебство.
Когда я повернула на запад, показалась низкая луна, и серебристая дорожка заискрилась через реку от Гринвича к моим ногам. Я притормозила велосипед. Казалось, по этим серебряным следам можно было перейти с северного берега на южный. Мысли сделались такими же мимолётными и мерцающими, как лунные блики на воде.
Что со мной происходит? Почему работа так меня захватила? И главное — почему сёстры так глубоко на меня повлияли? Я вспомнила свою презрительную реакцию, всего двадцать четыре часа назад, на ясли в часовне, а потом безмятежную красоту лица сестры Бернадетт, когда она читала молитву в мягких отблесках огня. Я не могла сложить одно и другое. Не могла понять. Всё, что я знала, так это то, что не могу сбросить это со счетов.
