Во всё это очень сложно поверить, в особенности тем, кто уже вырастил детей запелёнутых столбиком в кроватках с сосками во рту и кормлением по режиму. "И ничего, выросли нормальные дети". Да, выросли. Я сама выросла точно так же. Я не помню этого стресса, когда я лежала круглосуточно без мамы. Я люблю свою маму, у меня не осталось на неё никакой обиды или ещё чего-то.
Консультанты по ГВ говорят, что это "аукается" позже, проявляется в характере человека, в его поведении... Не знаю, что как проявляется, может, этим стрессом обусловлены какие-то черты моего характера, а может это полностью изгладилось из моей памяти... Но я знаю точно, что я ни за что не пожелаю такого стресса своему любимому ребёнку, пусть даже он потом об этом не будет помнить!
А ещё иногда это "аукается" маме: моя дочь, развитием которой я так тщательно занималась, не спуская её с рук весь период её бодрствования, мама которой была такой умной и читала так много книжек, отказывается от груди. Из-за того, что я не понимала, что мой ребёнок не плачет даже, когда ему плохо, пошли и последующие ошибки. Я периодически отлучалась, оставляя её спящую на бабушку. Она просыпалась, а мамы нет... Она не плакала, даже улыбалась бабушке, а когда я приходила, либо очень радовалась, либо даже могла обиженно скривить губки. Но мне и это казалось "ничего страшного", "оставляют же другие, и ничего..." Опять же, если бы она вопила, как только я за порог, я бы, конечно, никуда не ушла...
Потом мы переехали на дачу, в новый дом, практически к новым людям. Здесь я, как и дома, могла оставить её утром в кроватке, а сама пойти в ванну и пробыть там минут 15... Дома она нормально это воспринимала (хотя, может, и там мне это только казалось), а тут всё же новое место, новый дом. И мама только что была, а вдруг раз и нет... Она сначала играла немного, потом ложилась, засасывала палец и лежала так как загипнотизированная. Честно, я чувствовала, что что-то не совсем так делаю, когда видела это её состояние. Но... просто мне было так удобнее.
Итак, урок четвёртый:
IV. Не оставляйте своего ребёнка надолго! Даже если он улыбается, даже если кажется, что он ничего не боится! Это заблуждение! Помню, прочитала месяца в 3-3,5, что надо ребёнка постепенно приучать к тому, что он на какое-то время останется один. Я тогда загордилась — у меня-то она уже давно спокойно одна остаётся!
Да уж...
Просто ребёнок до какого-то возраста (не помню точно, до какого) не понимает, что если мама вышла из комнаты, то она всё равно где-то существует. Мама вышла из комнаты, и всё — ребёнок остался один...
Началось всё через две недели после того, как мы переехали на дачу. Я даже не поняла, что случилось. Вдруг вместо того, чтобы спокойно взять грудь и есть, она почему-то стала выгибаться. Сначала я вообще как-то не придавала значения, потом связала с проблемами с животиком. Через несколько дней вдруг вспомнила про такую штуку как отказ от груди. Позвонила на любимую горячую линию по ГВ, оказалось — точно, оно. Мне рекомендовали закрыться с ней на три дня, "гнездиться", никому в руки не давать, почти ни с кем не общаться, брать её с собой даже в туалет. Так как это была та же "Рожана", я к рекомендациям отнеслась скептически. Как-то попыталась что-то сделать, вроде стало получше, а может и не стало... Я сама толком не была уверена, есть проблема или я преувеличиваю. Точнее, я чувствовала, что что-то не так, а все вокруг говорили: "А ты не думай, что у тебя отказ, а то он обязательно будет!" Было гораздо проще поверить в то, что проблемы нет, чем приложить усилия для её решения. Тем более что жёсткого отказа у меня так ни разу и не было. Она всегда в конце концов брала грудь, только часто "с боем".
Наконец, я решила, что, действительно, сама всё это себе придумала и договорилась на счёт курса массажа. Массаж делала замечательная женщина в возрасте, очень ласково, сначала долго с Алёной знакомилась, добилась её улыбки и расположения. Всё равно во время массажа Алёна сначала долго-долго на неё смотрела, а потом повернулась ко мне, скривила губки и зарыдала. Я ей поулыбалась, постаралась успокоить, подержала за ручку, вроде успокоилась, даже снова улыбнулась. Такое же повторилось на третий день массажа. Я думала, что она посмотрит, что мама спокойная, и сама успокоится. А вышло так, что она уяснила: "Меня тискает чужая тётка, мне плохо, страшно (может даже больно), а мама не реагирует и не защищает меня..." На четвёртый день я могла накормить её только в сонном состоянии... Массаж отменили.
Позже я узнала, что отказ от груди после курса массажа — это классика! Что если есть подозрения, что ребёнок чувствительный, или тем более, уже есть предпосылки отказа, то массаж (даже с самым замечательным специалистом) лучше и не начинать. Тогда же у меня случился третий лактостаз, потому как оперированную грудь, откуда молоко шло хуже, моя малышка брала совсем плохо. Тогда же я начала уже усиленную борьбу с отказом, послав всех, говоривших, что я всё придумываю, в сад...
Прошёл уже месяц. Я научилась пользоваться слингом.
V. Урок пятый: слинг (именно слинг, а не "кенгуру") — это круто! Жалею, что не начала им пользоваться раньше.
Я перестала её давать даже на секунду на руки кому-то ещё, я борюсь со своим раздражением, даже если она капризничает целый день, я её утешаю, ношу в той позе, которая ей нравится, я не отхожу на неё ни на шаг, у меня иногда не хватает времени сходить в туалет.
Она всё равно берёт грудь только с уговорами. При этом любой приём действует максимум один день. Сначала я её легонько покачивала, потом пыталась кормить лёжа, аккуратно меняя палец, который она неизменно сосала, на грудь, потом пыталась её смешить, издавала смешные звуки, она улыбалась и поворачивалась к груди, потом прыгала с ней по комнате, распевая детские песенки, потом детские песенки её уже не устроили, стала петь тяжёлый рок с покачиваниями большой амплитуды, потом стала напевать вальсы "рам-пам-пам", пританцовывая по комнате или коридору...
Я сама не могу понять, есть какие-то сдвиги в положительную сторону, или это я просто изобретаю всё более хорошие и быстрые приёмы её накормить..... Вроде показалось, что стало всё налаживаться.
А вчера всё рухнуло. Я ей доказывала целый месяц, что мама рядом, мама больше её не бросит. На ночь уложила её, пошла мыть голову. Намылила — а она проснулась! Я уже знаю её режим и знаю, что если она проснулась через полчаса после того, как её уложили, значит, заснёт снова она не менее чем через полчаса-час. Я так устала, я с ней была неотлучно уже так давно! Мне так хотелось домыть голову, которую я уже неделю не мыла... Попросила мужа пока побыть с ней, поиграть, а если будет сосать палец — срочно мне постучать. Последней просьбы он не услышал...
Пошла мыться, вроде не стучит, аккуратно, не спеша так, закончила свои дела. Возвращаюсь в комнату: ребёнок лежит, засосав уже целый кулачок (по словам мужа, уже достаточно давно), при виде меня — неподдельная обида, слёзы... Мама снова её предала... Она хотела кушать, а мамы не было рядом...
Начинаем всё сначала...
Я обещала себе, что у меня будет вагон терпения, что я всё равно буду и буду продолжать ей доказывать, пусть даже глотая слёзы, что я её люблю и никогда не брошу. И всё равно я добьюсь того, что грудное кормление у нас полностью нормализуется. Это единственное, что я сейчас могу сделать для своей дочки. Но когда я подошла к концу этих длинных размышлений, мне пришло в голову, что надо выложить это где-нибудь, чтобы это почитали те, кто может ещё себя сберечь от этих ошибок. Все дети разные, у кого-то при таких же косяках останется всё нормально и с ГВ, и со всем остальным. Я уже за последнее время выслушала кучу мнений: "А вот у нас был и режим, и соски, а никакого отказа!" Значит, повезло. Мне сейчас часто говорят, что я слишком заморачиваюсь и лезу в дебри. Ох, если бы кто-нибудь понимал, как мне самой надоело так заморачиваться, как я устала от бесконечных её истерик во время кормления, с какой радостью я бы оставила её на мужа и просто отдохнула бы, поспала бы лишний час... С каким счастьем я бы применила любой другой менее трудоёмкий способ решения этой проблемы! Но дело в том, что никакого другого варианта борьбы с отказом никто ещё не придумал, кроме того как "вернуть веру в маму". Даже самые серьёзные медицинские сайты пишут о том же.
И совсем не обязательно, что всё пройдёт за две недели. Люди, которые через это проходили, говорят, что занимает это месяцы, и улучшение идёт очень медленно и постепенно. Сама пока ничего не могу сказать, опыта побеждённого отказа у меня пока нет...
Да, можно не заморачиваться, можно просто дать соску и постепенно перейти на ИВ. И потом говорить: "Я кормила грудью до 4 месяцев, а потом она бросила..."
Просто я так не хочу. Я в это уже слишком много сил вложила, чтобы сдаваться.
Возможно, я во многом заблуждаюсь, и что-то из написанного выше полный бред, преувеличение или недоговорка. Я не претендую на истину последней инстанции. Это просто мой опыт, и мои выводы, которые я сделала на его основании. Возможно, они кому-то будут полезны. Это то, что я хотела бы знать ещё до родов...
"В роддомах врачи отдают ребенка матери не сразу, а через несколько минут или даже часов, когда она уже в состоянии траура и скорби. В результате женщина часто чувствует вину за то, что не смогла "стать хорошей матерью", полюбить свое дитя, а также страдает от пресловутой послеродовой депрессии, классической трагедии западного общества, тогда как природа готовила ее к самому глубокому и волнующему событию в жизни — рождению ребенка.
Даже волчица, живущая по своему континууму, на этой стадии стала бы лучшей матерью человеческому детенышу, так как была бы осязаемой, реальной. А биологическая мать, лежащая на кровати в изоляции от ребенка, могла бы с тем же успехом находиться на Луне. Но детишкам, родившимся в наших роддомах, ожидать ласки от волчицы не приходится. Новорожденного ребенка, снедаемого древним желанием прикосновения к гладкой, излучающей тепло, живой плоти, заворачивают в сухую безжизненную материю. Его кладут в ящик, служащий кроваткой, и оставляют одного, задыхающегося в слезах и рыданиях, в совершенно неподвижном заточении (впервые за время своего беззаботного существования в чреве матери и за миллионы лет эволюции его тело испытывает эту пугающую неподвижность). Все, что он слышит, — вопли других жертв этой невыразимой пытки. Звуки для него ничего не значат. Малыш плачет и плачет; его легкие полыхают обжигающим воздухом, а сердце распирает отчаяние. Но никто не приходит. Не теряя веры в "правильность" своей жизни, как и заложено в него природой, он делает единственное, что у него пока получается, — продолжает плакать. Проходит целая вечность, и ребенок забывается сном.
Вдруг он просыпается в этой безумной и пугающей гробовой тишине и неподвижности, вскрикивает. С ног до головы его тело охватывает огонь жажды, желания и невыносимого нетерпения. Хватая ртом воздух для дыхания, дитя кричит и надрывается; пронзительный звук его воплей наполняет голову пульсирующей лавиной. Он кричит до хрипов в горле, до боли в груди. Наконец боль становится невыносимой, и вопли постепенно слабеют, затихают. Ребенок слушает. Открывает ладони, сжимает кулаки. Поворачивает голову в одну сторону, в другую. Ничего не помогает. Это просто невыносимо. Он снова взрывается рыданиями, но натруженное горло снова дает о себе знать болью и хрипами, и вскоре ребенок затихает. Он напрягает свое измученное желанием тело и находит в этом какое-то облегчение. Тогда он машет руками и ногами. Останавливается. Это существо не способно думать, не умеет надеяться, но уже умеет страдать. Прислушивается. Затем снова засыпает.
Проснувшись, малыш мочится в пеленку, что хоть как-то отвлекает от мучения. Но удовольствие от процесса и приятное струящееся ощущение теплоты, влажности в районе нижней части тела вскоре исчезают. Теплота становится неподвижной и постепенно сменяется пробирающим холодом. Он машет ногами. Напрягает тело. Всхлипывает. Охваченный отчаянием, желанием, безжизненной неподвижностью, мокрый и неустроенный, ребенок плачет в своем убогом одиночестве, пока не забывается в одиноком сне.
Вдруг, что за чудо, его подняли! Желания и ожидания маленького существа, похоже, начали находить свое удовлетворение. Мокрую пеленку убрали. Какое облегчение! Живые, теплые руки прикоснулись к его коже. Подняли ноги и обернули их новой сухой, безжизненной тканью. Вот и все. Прошел лишь миг, и ему кажется, что не было вовсе и этих теплых рук, и мокрой пеленки. Нет осознанной памяти — нет и надежды, даже искры. И снова невыносимая пустота, безвременье, неподвижность, тишина и желание, жажда.
Континуум ребенка пускает в ход крайние меры, но все они предназначены для заполнения пустот в потоке правильного обращения или для сигнала о помощи к тому, кто хочет и может ее оказать. У континуума нет способности разрешения таких экстремальных ситуаций. Это находится за пределами его широких возможностей. Новорожденный, проживший от силы несколько часов, уже вышел за пределы спасительных сил могучего континуума и находится в полной растерянности. Его пребывание в чреве матери стало первым и последним периодом его жизни, который можно было бы назвать состоянием непрерывного благополучия. Природа же заложила в человеке ожидание, что в таком состоянии он проведет всю свою жизнь. Однако это могло произойти лишь при том условии, что мать правильно обращается со своим ребенком и вступает с ним во взаимодополняющие и взаимообогащающие отношения. Кто-то пришел и поднял его в воздух. Здорово! Его снова вернули к жизни. Конечно, на вкус малыша, держат его чересчур осторожно, но зато есть движение. Наконец он чувствует себя в своей тарелке. Всех мучений, которые ему пришлось испытать, как будто не было и в помине. Теперь он уже на руках, правда, кожа его все еще жаждет прикосновений живого тела, а не ткани, но лицо и руки ребенка свидетельствуют об удовлетворении. Приятное впечатление о жизни, свойственное континууму, практически восстановлено. Дитя наслаждается вкусом и гладкостью материнской груди, пьет жадными губами теплое молоко, слышит знакомое сердцебиение, напоминающее ему о безоблачном существовании в матке, воспринимает своим пока затуманенным взором движение и жизнь. Здесь же звуки материнского голоса. Все хорошо и правильно, кроме, пожалуй, одежды и запаха (мать пользуется туалетной водой). Он довольно сосет грудь, а когда насыщается, то впадает в дремоту.
Пробуждается он снова в аду. Ни сладкие воспоминания, ни надежда, ни мысли не могут принести успокоение и напоминание о встрече со своей мамой. Проходят часы, дни, ночи. Он плачет, а когда устает, засыпает. Просыпается и мочится в пеленки. Теперь это уже не доставляет ему никакого удовольствия. Не успевает малыш почувствовать облегчение от опустошения своих внутренностей, как на смену ему спешит обжигающая боль от соприкосновения уже раздраженной кожи с горячей, кислой мочой. Он вскрикивает. Его изможденные легкие должны кричать, чтобы заглушить эту боль, яростную и жгучую. Он вопит, пока плач и боль не утомят его и не придет сон.
Это обычное явление в больницах, и загруженные медсестры меняют пеленки всем детям одновременно по расписанию. Их не волнует, сухая ли пеленка, мокрая или уже обмоченная неоднократно. В результате ребенка с сильным раздражением и пролежнями отправляют домой, где их будет лечить тот, у кого есть на это время. К тому времени, когда младенец оказывается в доме своей матери (безусловно, это никак не его дом), он уже сведущ в этой жизни. На уровне подсознания первый жизненный опыт будет накладывать отпечаток на все последующие впечатления этого человека. Поэтому для него жизнь будет казаться очень одинокой, черствой и нечувствительной к его сигналам, полной боли и страдания.
Но человечек не сдался. Его жизненные силы — отныне и пока он жив — будут пытаться восстановить баланс. Дом для ребенка мало чем отличается от палаты роддома, за исключением того, что раздражение и сыпь на попке регулярно смазывают кремом. Часы бодрствования ребенка проходят в зевоте, жажде и нескончаемом ожидании того, что "правильные" события наконец заменят тишину и пустоту. Иногда, лишь на несколько минут в день, его непреодолимое желание прикосновения, жажда рук и движения утоляются. Его мать — одна из тех женщин, что после долгих раздумий решила кормить ребенка грудью. Она любит его со всей неведомой ранее нежностью. Сначала ей бывает тяжело класть ребенка после кормления обратно в кровать, и особенно потому, что он так отчаянно кричит. Но она убеждена, что это делать необходимо, так как ее мать объяснила (а уж она-то знает), что если поддаться ребенку сейчас, то потом он вырастет испорченным и избалованным. Она же хочет делать все правильно; в какой-то миг к ней приходит ощущение, что это маленькое существо на руках ей важнее и дороже всего на свете. Она вздыхает и кладет ребенка в кроватку, украшенную желтыми утятами и вписывающуюся в дизайн всей детской комнаты. Она приложила немало стараний, чтобы украсить ее мягкими легкими шторами, ковром в виде огромной панды, обставить мебелью: белым шкафом, ванночкой и пеленальным столиком со всякими присыпками, маслами, мылом, шампунем, расческой, которые сделаны в особой детской цветовой гамме. На стене висят картинки детенышей разных животных, одетых по-человечески. Ящики шкафа заполнены крошечными кофточками, пижамками, ботиночками, шапочками, рукавичками и пеленками. На шкафу плюшевый мохнатый ягненок неестественно стоит на задних лапах рядом с вазой с цветами: их лишили корней в угоду матери ребенка, которая "любит" цветы.
Женщина расправляет рубашечку на ребенке и укрывает его вышитой простыней и одеяльцем с его инициалами. Она с удовольствием отмечает все эти мелочи. Еще бы, она не поскупилась для того, чтобы превратить эту комнату в идеальную детскую, хотя ее молодая семья пока не может позволить себе обставить мебелью остальные комнаты. Мать склоняется поцеловать гладкую, как шелк, щечку ребенка и покидает комнату. Тело младенца сотрясает первый душераздирающий крик.
Она тихонько прикрывает дверь. Да, она объявила ему войну. Ее воля должна победить. За дверью раздаются звуки, похожие на крики человека под пыткой. Ее континуум говорит ей, что ребенку плохо. Если природа дает понять, что кого-то пытают, то так оно и есть. Истошные вопли ребенка — не преувеличение, они отражают его внутреннее состояние.
Мать колеблется, ее сердце разрывается на части, но она не поддается порыву и уходит. Его ведь только что покормили и сменили пеленку. Она уверена, что на самом деле он ни в чем не нуждается, а поэтому пусть плачет, пока не устанет.
Ребенок просыпается и снова плачет. Его мать приоткрывает дверь, заглядывает в комнату, чтобы убедиться, что он на месте. Затем тихонько, словно боясь разбудить в нем ложную надежду на внимание, она снова прикрывает дверь и торопится на кухню, где она работает. Кухонную дверь она оставляет открытой на тот случай, если "с ребенком что-нибудь случится". Плач малыша постепенно перешел в дрожащие стенания. Так как на плач не следует никакой реакции (хотя ребенок ожидает, что помощь должна была давным-давно подоспеть), желание что-то просить и сигнализировать о своих потребностях уже ослабло и затерялось в пустыне равнодушия. Он оглядывает пространство вокруг. За поручнями кроватки есть стена. Свет приглушен. Но он не может перевернуться. И видит лишь неподвижные поручни и стену. Слышны бессмысленные звуки где-то в отдаленном мире. Но рядом с ним нет звуков, тишина. Он смотрит на стену, пока его глаза не смыкаются. Открыв их снова, он обнаруживает, что поручни и стена все на том же месте, но свет стал еще более приглушенным. Вечное разглядывание поручней и стены перемежается вечным разглядыванием поручней и потолка. Там далеко, с другой стороны, есть какие-то неподвижные формы, они всегда там.
Но иногда, бывает, происходит движение. Что-то закрывает его уши, свет приглушен, огромные кучи тканей навалены поверх его тела. Тогда он может видеть белый пластиковый угол внутри коляски и иногда, если его положат на спину, небо, внутреннюю часть крыши коляски и время от времени высотные дома, проплывающие мимо него на расстоянии. Там высоко колышутся кроны деревьев, которым также нет до него дела, иногда люди смотрят на него и разговаривают, в основном между собой и изредка с ним.
Они частенько трясут перед лицом ребенка гремящим предметом, и близость этого движения и звука создает впечатление, что жизнь совсем рядом. Он протягивает руки и ударяет по погремушке, ожидая, что вот-вот почувствует "правильность" своего существования. Дотягиваясь до погремушки, дитя хватает ее и тащит в рот. Нет, совсем не то. Он взмахивает рукой, и погремушка летит прочь. Но тут же человек возвращает игрушку ему в руки. Со временем ребенок понимает, что вслед за тем, как бросишь вещь, появляется человек. Ему хочется, чтобы эта спасительная фигура появлялась вновь и вновь, поэтому он бросает погремушку или любой другой предмет до тех пор, пока трюк с появлением человека работает. Когда погремушка перестала возвращаться в его руки, осталось лишь пустое небо и внутренняя часть крыши коляски. Но часто его награждают частицами жизни, когда он начинает плакать в коляске. Мать сразу начинает покачивать коляску, поняв, что это вроде успокаивает малыша. Его невыносимое желание движения, опыта, который получали его предки в первые месяцы жизни, сводится лишь к потряхиванию коляски, дающему пусть убогий, но все же какой-то опыт и ощущения. Голоса неподалеку никак не относятся к нему самому, а поэтому не имеют никакой ценности с точки зрения удовлетворения его ожиданий. Но все же эти голоса нечто большее, чем безмолвие детской. Объем получаемого ребенком опыта, необходимого для развития, практически равен нулю, а его основные ощущения — жажда и желание (чего-либо). Его мать регулярно взвешивает ребенка, с удовлетворением отмечая его успехи.
Единственный приемлемый для ребенка опыт — это отпущенные ему несколько минут в день на руках у матери да крупицы ощущений, которые не полностью бесполезны и добавляются к квотам, необходимым для его развития.
Когда ребенок вдруг оказывается на коленях своей матери, он кричит от возбуждения и радости, что с ним что-то происходит, но он в то же время в безопасности. Ему также нравятся давящее ощущение падения и неожиданные подъемы в движущемся лифте. Ребенок блаженно лежит на коленях у матери, внимательно слушает ворчание автомобиля и вбирает в себя массу ощущений, когда машина трогается с места или тормозит. Он слышит лай собак и другие неожиданные звуки. Некоторые из них ребенок может воспринимать и в коляске, другие же, если он не сидит на руках у взрослого, пугают малыша.
Предметы, которые взрослые помещают в пределы его досягаемости, предназначены для приблизительной подмены недополученных впечатлений и опыта. Все знают, что игрушки служат для успокоения маленького горемыки. Но почему-то никто не задумывается, из-за чего же он так неутешно плачет.
Пальму первенства здесь держит плюшевый мишка или подобная мягкая игрушка, с которой можно "спать в обнимку" ночью. Другими словами, мишка нужен для того, чтобы обеспечить ребенку постоянное присутствие близкого существа. Постепенно формирующуюся крепкую привязанность к игрушке взрослые склонны рассматривать скорее как наивную детскую причуду, а не признак обделенности вниманием ребенка, который вынужден липнуть к неодушевленному куску материи, заменяющему ему верного и постоянного друга. Укачивание в коляске и кроватке — тоже лишь суррогат нужного ребенку движения. Но оно настолько убогое и однообразное по сравнению с тем, которое испытывает ребенок на руках, что вряд ли приносит облегчение изголодавшемуся по движению одинокому и заброшенному существу. Мало того, что такое движение — лишь жалкое подобие настоящего ощущения жизни, оно еще и происходит совсем редко. На коляску и кроватку также вешают гремящие, бряцающие и звякающие при прикосновении игрушки. Обычно они окрашены в яркие, броские цвета, надеты на веревочку, чтобы было на что посмотреть, кроме стены и потолка. И действительно, они привлекают внимание ребенка. Но меняют их очень редко, если вообще меняют, поэтому эти игрушки ничего не дают малышу с точки зрения разнообразия зрительных форм и звуков.
Но, несмотря на то, что игрушек совсем немного, их покачивание, бряцание, треск, звон и яркий цвет не пропадают даром. Как только ребенок получает пусть даже ничтожную крупицу опыта, предусмотренного континуумом, какая-то часть ожиданий в этом опыте все же удовлетворяется. Ребенок накапливает эти нужные ему для развития впечатления, даже если приходится собирать их по крупице, если они бедны и односторонни (их не сравнить с впечатлениями, которые получает ребенок континуума на руках: зрительные формы, звуки, движения, запахи и вкусы — весь этот опыт малыш континуума получает в той же последовательности, что и его предки), если некоторые впечатления повторяются слишком часто, а некоторые полностью отсутствуют. Непрерывность нашего опыта во времени (смена одних ощущений другими, а также связь между схожими ощущениями, испытанными нами в разное время) создает у нас впечатление, что все происходит последовательно и закономерно. Между тем каждое наше впечатление независимо от других впечатлений необходимо для развития какого-либо аспекта личности. Без необходимых ему впечатлений человек не может правильно развиваться; когда же требуемый опыт накоплен, становится возможным дальнейшее развитие. Действия, казалось бы, связанные как причина и следствие могут проистекать из независимых стремлений получить требуемый опыт".
Жан Ледлофф "Как вырастить ребёнка счастливым"
