Я шла по улице, было невыносимо холодно. В лицо бил ледяной ветер, увернуться было нельзя, нужно идти вперед, даже не знаю почему, нужно и все. Была какая-то цель, какая — не могу вспомнить, и это очень мучает мою замерзшую душу. Собираюсь с мыслями, говорю себе, что все в моих руках, точнее, в голове, и снова иду вперед.
Холодно... Ну, почему же так холодно? Я посмотрела на себя, одета, казалось бы, тепло. Норковая шуба, я помнила, что выложила за эту роскошную "тужурку" кругленькую сумму. На голове меховая шапка из той же норки, фасон называется как-то смешно, кажется "кубанка" — но мне идет. На ногах финские сапоги, высокие, красивые и тоже ужасно дорогие. Почему-то вспомнилось, что моя подруга Лерка мне тогда сказала: "Ничего особенного...", а у самой глаза загорелись и вдруг потухли, настроение у Лерки сразу испортилось, и мы разошлись по домам, я — довольная произведенным эффектом, она — мрачная, видимо, от зависти, потому что ей таких сапог никогда не купить. А я ехала тогда в машине и думала, что пора кончать наши отношения, испортившиеся вконец, после того, как я стала зарабатывать в 10 раз больше, чем Лерка. А кто ей советовал избавиться от беременности — я. А она мне тогда что ответила?
— Нет, Оль, я так не могу. Я считаю, что это убийство.
— Но ведь ты поставишь крест на своей карьере, мы с тобой что, зря горбатились все эти годы?.. А теперь время такое, что пропустишь, то уже никогда не вернешь.
Короче, Лерка меня не послушалась, и разошлись наши интересы в разные стороны. И вот теперь я свободная женщина, ни в чем не нуждаюсь, даже помогаю той же Лерке. Не раз давала деньги в долг. И даже без процентов. А уж сколько вещичек из моего гардероба перекочевало в Леркин — не пересчитать. Да, ей повезло, что после родов она не превратилась в "тушу", видимо такая конституция. А вот мне приходится постоянно держать себя в форме: чуть расслабилась, и штаны в облипочку, а то и вовсе не застегиваются. Спасает здоровый образ жизни, фитнес, сауна ... Вот бы сейчас в сауну, там так тепло, а у меня уже пальцы задеревенели в этих финских сапогах, может и вправду "ничего особенного".
Лерка меняла ухажеров, как перчатки, я, конечно, тоже от нее не отставала, но ей попадались все какие-то заботливые, что ли. Одевали ее, кормили из супермаркетов, а один даже свозил на Сейшелы. Она приехала оттуда злая, как собака, говорит, что зажал какой-то приглянувшийся ей наборчик из камешков. Больше они не встречались.
А Лерка не унывала, нашла со злости себе сантехника, он сам к ней пришел — менять задумала она что-то там в ванной. Доменялись, значит. Так с ним и живет, родила вот, расписалась. Свадьбы не было, какая там свадьба, денег не хватает ни на что. На зарплату сантехника особо не разгуляешься. Вот теперь донашивает свои шмотки, оставшиеся от лучших времен, да ждет моих подачек. Ну, ничего, скоро с этой стороны придет конец. Надо рвать, надо, уж слишком мы не равны стали. Ей теперь надо подруг среди другой социальной группы искать.
Господи, мои руки! Перчатки почему-то не взяла, а в карманах шелковая подкладка, больше не могу... Куда я иду, зачем, и вообще, что это за улица? Шла, вроде бы, по Садовой, а теперь ничего не пойму, не знаю, как будто в другом городе нахожусь. Да и с памятью что-то не так, как говорится, тут помню, тут не помню.
— Мама!
А мне с мужиками как-то не везло. Точнее, их было много, может быть даже слишком много, но все какие-то однодневки, вернее, одноночки. Пару раз даже ходила к венерологу, сволочи, сразу и не подумаешь, все, вроде, такие крутые. Самое большое, что у меня было, это двухгодичный роман. Тогда думала, что вот теперь-то выйду замуж, даже рожу ребенка — одного, заживем, как порядочные. Сбежал, даже записки не оставил, не объяснил за что, почему...
— Мама, подожди!
Зовут какую-то маму, счастливая, наверное. Меня эта чаша отмеренного счастья как-то миновала, не до этого было всегда. Дети мне не нужны. Они были бы лишними в моей беспокойной жизни. Да я и не жила бы тогда так беззаботно, как сейчас.
— Мама!
И что так орать на всю улицу? А "мама" эта тоже хороша, глухая что ли? Неужели так трудно успокоить вопящего ребенка на улице? Раздражают меня эти сопливые сыночки и доченьки! Как послушаешь, все им дай, все купи, а они потом стакан воды не подадут. Стоп, а мне-то кто подаст, надеяться не на кого. Но это хоть не так обидно, а вот когда родные детки сдают в дом престарелых своих беспомощных добреньких родителей — это уже хуже. Слава богу, это не для меня. До старости еще далеко, авось не доживу до неподвижности.
— Да мама, подожди же ты!
Нет, это невозможно, видимо точно глухая мамашка.
— Эй, ты! Что это хватаешь меня, а ну, отцепись!
— Мама, это же я.
— Какая я тебе "мама"? У меня нет детей, да иди ты отсюда, девочка, ты ошиблась, поняла!?
— Нет, мамочка, я тебя сразу узнала, я не могла ошибиться, и ты мне говорила, что придешь, помнишь?
— Господи, ты ненормальная, девочка. У меня нет детей! Хочешь, по слогам повторю? Ну, иди своей дорогой, пожалуйста, оставь меня в покое, пока шубу мне не запачкала.
Я отцепила ее пальцы от своего рукава, даже не взглянув на нее, пошла дальше, ускоряя шаг. Но эта паршивка не отставала, перешла на бег и загородила мне дорогу.
— Мама, постой, нам надо поговорить, пошли к нам, а то я уже замерзла, увидела тебя, сразу выбежала, даже не оделась совсем! — тараторила эта противная девчонка.
Действительно, на ней был лишь тоненький спортивный костюмчик цвета морской волны с продольными белыми полосами, на ногах смешные рыжие тапочки с ушами и мордой лисенка. Длинные светлые косички, упрямая челка лезет в глаза.
— Что ты от меня хочешь? Чтобы я пошла с тобой? Но, пойми, дорогая, я не твоя мамочка, а ты уж точно не моя дочка. Повторяю снова, у меня никогда не было детей — ни тебя, ни кого бы то ни было другого. Иди домой, милая, а то действительно замерзнешь. До свидания и прощай, мне пора.
Я решила сменить гнев на милость, думая, что эта ненормальная быстрее отвяжется. Но я ошиблась, потому что эта негодница и не собиралась уходить. Она взяла меня за руку... Боже, меня будто дернуло током. Я хотела, и не могла вырвать свою замерзшую руку из ее ладошки.
— Ты кто?
— Я твоя дочь. Пойдем к нам, у нас тепло, я напою тебя горячим чаем, мы поговорим, а потом ты снова уйдешь, — опять затараторила эта странная малявка. Перехватила поудобнее мою руку, развернула меня в обратную сторону и я, как под гипнозом, пошла за ней.
Я шла и думала, что попалась на чью-то удочку, что вот она меня заведет куда- то, меня разденут и выгонят на мороз, и что мне тогда делать? Я ведь даже не знаю, где нахожусь, что это за город, что за улица, и дома какие-то не такие. Не привычные моему пониманию коробки из стекла и бетона. Я только сейчас обратила на это внимание, стала их разглядывать. Все дома были выстроены буквой "П", внутри дворик, причем в каждом детская площадка занимает все пространство. Все эти качели-карусели играли яркими красками. Да и сами дома были необычными, сложены из разноцветных кирпичей, образующих разные узоры, такие рисуют дети на асфальте цветными мелками. Наивные рисунки первоклашек воспроизведены на стенах всех домов. И что-то еще было не так... Окна... Вместо прозрачных стекол были радужные, как пятна бензина или масла на асфальте, я даже не знаю точно, переливаются под лучами солнца всеми цветами радуги. Вот это да! Куда же меня занесло? Я не припомню ничего подобного. Ни в одном фильме я такого не видела, нигде о таком не читала. Мистика какая-то.
— Мы пришли, это наш дом. Заходи, не бойся, — видя, что я остановилась в нерешительности, сказала "моя дочь".
— Ну, хорошо, веди дальше, — обреченно вздохнула я.
Мы зашли в лифт, такой же веселенький, как и дом, поднялись на седьмой этаж, вышли в чистый коридор с вереницей зайцев на стенах и подошли к двери с голубенькой обивкой — это было небо с белыми облаками в форме лошадок. Тут же вспомнилась детская песенка про облака.
Девчонка толкнула дверь, она оказалась не запертой. "Тоже странно", — подумалось мне, и мы вошли в квартиру.
О боже, тут же выбежали еще двое сорванцов, мальчик и девочка, подскочили и повисли на мне. Приехали! Я угодила в сумасшедший дом! И меня надо спасать, причем немедленно. Хотя, сама же напросилась. И зачем я только пришла — расхлебывай теперь... Я стояла, облепленная детьми, и молчала, туго соображая, что же теперь делать. Надо было как-то выпутываться, вот именно "как-то". Я не представляла себе, как и что говорят в таких нелепых ситуациях и что делают. Стою и молчу, как дура.
Та девчонка, что привела меня, полюбовалась сценой, а потом оттащила обоих, спасибо ей большое.
— Раздевайся, проходи в комнату, мама, я сейчас чай принесу. Ты с каким вареньем любишь? А то у меня только брусничное, будешь? Было разное, но ребята очень сладкое любят, все поели. А чай заварить в чашку или в чайник? Ты говори, не стесняйся, мне приятно тебя угостить, за тобой ведь никто так не поухаживает, как я. А я так долго тебя ждала, все думала, как это будет, как ты выглядишь, что скажешь...
Слова из девчонки так и сыпались. "Через полчаса такого потока я сойду с ума" — подумала я. Сняла свои "ничегошные" сапоги, шубу повесила но плечики, благо висели одни свободные. "А может, специально для меня", — вдруг мелькнула мысль. Шапку аккуратно положила на тумбочку. Взглянула в зеркало, поправила свои красные волосы (мой парикмахер в восторге, а мне уже надоели, надо перекрасить), и пошла в комнату.
Там уже сидели на диване те двое, что висели на мне в прихожей. Глазенки сверкают от радости, молчат, но физически ощущаю, что еле сдерживаются. Руки, чтоб не мешали, видимо, засунули под себя. "Все трое разные — подумала я — абсолютно не похожие друг на друга, на первый взгляд, конечно".
Я села в кресло подальше от них и принялась рассматривать комнату, в которой так неожиданно оказалась. Высокий потолок, с него свисают какие-то бумажные поделки, люстра из цветных шариков зачем-то качается, и поэтому иногда эти шарики сталкиваются и приятно звенят. Неплохо... В магазинах я такую не видела, может, новая модель? Стены бледно-розовые, когда-то были пустыми и чистыми, а теперь все в рисунках и аппликациях. Как в музее, наверное, можно часами рассматривать их, если вдруг возникнет такое желание, но я от этого далека. Мебель обычная, чуть поменьше стандартных размеров, и тоже веселенькая, в кисках и собачках. Поразил большущий спортивный уголок. Чего там только не было. Детям, наверное, интересно там лазить. Большой телевизор помещен в нишу, а ниша была вырезана в форме головы Микки Мауса, соответственно раскрашена. На полу толстенный ковролин, слава Богу, без всяких рисунков.
Я запустила замерзшие пальцы ног в пушистый ворс и блаженно улыбнулась. Дети, видимо, восприняли мою улыбку как сигнал к действию, потому что тут же слетели с дивана и оказались около меня. Стоят, улыбаются и молчат. Спасла положение старшая, завезла на тележке дымящиеся чашки с чаем, печенье в вазочке, варенье в розетках, как я уже знала — брусничное.
— Вот, мама, чай горячий, печенье пекла сама, варенье летом варила, почти перед школой, но все успела сделать, а сейчас доедаем уже, на следующий год больше наварю. Да ты попробуй, это вкусно!..
"Словно лист жуешь капустный, — мысленно продолжила я, — вот балаболка". Но чашку с чаем взяла, обхватила ее двумя руками, горячо, но не поставлю, пусть хоть пальцы немного отогреются. Отхлебнула, и прямо почувствовала, как разливается тепло, а потом мне стало так хорошо, что я готова была смириться с этими ненормальными детьми. И варенье брусничное оказалось очень вкусным, я не умею ничего такого. Никогда ничего не пекла, не закатывала, не заготавливала. Не для меня это, если что надо — куплю в магазине, а возиться с овощами, фруктами, грибами и ягодами — это для семейных, для домашних женщин, а я деловая, а не заготовительный пункт.
Вот Лерка прошлым летом как-то спрашивала, нет ли у меня, случайно, конечно, каких-нибудь рецептов или книжечек по консервированию. Я тогда еще так на нее посмотрела, помню, и сказала: "Рановато что-то окунулась ты, подруга, в семейную рутину. Будет мне лет 60, тогда и спрашивай, может и дам что-нибудь по старой дружбе, если, конечно, на день рождения такую книжонку подаришь".
Похохотали мы тогда на славу. Перемыли косточки кумушкам на работе, представляли, чем они занимаются на своих дачах, как там на коленях ползают, а на людях все такие утонченные, высокоинтеллектуальные натуры с внеземным мышлением. А варенье действительно вкусное.
— Мама, а мы тут втроем живем. Господи, а я ведь даже не сказала, как меня зовут, почему-то думала, что ты знаешь. Аня. Тебе ведь нравилось тогда это имя, я знаю. Ты думала одно время об имени для малыша, и даже произносила вслух, когда была одна.
Стоп, о чем это она? Мне правда давным-давно нравилось это имя, но прошло уже... А ведь ей столько и есть.
— Тебе сколько лет, Аня?
— Двенадцать. Весной будет тринадцать, я думала, ты знаешь. А то, что я худенькая, так это наследственное, мой папа...
— Хватит, нечего меня разыгрывать, — я вскочила, чуть не перевернув тележку, — это какой-то сговор, хотя я не могу знать, кто бы мог меня так подставить. Причем, каким-то малолеткам... А ты актриса, девочка, хорошая актриса, закончишь школу, поступай в ГИТИС. Все, передавайте привет тому, кто это затеял.
Тут все трое бросились ко мне, обхватили все, до чего могли дотянуться и буквально посадили обратно в кресло.
— Ты послушай, мамочка милая. Это не розыгрыш, это все взаправду, просто не в том мире, где живешь ты. Мы знаем, там для нас места нет. Таких, как мы, здесь целый город — от рождения до совершеннолетия. Потом, взрослея, они уходят в другой город, я еще не знаю куда, но меня тоже отправят, когда я вырасту. Здесь мало кто живет один, это только вначале, самые первые. А потом, с годами, семья становится больше. В основном двое-трое, а есть и по 10 человек. Я тоже несколько лет одна жила, мне помогали старшие из других семей, а потом родился Олежка, он хороший, только молчит. Нет, ты не думай, он не урод, просто не умеет разговаривать, хотя ему почти семь, а так он все слышит и понимает. Он очень умный, ты узнаешь, если побудешь у нас подольше.
Когда он родился, мне сказали, что в его организме большое количество каких-то плохих лекарств, я не знаю, как они туда попали, но он поправится. Мы очень любим Олежку, он ведь наш братик. А Олюшка (это я ее так назвала в твою честь) — она умница, спокойная, талантливая девочка, это она раскрасила стены у лифта в коридоре. Мне говорили, что Олюшка будет очень знаменитой художницей. Я храню все ее рисунки, если хочешь, посмотри, я тебе покажу...
Я сидела в кресле и слушала бесконечный поток слов, смысл которых до меня доходил плохо, точнее совсем не доходил. На меня вдруг навалилась полнейшая апатия ко всему происходящему, мне все было безразлично и параллельно. Так, стоп, это слово — "параллельно" — оно не случайно возникло у меня в голове. И тут я начала что-то понимать во всем происходящем. Но как же я сама-то сюда попала? Перешагнула точку соприкосновения миров? Голова понемногу становилась "квадратной". Мне бы сейчас чего-нибудь выпить или выкурить сигаретку, но я почему-то была без сумочки. А у детей не стоит даже спрашивать и так ясно, что ничего этого нет.
Мне вдруг так захотелось прижать их к себе, я протянула руки и обняла всех троих. Они мои, мои... Я поняла это.
А дети плакали. Обнимали меня и плакали. Олежка вдруг поднял свое зареванное лицо и тихо-тихо сказал: "Ма-ма". Олюшка молча гладила мою руку, а Аня, прижавшись к моей щеке, шептала: "Мы тебя очень любим. Прости нас, мама!"
...Холодно... Ну почему же так холодно? Опять я оставила раскрытой форточку, а ведь уже не май месяц... И одеяло на полу...
