Отношения России с западными странами проходят сложный период — тем, кто застал холодную войну в 70-80-х, сегодняшние политические высказывания обеих сторон кажутся странно знакомыми. Но еще больше напоминает доперестроечное детство и юность то, что говорится и делается внутри страны. Почему нас никак не отпускает социалистическое прошлое с его якобы равенством, рассказывает экономист Елена Котова.
Где взять мебельный гарнитур?
Великий строй был семьюдесятью годами колоссальной внутренней колонизации, развития метрополии и украшательства ее витрин за счет остальной страны. По мере развития "развитого социализма" неравенство не сглаживалось, а росло.
Метрополией были две столицы — Москва и Ленинград — и еще полдюжины избранных городов. Их жители ездили на курорты Симеиза и Гурзуфа — правда, если им удавалось выбить путевки на работе. Они десятилетиями стояли в очередях на квартиры, но когда-то все же получали жилье. Они могли купить в магазинах сыр, а то и икру, смотрели по телевизору "Голубой огонек" и даже лично знали счастливчиков, которым удавалось добыть туда приглашение.
В неизбранных городах все было скромнее, в магазинах икры и сыра не попадалось, но еды было вдоволь. Там водились какие-никакие деньги, работали предприятия, там можно было жить в комнате в коммуналке, где по крайней мере был теплый сортир и даже ванная — одна на восемь семей. Хотя большая часть населения по-прежнему, как и в 1930-х, жила в бараках. В поселках же и деревнях жизнь была совсем тяжкой.
Как только в 1970-х деревенским начали выдавать паспорта, они повалили из деревни. Колхозы стали разваливаться, не хватало рабочих рук. Деревня умирала. Только картошки было вдоволь, да хлеба можно было купить, когда привозили, — из города, заметьте. Кур резали только по праздникам, говядина отсутствовала как класс: резать корову, которая дает молоко, никому в голову не придет. Разве что свинью по осени зарезать, чтобы с мясом до оттепели как-то продержаться.
Да и бог с ней, с умирающей деревней. Ведь страна уже стала индустриальной державой! Уже построены нефтяные вышки, трубопроводы, металлургические заводы. Вывоз сырьевых товаров стал основой экспорта, а в начале 1970-х на порядки взлетела цена на нефть. Удача-то какая! Нефть оплатит все, что душе угодно.
В экономику, в развитие производства государство вкладывало лишь чуть больше половины хлынувших в Россию нефтедолларов. Их распределение строго ранжировалось между предприятиями и научными центрами. Вторую половину нефтяных доходов страна просто проедала. Нефтью платили за гэдээровские колготки наших матерей, за французские духи, китайские полотенца, польскую и югославскую мебель.
Это импортное счастье распределялась по городам тоже строго по ранжиру, в зависимости от степени избранности. Но даже в витринных столицах простым смертным за этим счастьем надо было давиться в очередях, писать на руках номера, по ночам собираться на тайные сходки, где за неявку человек терял надежду купить мебельный гарнитур.
Джинсы за 40 рублей
И тут же, вроде бы рядом с народом, но на самом деле за высокими заборами существовал особый слой людей, который не хотел жить скудно и давиться в очередях. Ключевым понятием в иерархии неравенства становится слово "номенклатура".
Назначения директоров рядовых предприятий и должности в райкомах партии были прерогативой областных комитетов партии — они относились к областной номенклатуре. Директора предприятий союзного значения, областное партийное руководство, дипломатическая верхушка входили в номенклатуру Центрального комитета партии. Распределение министерских портфелей и назначение председателей областных партийных комитетов — высшая номенклатура, тут решения о назначениях принимало Политбюро ЦК КПСС.
Избранность номенклатуры тоже строго ранжировалась. Чины помельче получали квартиры, отстояв в очереди на жилье не 20 лет, как простые смертные, а, прямо скажем, сильно быстрее. И не в "хрущобах" или "панельках", а в домах из бело-желтого кирпича, которые так и называли — "цекушки".
Крупные тузы получали квартиры вмиг, причем не только для себя, но и для выросших детей. Каждый номенклатурщик ездил в санатории на Черном море строго по чину: кому полагалась койка в палате на четверых с туалетом в конце коридора, а кому — апартаменты с балконом на море. Для каждой группы номенклатуры существовали свои закрытые поликлиники и больницы.
Пока простые смертные давились в очередях за посиневшими курами, номенклатура подъезжала на черных лимузинах к неприметным зданиям, о которых не принято было говорить. К "распределителям". Дипломаты отоваривались в валютных магазинах. Крупные чиновники, хозяйственники и верхний класс партийной номенклатуры — в закрытых продуктовых магазинах, в закрытой для остальных "сотой" секции магазина ГУМ.
Там не надо было никого душить, можно было небрежно покупать импортные джинсы, шубы, туфли по ценам, назначенным партией, исходя из ее решения, что доллар равен 63 копейкам. Так что джинсы ценой 60 долларов в Америке можно было в СССР купить за 40 рублей.
Как миф о равенстве испортил народ
Можно возразить, что элиты и простые смертные сосуществуют всегда и везде. Верно, только элиты в обществах, основанных на капиталах, сами создали свое богатство, отчего и превратились в элиту, то есть в наиболее состоятельный, образованный слой. В элиту человеку из низов пролезть сложно, но никто не запрещает, многие только тем и заняты, что всю жизнь в нее лезут, и у них это чаще всего получается.
Великий строй назначал элиты. Лифт в номенклатуру был только один: из деревни или неизбранного города после армии — на рабфак какого-то второсортного института, затем — на курсы партийных работников и карабкаться, карабкаться по лестнице. Партийной, или хозяйственно-партийной, или творчески-партийной, но партийной непременно. А потом — до похорон в Колонном зале — только врать, врать и врать о том, что все равны, помалкивая, что некоторые равны больше других.
Вранье о равенстве калечило сознание нации. Ведь право на неравенство — естественное право человека, оно заставляет его искать путь к деньгам, прилагать для этого усилия. Неравенство — топливо для общественного двигателя. Соревнуясь в успехе, люди делают более эффективной всю экономику. Человек трудится только ради того, чтобы преуспеть, или ради того, чтобы выжить. Ради выгоды или под страхом смерти. Третьего не дано.
Доктрина о всеобщем равенстве исчезла сегодня из государственной риторики. Но отравила мозги настолько, что осталась в сознании даже самых молодых. Тонны лжи о всеобщем равенстве мешают современному человеку понять, что это достойно — желать выделяться среди других, стремиться к успеху и деньгам.
Неравенство было и будет всегда. Оно неискоренимо и полезно! Оно естественно для общества, которому нужна и элита, и работяги.
Неравенство органично присуще природе человека. Равными людей делают только закон и деньги. Разный уровень жизни, разный достаток, который каждый создал себе сам, без номенклатурных непробиваемых стен, — вот что делает людей равными.
Неравенство заставляет преодолевать барьеры, поставленные природой и средой. Апеллирует к лучшему, что есть в человеке: к стремлению устроить жизнь как можно лучше для своей семьи. Правда, верить в свои силы труднее, чем в равенство Великого строя, которое когда-то несправедливо отняли.
Где был марксизм все семьдесят лет советской власти?
Тайная каста номенклатуры считала себя последователями Маркса — Энгельса — Ленина — Сталина. Сталина, правда, потом отчислили из иконостаса, хотя ох как многим это не понравилось... Где у Маркса сказано, что после установления диктатуры пролетариата сложится система грабежа витринной метрополией своих колоний, что десятилетиями будет существовать принудительный труд в самых разных формах? Нигде. А ведь это была реальность Великого строя, которую "научно" объясняла марксистско-ленинская политэкономия социализма.
Ирония в том, что в реальности — в той мере, в какой Великий строй сумел развить мощную промышленную базу, — развитие шло по прежним законам капиталистической экономики. Они объективны, их не отменить.
Помнили об этом марксисты-ленинцы или нет, но действовали они в точности по этим законам. Где только было можно использовался живой труд. Чем больше, тем лучше. Сто заключенных с кирками и тачками — дешевле экскаватора! Деревенские бабы, по трое тянущие плуг, — дешевле комбайна.
Как ни старались выкорчевать товарно-денежные отношения, а эквивалентный обмен товаров по стоимостям вылезал то тут, то там. На черном рынке джинсы стоили не 40, а 200 рублей, замшевая куртка — 500, там можно было "достать" — ключевое слово в жизни советского человека — хоть заграничные сигареты, хоть магнитофон. Были б деньги.
И они, кстати, у многих были! У самых что ни на есть обычных людей, если те были способны производить товар, на который существовал спрос. Ничего нового, все по Марксу. Врачи с зарплатой 140 рублей получали за частный визит по пятерке в час. Преподаватели вузов репетиторством зарабатывали втрое больше того, что им платило государство. В бесплатном здравоохранении за деньги можно было купить одноместную палату, руки лучшего хирурга, послеоперационный уход, импортные лекарства.
За частную практику могли выгнать с работы, за торговлю дефицитом винтили, за покупку и продажу валюты сажали и даже расстреливали. Товарообмен по стоимостям совершался в подполье, но убить его было невозможно. Даже если людей наказывать за следование естественным законам, законы от этого не исчезают и не меняются. Они просто перестают работать на создание богатства общества.