К тому писателю Толстому, который возникает на страницах книги Дарьи Еремеевой "Граф Лев Толстой. Как шутил, кого любил, чем восхищался и что осуждал яснополянский гений", уже не получится относиться как к классику с известного портрета — с суровым взглядом и белой бородой. И даже, страшно сказать, может захотеться перечитать "Анну Каренину", "Хаджи-Мурата", "Войну и мир" — или прочесть их впервые. Потому что граф Толстой, оказывается, вовсе не тот, кем мы привыкли его считать — а удалец, культурист и человек с отменным чувством юмора.
В чем только не обвиняли Толстого критики, современники, журналисты — но ни один зоил не осмелился упрекнуть его в трусости, малодушии, чрезмерной осторожности. И в жизни, и в писаниях своих Толстой не боялся говорить, что думает, поступать, как велит совесть, а иной раз, словно из какой-то юношеской неуступчивости, говорил и поступал всем наперекор. Кроме того ему было в высшей степени свойственно то, что называли в то время "молодечеством".
Л.Н. Толстой. Фотография М. Абади. Фирма "Шерер, Набгольц и К°". 1854. Москва
Молодечество графа Толстого
На молодого Толстого часто "находил стих", и он мог, например, приехав со своим приятелем прокурором А.С. Оголиным в гости к мужу своей тетки Пелагеи Ильиничны Владимиру Ивановичу Юшкову и доложив о приезде, тут же поспорить, кто первый залезет на березу. "Когда Владимир Иванович вышел и увидал прокурора, лезущего на дерево, он долго не мог опомниться", — вспоминал об этом сам Толстой впоследствии.
Интересно, что игривость молодого Толстого странным образом сочеталась с робостью. В юности он был застенчив, считал себя некрасивым и даже "преувеличивал свою некрасивость", как утверждала его сестра Мария.
Задумав сделать предложение Соне Берс, он долго не решался, носил письмо-признание в кармане, советовал самому себе в дневнике: "Не суйся туда, где молодость, поэзия и любовь". И незадолго до признания, 10 сентября 1862 г., записал: "Господи! помоги мне, научи меня. — Опять бессонная и мучительная ночь, я чувствую, я, который смеюсь над страданиями влюбленных. Чему посмеешься, тому и послужишь".
Все же решившись сделать предложение, он настоял на том, чтобы свадьба была через неделю. Может быть, боялся передумать, зная свой противоречивый характер?
Об одной из ребячливых проделок молодого и влюбленного Толстого не без удовольствия вспоминает Софья Андреевна в книге "Моя жизнь": "Помню раз, мы были очень веселы и в игривом настроении. Я все говорила одну и ту же глупость: „Когда я буду Государыней, я сделаю то-то“ <...> Я села в кабриолет и кричу: „Когда я буду Государыней, я буду кататься в таких кабриолетах“. Лев Николаевич схватил оглобли и вместо лошади рысью повез меня, говоря: „Вот я буду катать свою Государыню“. Какой он был сильный и здоровый, доказывает этот эпизод".
Л.Н. Толстой верхом во дворе московского дома. Фотография С.А. Толстой. 1898. Москва. Хамовники
Софья Андреевна не преувеличивала, Толстой действительно всю свою жизнь старался, как сказали бы теперь, "быть в форме". Он неплохо катался на коньках (как его Константин Левин), с юности любил верховую езду и турник, причем выполнял на нем сложнейшие упражнения, а на лошади до преклонных лет ездил быстро, перескакивая овраги и не замечая, как ветки хлещут его по лицу, так, что спутники едва поспевали за ним. Толстой был очень азартен, боролся с этим всю юность и все равно дорого (проданным на своз отчим домом) заплатил за свою горячность.
Толстой — о военных, солдатах, джигитах
Есть воспоминание полковника П.Н. Глебова в его "Записках" о пребывании Толстого в Севастопольском гарнизоне. "...Толстой порывается понюхать пороха, но только налетом, партизаном, устраняя от себя трудности и лишения, сопряженные с войною. Он разъезжает по разным местам туристом, но как только заслышит где выстрел, тотчас же явится на поле брани; кончилось сражение, — он снова уезжает по своему произволу, куда глаза глядят".
Глебов как истинный военный критикует некоторую безалаберность Толстого и его своенравие, не представляя, в какие литературные шедевры выльется этот "произвол" писателя. Важно не забывать также, что Толстой сам решил поехать в Севастополь и сам дважды подавал рапорт о переводе в крымскую армию, хотя мог бы это время "пересидеть" на Кавказе, где было безопаснее.
Л.Н. Толстой. Фотография С.Л. Левицкого. 1856. С.-Петербург
Толстой любил грубоватый солдатский юмор. В черновиках у него есть немало набросков солдатских разговоров. С сочувствующим юмором описано ухаживание солдат за "прекрасной докторшей" в "Войне и мире". "Ложка была только одна, сахару было больше всего, но размешивать его не успевали, и потому было решено, что она будет поочередно мешать сахар каждому. Ростов, получив свой стакан и подлив в него рому, попросил Марью Генриховну размешать.
— Да ведь вы без сахара? — сказала она, всё улыбаясь, как будто всё, чтό ни говорила она и всё, чтό ни говорили другие, было очень смешно и имело еще другое значение.
— Да мне не сахар, мне только чтоб вы помешали своею ручкой.
Марья Генриховна согласилась и стала искать ложку, которую уже захватил кто-то.
— Вы пальчиком, Марья Генриховна, — сказал Ростов, — еще приятнее будет.
— Горячо! — сказала Марья Генриховна, краснея от удовольствия.
Ильин взял ведро с водой и, капнув туда рому, пришел к Марье Генриховне, прося помешать пальчиком.
— Это моя чашка, — говорил он. — Только вложите пальчик, всё выпью".
Толстой, сам служивший, хорошо знал этот особый солдатский смех, усиливающийся перед лицом опасности, — смех, который может в любую минуту стать последним.
Изучая жизнь и творчество Толстого, становится очевидно, что он при всем его морализаторстве и призыве к непротивлению злу силой и умеренной жизни, любил бесшабашных, отчаянных, храбрых людей. В "Казаках" старый Ерошка — человек с бурным, полным риска и молодечества прошлым так наставляет в своей обаятельной непосредственной манере молодого Оленина, пишущего письмо:
"— Что кляузы писать? Гуляй лучше, будь молодец!
О писании в его голове не умещалось другого понятия, кроме как о вредной кляузе. Оленин расхохотался. Ерошка тоже. Он вскочил с пола и принялся показывать свое искусство в игре на балалайке и петь татарские песни".
Кавказские типы. Рисунки Л.Н. Толстого из записной книжки 1855–1857
Уже зрелый Толстой, с его сформировавшимся учением о непротивлении злу силой, вдруг берется за повесть "Хаджи-Мурат" и с увлечением над ней работает. И после десяти (!) редакций повесть постепенно становится гимном естественной жизни малых народов, отрицанием колониальной политики и любого деспотизма: как великодержавного российского, так и местного кавказского. Хаджи-Мурат симпатичен Толстому как цельная личность, воспитанная "естественно" — местом и временем, в котором он оказался, — его фигура очень гармонична, несмотря на непредсказуемость, хитрость, жажду мести и другие особенности характера горца.
Над кем и как смеялся Толстой
Но далеко не все молодцы и удальцы симпатичны Толстому. В "Набеге" дан тип офицера, по всей видимости, распространенный на Кавказе во время службы Толстого: "По его одежде, посадке, манере держаться и вообще по всем движениям заметно было, что он старается быть похожим на татарина. Он даже говорил что-то на неизвестном мне языке татарам, которые ехали с ним; но по недоумевающим, насмешливым взглядам, которые бросали эти последние друг на друга, мне показалось, что они не понимают его. Это был один из наших молодых офицеров, удальцов-джигитов, образовавшихся по Марлинскому и Лермонтову".
Толстой всегда чувствует "позу", попытку казаться, а не быть, и эти позирующие люди противопоставляются в "Набеге" бывалому солдату Хлопову, который высказывает простую и в то же время оригинальную мысль: "Храбрый тот, кто ведет себя как следует". Позже эта идея вернется и воплотится в образе знаменитого капитана Тушина в "Войне и мире" — с его истинной храбростью, в которой нет ни грамма пафоса, а только желание делать "как следует".
Насколько Толстой сочувствует простым солдатам, джигитам, настолько же он не любит похожих друг на друга светских молодых франтов — самовлюбленных и эгоистичных.
Эти франты, блестящие молодые (и не очень молодые) люди, ищущие приключений и выгодных партий, несут обман, раздор и искушения и потому нещадно высмеиваются Толстым. Единственный способ избавиться от подделки и пошлости — разоблачить ее, смеяться над ней. И здесь Толстому среди прозаиков нет равных. Никто не умел так иронично, доводя до абсурда, дать параллельно внешний и внутренний монолог, тайные мысли и желания, прикрытые приличиями и общими фразами его нелюбимых героев.
Ярчайший пример — краткое, но самозабвенное погружение светского карьериста Бориса Друбецкого и богатой стареющей невесты Жюли Карагиной в псевдоромантический образ. Позволю себе это удовольствие — процитировать хорошо известный пассаж.
"Мысль остаться в дураках и даром потерять весь этот месяц тяжелой меланхолической службы при Жюли и видеть все расписанные уже и употребленные как следует в его воображении доходы с пензенских имений в руках другого — в особенности в руках глупого Анатоля, оскорбляла Бориса. Он поехал к Карагиным с твердым намерением сделать предложение.
„Я всегда могу устроиться так, чтобы редко видеть ее, — подумал Борис. — А дело начато и должно быть сделано!“ Он вспыхнул румянцем, поднял на нее глаза и сказал ей: — Вы знаете мои чувства к вам! — Говорить больше не нужно было: лицо Жюли сияло торжеством и самодовольством; но она заставила Бориса сказать ей всё, что говорится в таких случаях, сказать, что он любит ее, и никогда ни одну женщину не любил более ее. Она знала, что за пензенские имения и нижегородские леса она могла требовать этого, и она получила то, чтò требовала.
Жених с невестой, не поминая более о деревьях, обсыпающих их мраком и меланхолией, делали планы о будущем устройстве блестящего дома в Петербурге, делали визиты и приготавливали всё для блестящей свадьбы".
В "Анне Карениной" кокетливого Васеньку Весловского, заигрывавшего с беременной Кити, Константин Левин выдворяет из дома. В этой сцене Толстой почти доходит до гротеска: вряд ли в настоящей жизни помещик выпроводил бы из дома светского гостя на телеге с сеном, не нанеся ему смертельного оскорбления. Но с похотливым Васенькой Весловским Толстому хочется расправиться покрепче. И после неловкого изгнания чужого им человека все "...сделались необыкновенно оживлены и веселы, точно дети после наказанья или большие после тяжелого официального приема, так что вечером про изгнание Васеньки в отсутствие княгини уже говорилось как про давнишнее событие".
Толстой играет в городки. Фотография Т. Тапселя. 1909. Ясная Поляна
Толстой всю жизнь очень много ходил пешком. Уже будучи пожилым человеком, он несколько раз проделывал пешим весь путь из Москвы в Ясную Поляну. Евгений Попов — близкий Толстому по взглядам человек, педагог и переводчик, в одном из таких походов сопровождал писателя и вспоминал об этом: "Кажется, на пятые сутки мы были в Туле. Мы пошли в дом вице-губернатора Свербеева, с которым Лев Николаевич был хорошо знаком. Нас приняли радушно, накормили и поместили в комнате, где обычно жили два сына хозяина, морские кадеты. Утром, когда мы встали, Лев Николаевич заметил под кроватью огромные чугунные гимнастические гири, взял и хотел делать упражнения. Я испугался, что это будет вредно ему в его года, и запротестовал. Он положил гири, но сказал:
— Что ж, ведь я, знаете, подымал одной рукой пять пудов".
