До родов
Второго ноября 2004 года мы с мужем вошли в дверь приемного отделения 36-го роддома. Этот роддом при 36 больнице инфекционный. И, как справедливо заметила женщина-врач из районной консультации, сюда в числе прочих свозят беременных без обменных карт и паспортов, а так же с инфекционными заболеваниями. Правда, персонал роддома старается размещать таких гражданок отдельно, но туалет (если вы лежите не в боксе) и душ общие... Социальное положение рожениц влияет на число отказов от детей в этом роддоме. По версии журналистов с Авторского телевидения - от 70 до 90 процентов.
Рожать здесь посоветовал друг нашей семьи, заведующий одной из детских неврологических клиник. Владимир Анатольевич сказал моей маме, что врачи в этом роддоме ежедневно имеют дело с очень тяжелыми случаями - например, именно сюда привозят женщин с мертвым плодом. И если вдруг что-то пойдет не так, меня никто не будет пересылать в другой роддом. И ребенка тоже - в 36-ом роддоме есть детская реанимация.
Врача, которая наблюдала за мной во время беременности и потом вела роды, звали Татьяна Андронниковна. Тут сразу замечу - и наблюдалась и рожала я платно (то есть, платила врачу). На учет в женской консультации встала только ради официальной справки для работы, ну и чтобы сдавать анализы. Приезжая к Татьяне в роддом, я показывала результаты анализов и передавала советы врача из консультации. Как правило, Татьяна Андронниковна говорила: "Это не пей, про это забудь, а это вообще ересь".
Поскольку зрение у меня отвратительное, -7.5, практически сразу стало ясно - мне сделают кесарево. Перед тем как ложиться в роддом, я спросила Татьяну Андронниковну, сколько надо денег. Она ответила, что, сколько смогу, столько и дам. На сроке три месяца я уже лежала в этом роддоме на сохранении и от соседки по боксу знала, что она платила 500 долларов. А так же была в курсе, что деньги делятся между всей бригадой, принимающей роды. Но у меня было еще условие - чтобы хватило и детскому врачу. Поэтому предложила я больше, чем 500 убитых енотов.
И вот второго числа муж привез меня в роддом. Татьяна с удовольствием оглядела мой живот. "Что ж, скоро увидим твоего партизана", - улыбнулась она.
Кто там, внутри меня, науке было не известно. В смысле, врачи не знали, мальчика или девочку предстоит мне родить. Дитя до последнего поворачивалось на УЗИ попкой, а в последний раз для верности еще и закрыло лицо рукой.
- Он постоянно бегает, - пожаловалась я Татьяне, когда мы с ней поднимались в лифте на второй этаж в отделение "Патология беременности". - Может, ему не хватает кислорода?
- Не волнуйся, гипоксии нет, - успокоила она меня, - в твоем случае это, скорее, характер твоего Скорпиончика сказывается.
Поселили меня в бокс. Бокс - это две комнаты на двух человек каждая, объединенные общим предбанником с умывальником и туалетом. Вместе со мной в палате оказалась китаянка. Все иностранцы рожают платно, за 500 долларов. И потому их стараются поселить в палаты получше, как остальных платников и "своих". В боксе было чисто. У одной стены - стол. На нем огромный китайский термос. Вдоль другой - две кровати, при каждой тумбочка. Мне досталась кровать ближе к двери.
Вечер мы с китайской соседкой провели, налаживая межнациональный диалог. Моя собеседница - маленькая, с тихим голосом и застенчивой улыбкой. Ходила в китайской, соответственно, пижаме. Для начала соседка ткнула пальцем себе в грудь и сказала:
- Лия.
- Вика, - не осталась я в долгу.
- Бэби... девушка? - спросила Лия, поставив в последнем слове ударение на втором слоге.
- Э-э-э... ду ю спик инглиш?
Лия помотала головой. Немного погодя я поняла, что Лия спрашивает о поле моего будущего ребенка. У нее самой должна была родиться "девушка" - девочка. В результате дикой мешанины русских и общедоступных английских слов, а так же ручки и бумаги, я узнала следующее. Муж Лии торгует на рынке и знает русский. Лия читает в газете статью про убийство какого-то китайского то ли повара, то ли актера.
Интересно, что вынесла из того разговора Лия? Она не могла понять слово "компьютер", что, конечно, странно, и, по-моему, решила, что мой муж работает машинисткой - это когда я пыталась изобразить набор текста на клавиатуре. А как еще можно показать системного администратора? Не ползать же по полу с проводом в руках, бубня под нос непонятные слова? Она и так меня мало понимала.
Ужин я прозевала, но не беда - с собой у меня была целая сумка еды. Открыв дверь бокса, я обнаружила классическую ситуацию - китайцев стало больше. К Лие присоединилась ее подруга из другой палаты. Они ужинали. Гигантский термос, до той поры невинно стоявший на столе, теперь был открыт и исторгал какой-то сперто-пряный аромат. На столе красовались развязанные целлофановые пакетики. И все они пахли. Мусорной корзины в палате не было - только в туалете. И Лия приспособила под мусорку еще один пакет побольше. Он висел на батарее и тоже пах. Лия стала угощать меня чем-то смутно похожим на курицу, но я только вежливо качала головой.
Засыпая, я глядела на высокую ель за окном, и улыбалась. Мой ребенок неопознанного пока пола как обычно по вечерам вел внутри меня активную, самодостаточную жизнь. Очень скоро я увижу его лицо, подумала я. С тем и заснула.
Когда утром у меня взяли кровь, по коридору побежала бойкая старушка. Она открывала двери палат и кричала:
- Девочки, на завтрак!
На завтрак была геркулесовая каша, чай и бутерброд с сыром. Из всего этого я соблазнилась только сыром и ушла завтракать в палату. Лия тоже ела... К счастью, во время беременности аппетит у меня был зверский и запахи китайской кухни не смогли его перебить. Лия сказала, точнее, показала, что завтра (4 ноября), ей будут делать кесарево.
- Мало вод, - сказала она.
Видно этот термин она выучила хорошо.
Пришла моя Татьяна и сказала:
- Ну, Викочка, выбирай день родов.
Супер!
Завтра рожать я не хотела - всю жизнь не любила четверги. И они меня тоже. Почему-то они концентрировали в себе большую часть гадостей. Я любила числа 5 и 7. Но рожать 7 ноября было стремно, и Татьяна и ее бригада, конечно, будут на моих родах. А вот остальные врачи на праздники, скорее всего, удерут домой.
- Можно пятого, послезавтра? - спросила я.
- Давай пятого, - согласилась Татьяна. - Сейчас придет анестезиолог и объяснит вам с Лией, что и как будет делать.
Я прошу, чтобы мне после родов обязательно показали ребенка. В роддоме, из-за его специфики, порядки драконовские. Ребенка сразу уносят на обследование. Но Татьяна пообещала, что кроху я увижу, как только очнусь от наркоза.
Анестезиолога звали, если не ошибаюсь, Галина Борисовна. Она осмотрела мою шею и кивнула:
- Хорошо, длинная. Наркоз будет общий, и потому в горло я помещу тебе трубку. Не пугайся, это звучит страшно, но к тому времени ты будешь сладко спать, а проснешься уже мамой, - улыбнулась она. - А теперь, Вика запомни, - она гипнотически поглядела мне в глаза, - когда очнешься, ты будешь слышать мой голос и все, что он тебе скажет, ты должна делать. Обязательно! Скажу: "Сожми мне руку" - сожмешь, скажу: "Подними руку" - поднимешь. Поняла?
Я кивнула. Галина Борисовна погасила свой взгляд и опять стала обычной милой женщиной. Повернулась к Лие и закусила губу.
- У тебя есть аллергия на лекарства? - как-то неуверенно спросила она мою соседку. Как и следовало ожидать, Лия не поняла и только растерянно улыбалась.
- Лия, - сказала я, - смотри.
И изобразила, будто делаю укол себе в руку. Потом схватила себя за горло и захрипела. Удивительнее всего, что Лия поняла. Она покачала головой. Чтобы показать, что понимает, она взяла с тумбочки баночку с таблетками, которую поставили туда утром, сделала вид, что глотает их и почесала руку.
- Нет, - помотала она головой.
Дальше диалог строился так. Галина Борисовна говорила Лие все, что сказала мне, а я это показывала.
Роды
Мой сладкий сон утром четверга 4 ноября нарушила Татьяна.
- Викочка, проснись, - шептала она.
- А?
- Ты точно не делала абортов? Или операций? Точно?
- Точно, - просыпаясь, сказала я.
За окном была серая хмарь ноябрьского утра. На соседней кровати посапывала Лия, высунув из-под одеяла ногу.
"А спит она в той же пижаме, в которой ходит", - совсем не к месту подумала я.
Тут я окончательно испугалась, рывком села и спросила:
- А что?
- У тебя в крови какой-то сумасшедший титр, - сказала Татьяна, - иными словами, резус-антитела. Поэтому я и спросила про операции. Вставай, солнышко, и быстро на анализы. Потом ко мне. Пойдем УЗИ делать.
Честно говоря, все остальное помню смутно. Еще вчера я относилась к предстоящей операции с каким-то радостным любопытством. А как же, все ведь под контролем. И дату родов назначила я сама... Теперь же меня трясло, и думала я только о том, что происходит с дитем внутри.
Никаких проблем с антителами до того у меня не было. Все анализы - чистые. Наши с мужем резус-факторы выгодно совпадали - отрицательные. Откуда же взялась эта хрень?!
На УЗИ меня повела практикантка Татьяны. Всю дорогу она старалась занимать меня вежливым разговором. Очевидно, выглядела я не важно. И то правда, в горле застрял ком.
- Кто у вас будет?
- Не знаю. УЗИ не показывает...
- А кого хотите?
- Мне все равно. Лишь бы здоровый.
Тут я запнулась и попыталась протолкнуть в желудок колючего ежа из горла.
- Мальчик, наверное, - авторитетно заметила практикантка, - судя по животу...
Я легла на кушетку и закрыла глаза. Практикантка склонилась к врачу и тихо спросила:
- Может, у нее гемофилия? Или… - тут она назвала еще какую-то болезнь, на "ц", кажется.
Задохнуться мне не дала врач.
- Что за бред? - фыркнула она. - Еще в прошлый раз было понятно, родится здоровый, нормальный ребенок. Не знаю, что они там в анализах нашли, все нормально!
После этого какая-то часть разума ко мне вернулась. И на гигиенические процедуры я пошла довольно бодро.
Из комнаты, где ставили клизмы, я добежала до своего бокса и, едва задвинула защелку в туалете, позвонил муж.
- Что делаешь?
- Готовлюсь к родам. Я тебе перезвоню минут через десять.
- Как к родам?! Они же завтра! Ты где?
- Где думают о вечном! Я перезвоню.
Моя знакомая как-то говорила, что после клизмы испытала такое облегчение, словно уже родила. Похвастаться тем же я не могла.
Потом прибежали две медсестры. Темненькую звали Леной - любимица всего отделения патологии. Она всегда была бодра, весела и по утрам сама ходила по палатам делать уколы, чтобы девчонки могли потом немного поспать. Вторая - блондинка. Один глаз у нее немного косил. Имени ее я не помню. С собой они привезли каталку.
- Раздевайся и забирайся на каталку, - скомандовали мне.
Я вытащила из глаз контактные линзы, сунула контейнер в сумку. Сняв с шеи крестик, чуть зажала его в ладони, и тоже опустила в пакет. Халат положила сверху на вещи и оказалась совершенно голой. В таком виде пришлось выходить в коридор. А там уже собралась целая толпа будущих мам. Все они жадно наблюдали за происходящим. Неприятно, не более. Стыд остается где-то за дверями уже после первого дня в роддоме.
Легла.
Я не готова, не готова!
Путь на операцию у всех один. Рожаешь самостоятельно, делают тебе кесарево или другую операцию, судя по отзывам, мы все помним одно и тоже. Щелкающие двери лифта, грохот каталки, коридор, потолок и, почему-то, часы.
Операционная находилась на последнем - седьмом этаже. Сестры помогли мне переместиться на какой-то складной, как мне показалось, стол. На круглую лампу с прожекторами я старалась не смотреть, и так страшно. Все, что ты видел в фильмах, тут же приходит на ум и набрасывается на вялое сознание.
Самое болезненное - это когда поставили катетер. Девушки, которые привезли меня, уже ушли, а вместо них появились две пожилые медсестры.
- Как себя чувствуешь? - приветливо спросила одна.
- Очень больно из-за катетера.
- Да, - кивнула она, - это потому что давит беременная матка. У меня тоже так было. Когда родишь, ты его вообще чувствовать не будешь.
О господи, сколько же во мне пробудет эта штука?!
Пришла Галина Борисовна.
Медсестра прилаживала к моей руке еще один катетер, с наркозом. Чтобы отвлечь меня, Галина Борисовна спросила:
- У тебя фамилия интересная. Это чья?
- Шведская, - машинально ответила я, - прадед моего мужа был швед.
Тут двери распахнулись, и я услышала голос Татьяны.
- Ну, Викуля, скоро увидишь первенца!
В это время мой живот чем-то мазали. Кажется, спиртом.
Все, что помню о палате - это белый свет. Он лился из окна напротив и оседал на белых стенах. Людей в операционной я почти не видела, они были как будто частью этого света.
- Пускаю наркоз, - предупредила медсестра.
Мне пристегнули руки и ноги. Не самый приятный момент, конечно...
И вдруг - раз! Мышцы плеч, сведенные от напряжения, обмякли. Исчезла боль от катетера, перестало щипать живот. А главное - страха как не бывало. Точно, кто-то его быстро и аккуратно из меня вынул.
- Что чувствуешь? - спросила Татьяна, и я увидела ее очень отчетливо. Пышные волосы забраны наверх. Полные губы улыбаются. Я закрыла глаза:
- Хочу быть наркоманом, - поведала всем собравшимся я, - как здорово быть наркоманом! Я ничего не чувствую, мне так хорошо и не больно...
- Ну-ну, - засмеялась Татьяна, - ты не...
Опять свет. Только он осязаемый. Это вата. Все вокруг - вата. Кажется, в ней кто-то есть. Кто-то копошится. Сквозь вату доносится:
- У тебя девочка!
- Дочка у тебя!
Почему-то надо поднять руку. Вроде, я ее подняла.
А вот опять свет. И ничего кроме него. Только меня кто-то тормошит.
- Не спи-и-и, - гудит этот кто-то, - не спи-и-и-и...
Темно.
Нет, все же что-то есть. Что-то рушит все вокруг. Меня трясет, и боль возвращает окружающему реальность. Я уже в другой палате. У окна. Капельница рядом. На живот давит что-то холодное. И даже от малейшего движения мизинцем в голове взрывается фонтан горячих брызг. Нарастает дрожь, сотрясает всю меня, я не могу ее остановить. Судороги болью выбивают из меня ненадолго обретенную реальность. Все стирается.
Темно.
Опять рывком возвращается мир. В нем соткалась фигура, кажется, я ее знаю. Анестезиолог.
- Посмотри, какое чудо ты родила!
Она улыбается и выглядит очень гордо. Я щурю свои слепые без линз глаза и сквозь какое-то молоко неотошедшего наркоза вижу у нее на руках завернутого в шерстяное одеяло ребенка. Надо еще сощуриться... Личико сердечком. Глазки закрыты. Спит.
- Спасибо, - шепчу я. Горло дерет.
Снова темнота.
Когда она немного отступает я, кажется, без конца повторяю:
- Мне больно, больно, больно...
И где-то внутри меня раздается:
- Потерпи, щас будет легче. Сделали обезболивающее.
Судороги не проходят, трясет, трясет... И от этого боль терпеть невозможно. Я опять проваливаюсь.
- А где-то лондонский дождь, до боли до крика
Поздравляю тебя и на каждой открытке,
Я с любовью пишу - с днем рождения, Вика!
Кажется, я могу слышать. И соображать. Это за стенкой играет радио. Открываю глаза. Света больше нет. Я могу видеть. За окном, в стороне Черкизовской, полно огней. Судорог и боли тоже нет. Я лежу на кровати возле окна. К руке тянется прозрачный шнур капельницы. Палата отгорожена от коридора большими стеклами. По коридору пробежала какая-то тетенька и крикнула:
- Сил нет, хочу чая с лимоном!
Я тоже хочу!
Все еще немного зыбкое, но я понимаю, кто я такая. Тут в палату с шумом кто-то врывается - давешние медсестры из отделения патологии.
- Поздравляем! Вот, держи, это тебе муж передал - эластичные бинты и вот...
У меня перед носом очутился огромный букет крупных бордовых роз. Понимаю, что это как в дамском романе, но так и было - едва я вдохнула их аромат, комната приобрела резкость, как при настройке театрального бинокля. Я увидела лица сестер и еще одно лицо. Я знала, это женщина, чей голос я приняла за галлюцинацию. Это она уговаривала меня потерпеть. Позже в журнале "Здоровье" я прочла, что запах роз обладает болеутоляющим эффектом. Думаю, тут еще сыграло роль осознание того, что о тебе помнят и волнуются.
С этим и пришло выздоровление - с песней, чьим-то чаем с лимоном и с розами от мужа.
Держать цветы в отделении реанимации или как его еще называют - комнате интенсивной терапии, нельзя. Поэтому их вынесли в коридор и поставили перед окошком так, чтобы я их видела. В это время по коридору шла врач и воскликнула:
- Какая прелесть! Это кому?
Наша медсестра ей ответила:
- А это моей пациентке муж принес. Он у нее швед.
- Ну конечно, разве русский мужик догадался бы принести жене розы?!
Вот так рождаются мифы! Я прыснула, скривилась от резкой боли в животе, и поняла, что окончательно пришла в себя. Часы показывали семь. От наркоза я отходила пять часов.
Потом зашла Татьяна с каким-то врачом. Он щупал мой живот, а Татьяна уговаривал меня терпеть... Как будто у меня был выбор! Живот врачу понравился своей мягкостью и, закончив его терзать, эскулап вернул на него пузырь со льдом.
Татьяна сказала, что если все будет так же хорошо, меня завтра переведут в послеродовое отделение.
- Ты хоть смогла увидеть дочку? Вес 3300, рост 52 сантиметра. Все, лежи, отдыхай.
- С ней все в порядке?
- Нормально, ее щас врачи осматривают, не волнуйся, так и надо. Наверное, полежит в кювезике под ультрафиолетом - так что немного загорит. А ты время от времени постарайся переворачиваться на бок. Сначала получаться не будет, но старайся. А завтра начинай вставать и ходить… Кстати, сегодня день Казанской Божией матери. Так что ты в большой праздник родила. А тут еще в Госдуме хотят четвертое ноября праздником сделать…
Когда они ушли, я честно попыталась повернуться. Но ощущение было такое, что шов расходится, а живот переваливается на кровать. Татьяна, наверное, ошиблась, когда велела назавтра вставать… Бывает.
Я огляделась. Напротив, у окна тоже кто-то лежал, невидимый за одеялом.
- Самое ужасное, что я ее не понимаю, - пожаловалась мне медсестра, заметив мой взгляд. Она прилаживала к моей капельнице ампулу с антибиотиком.
- А кто там?
- Китаянка. Ее прямо перед тобой привезли. Иногда постанывает и что-то шепчет, а я не пойму!
- Лия! - позвала я, - Лия, это ты?!
- А, - донесся знакомый голосок.
- Лия, как ты там?
В ответ Лия что-то простонала. Господи, как же тяжело ей было! Я-то, хоть и в полубреду, но слышала, как меня утешают. Слышала, что говорят врачи, а она не понимала ничего. Она лежала, свернувшись калачиком, и даже голову от подушки не могла поднять. Я попросила медсестру дать ей воды, решив, что горло у нее дерет так же, как и у меня после трубки, через которую мы дышали. А пить хотелось страшно. Надо было взять с собой либо чай с лимоном термосе, либо минералку без газа… но кто же знал?
Проснулась я в час. Попила воды, вытянула над головой руки - единственное движение, не вызывавшее болевых ощущений. Прислушалась к себе. Из меня что-то время от времени выливалось - отходили сгустки крови, как потом выяснилось. Катетер я, действительно, больше не чувствовала. Зато горло щипать стало сильнее. И очень хотелось хорошенько прокашляться. Еще бы - сорок минут под наркозом, с трубкой в горле.
Палата освещалась приглушенным светом ночника. За столиком у двери что-то писала медсестра. За окном горели далекие огни. И мне стало так спокойно! Я выносила малыша, родила его, точнее ее, и хотя все только начинается, сейчас можно лежать с чувством выполненного долга. Обо мне заботятся, вот - укрыли теплым одеялом, и, наверное, эту ночь я запомню на всю жизнь. И, конечно, до утра спать не смогу. И тут же уснула.
После родов
Когда меня привезли в послеродовое, бокс был занят, и меня поместили в четырехместную палату напротив. Туда же определили и Лию. Как позже выяснилось, это была палата "для своих" и для "платников". Ничем особым от других палат она не отличалась. Разве что контингентом. Моя соседка - женщина уже в летах, ко всем без исключения обращалась на "вы". В отделении для новорожденных работала ее лучшая подруга.
Мне досталось место у окна, откуда был хорошо виден первый - ожоговый - корпус. Напротив поместили Лию, которая, очутившись в кровати, сразу заснула. Рядом с Лией лежала очень симпатичная девушка, как позже выяснилось, студентка мединститута, будущий педиатр. Звали ее Оля.
Из того дня помню мало. Помню, пришла повариха и принесла нам с Лией нечто похожее не бульон. Ничего больше после кесарева не полагалось. Не то запоры и прочие неприятности. Потом пришла женщина и прикатила на тележке наши с Лией сумки. Из Лииной гордо торчал огромный термос…
Соседки рассказали, что кормить детей здесь приносят на третий день, если все хорошо и им не назначено лечения. А пока не принесут, каждый вечер, в восемь часов, можно прийти в отделение для новорожденных, поглядеть на свое чудище. Ключевым словом для меня тут было "прийти"… Ходить я не могла. Что там - повернуться, без ощущения, что все внутренности вываливаются на простыню, было невозможно. С другой стороны - а что делать? Надо было учиться сидеть, вставать и ходить. Причем сроку на все про все отводилось не так и много - несколько часов. Сначала, под бдительным наблюдением соседок, попробовала сесть. Для этого одной из пеленок я туго перевязала живот, чтобы не падал. И сразу поняла, что главная проблема - дыхание. Дышать при первой попытке сесть или встать невозможно. Поэтому опускаешься обратно, дышишь и пробуешь снова. На второй раз дышать получается. Пока я тренировалась, девочкам принесли младенцев.
Через час, когда детей уже унесли (а приносили их на полчаса три раза днем и на час - в восемь вечера), даже неумолимая Ольга сказала:
- Вик, хватит! Ты уже хорошо ходишь, ложись.
Но я-то помнила, что мне придется пройти весь коридор!!! Никогда раньше я не понимала, что коридоры могут быть длинными, они все были для меня просто коридорами… И никогда я так не сочувствовала старушкам, только теперь поняв, как непохожи пространства и меры веса для старых и молодых. Когда Наталья с Ольгой уже в два голоса стали взывать к моему разуму, я ответила (сквозь зубы, потому что ходить и говорить было тяжело - предательское дыхание снова сбивалось):
- Я-хочу-увидеть-своего-ребенка!
Девушки кивнули и отстали.
А еще днем пришла Ольга Владимировна - зав. детским отделением. Ко всем без исключения Ольга Владимировна обращалась "зайчик", что было очень приятно. Мне она сказала, что у малышки высокий билирубин - из-за желтушки. И, хотя, результаты анализов еще не пришли, по ее мнению, никаких проблем из-за моего внезапно подскочившего титра у ребенка нет. Но пока билирубин не нормализуется, девочка полежит в кювезике под ультрафиолетом и капельницей с глюкозой. Лиина малышка тоже лежала в кювезике из-за небольшой гипоксии… к счастью, Лия понимала это слово, и объяснять его значение мне не пришлось.
И вот без десяти восемь.
- Все, иди, - сказала Ольга, - я щас нянечку позову - пусть тебя проводит. Там тех, кто сразу после кесарева пускают вне очереди…
Но нянечки не нашлось. Пришлось идти одной. Хотя, пошла не то слово… потащилась? Вокруг все предательски дрожало, а стены были на удивление гладкими и скользкими. Дойдя до широких дверей отделения новорожденных, я обнаружила внушительную толпу. Стоять уже было трудно и я оперлась на стену, понимая, что, кажется, по ней съезжаю… Тут дверь открылась и полная блондинка спросила:
- Кто после кесарева?
Я что-то пискнула и меня пустили вне очереди в числе еще двух барышень, которые, правда, шли бодро - кесарево им сделали дня два-три назад.
Не знаю, что там управляет нашим организмом - голова, психика или еще что, но, едва переступив порог, я стала нормальным человеком. Ничего у меня не дрожало и вокруг не качалось. Только сердце замирало. Недалеко от двери стоял стол, за ним помещалась сестра. Я назвала свою фамилию, и она показала рукой:
- Первая палата.
Палаты были по обе стороны от коридора. Штук шесть, кажется. И первая, конечно, самая последняя!! Но что до того, если я уже чувствовала этот запах - молочной смеси, детской присыпки и еще какой-то трудноопределимый - может быть чистой детской кожи? Вошла в небольшую палату. По обе стороны стоят прозрачные лоточки на высоких подставках. В лоточках - белые свертки. Возле двери и у окна два больших аквариума. Только вместо воды в них воздух, а вместо рыб - по ребенку.
- Ваша - в том кювезике, - тихо сказала сестра и показала на аквариум у окна.
Я подошла. Внутри лежал голенький ребенок, только на глазах для защиты от ультрафиолета была марлевая повязка.
Ни одной связной мысли в голове у меня не наблюдалось. Только какое-то изумление, оттого что вижу не воображаемый образ, который рисовала себе 9 месяцев, а реального человека. Когда состояние прострации несколько отступило, меня поразили три вещи. Первое - длинные пальцы на руках, второе - большие ступни, и третье - независимый, даже надменный вид. О новорожденных я судила по фильмам, - красненькие, сморщенные с бессмысленным выражением лиц. А у этой… Нос вздернут, подбородок задран, губы чуть изогнуты. Словно не младенец в кювезе, а дива на пляже. И от этого сочетания - голого тельца и независимой мордашки дочь выглядела как-то особенно уязвимой.
Я наклонилась - в кювезе были круглые отверстия сбоку, улыбнулась и прошептала:
- Ну, привет!
Создание по ту сторону прозрачной стенки никак не отреагировало, продолжая глядеть свои ультрафиолетовые сны.
Мне очень хотелось прикоснуться к ней, но все же я была рада, что этого, наверное, нельзя делать, - надо еще привыкнуть к мысли о том, что она теперь существует вне меня.
Хорошо ходить я стала уже на второй день после операции. Раздражала только пеленка, которой я подвязывала живот и эластичный бинт на левой ноге, которым мне перевязывали рвущиеся наружу вены. Поэтому я попросила мужа купить послеродовый бандаж и специальные чулки для страдающих варикозом. Все это Денис привез мне в субботу. Надев черный кружевной бандаж-корсет и такие же чулки, я почувствовала себя не только более комфортно, но и вообще… очень даже здорово.: Еще полезно иметь при себе чернослив или сливу - для того, чтобы избежать клизмы, когда после операции кишечник филонит и дня три прикидывается больным. Так же стоило купить одноразовые трусики - ни стирать, ни сушить…
Помню, в ночь с субботы на воскресение я лежала, смотрела в окно на соседний корпус и вспоминала свой послеродовый выход из наркоза. То ли благодаря экстремальной ситуации (а роды, тем более первые, именно это и есть), то ли каким-то механизмам, выпускающим наружу новую жизнь, я с удивлением обнаруживала очевидный смысл в простых явлениях. В ту ночь в голове все скакала какая-то мысль, прыгала, билась и выскочила наружу как откровение для меня, и как банальность для еще не прочувствовавших ее. Я пыталась сформулировать ее нестандартно и красиво. Но у меня ничего не получалось. И сейчас, спустя год, я могу выразить ее только теми же словами, какие пришли мне в голову в ночь с 6 на 7 ноября 2004 года: на свете нет ничего дороже сострадания.
То состояние при выходе из наркоза я не забуду, наверное, никогда. Не из-за боли - ее-то как раз забываешь быстро, а из-за того, что на несколько часов я перестала существовать как личность. Все, что до той поры составляло мое сознание: мысли, чувства, гордость, желания - все это ушло. И все то, что еще от меня осталось было очень легко разрушить одним грубым окриком или просто молчанием. Я была абсолютно беззащитна. Но в ответ на свои бесконечные "мне больно" я слышала терпеливые, ласковые слова : "Потерпи, все пройдет. Сейчас сделаю укол". Той ночной медсестре в реанимации я не платила денег, из-за сумбурной выписки не принесла ей цветов или конфет. Я даже не знаю ее имени…
У нас принято оправдывать невнимание и бессердечие материальным положением. Везде - в муниципальных поликлиниках, школах… Но разве врач, орущий на пациентов, перестанет быть хамом, если ему вдруг начнут хорошо платить? Нет. Вот, например, днем Лия, которая потихоньку начала ходить, плакала из-за того, что в детском отделении медсестры требуют с нее 300 рублей за те три минуты вечером, когда она приходит к ребенку… А несколькими этажами выше в реанимации ночная сестра не считает, что ее забота должна чего-то стоить тем, о ком она заботится.
Кстати, с Лией мы понимали друг друга гораздо лучше. Так, она рассказала, что согласно их китайским традициям, родившая женщина в течение месяца не должна чистить зубы, мыть голову, принимать душ, открывать окна, смотреть телевизор, читать. С чем это связано, я уже понять не смогла, хотя Лия что-то пыталась объяснить жестами…
Лафа закончилась в ночь с воскресения на понедельник. Ложась спать, я чувствовала покалывание в груди. А часа через два проснулась от дикой боли. Ощущение было такое, что обе груди у меня изжалены осами. Грудь стала твердой с выпирающими прожилками. Пришло молоко…
На пятый день меня повели на УЗИ. С этим в 36-ом строго. Если матка еще не очистилась от сгустков крови, назначают капельницу с лекарством, заставляющим матку сокращаться.
Лия ушла домой через пять дней после родов. Ее девочка, которую она назвала Ли, еще оставалась в больнице.
И вот, наконец, на пятый день моего пребывания в роддоме завотделением новорожденных сказала, что билирубин у ребенка в норме. Ее достали из кювезика и завтра мне принесут…
Я до сих пор помню, как распахивались огромный двери, и, подталкиваемая медсестрой, по коридору плыла каталка с белыми свертками, уложенными рядком как яички. Мои руки до сих пор помнят вес, гладкую пеленку и тепло спрятанного под ней тельца...
Надо сказать, что в первый раз дочь пососала от силы минуту и уснула - наверное, была сыта. А я разглядывала ее. Теперь было видно, насколько она смугленькая - загорела под ультрафиолетом. Волосы были мужа, хотя и темнее - почти черные, но тоже слегка вьющиеся, в отличие от моих абсолютно прямых. Я позвонила Денису и дала послушать, как сопит во сне наш ребенок…
В роддоме после рождения Аленки мы пробыли 10 дней. С одной стороны, я уже привыкла к его распорядку. С другой… мне почти физически было больно каждый раз после кормления отдавать дочь медсестре. Кстати, о медсестрах. В 36-ом роддоме практикуется следующая штука. В выходные, когда завотделением нет, сестры из отделения для новорожденных, забирая детишек после кормления, просят их мам зайти в отделение. Там трагично вопрошают:
- И сколько вы еще планируете тут лежать?
Далее следуют обвинения в адрес завотделением, что она любит направлять малышей в больницы, брать с мам деньги, а так же заверения в том, что с малышом все в порядке и можно хоть сейчас уйти домой под расписку. Эти откровения преследуют две цели. Во-первых, чем меньше детей, тем проще сестрам. Во-вторых, при выписке положено давать им 500 руб. Хорошо помню, как 7 ноября, когда под расписку из отделения ушло сразу несколько девчонок, из комнатки медсестер доносились раскаты смеха, пахло вином и табаком…
Но мы все же дождались официальной выписки со всей ее счастливой кутерьмой.
Дочку назвали Аленой. : Волосы у нее посветлели - теперь они русые.
А вот смуглой она оставалась первые шесть месяцев как китайчонок. Как напоминание о Лие. Которая, кстати, недавно звонила - до сих пор в Москве, а маленькая Ли чувствует себя нормально - все, что мне удалось понять:.
А еще я теперь точно знаю, что такое счастье. Я видела то, чего нет на свете прекраснее - первую улыбку своего ребенка. Мы с мужем впервые ощущали себя частью чего-то большего, чем мы сами, настоящего, без "но" и "если", когда видели как постепенно "просыпается к жизни" ребенок - сначала становится осмысленным взгляд, потом реакции. Наш человек растет. Завтра он вернется с дачи и, по слухам, продемонстрирует родителям, что именно говорит корова и как разговаривает кукушка:.
