Вокруг полумесяца и креста
Если выйти из мечети к реке, то глазам предстанут сразу несколько тысячелетий кордовской истории.
Почти от стен южного фасада через Гвадалквивир перекинут арочный мост, известный под нехитрым названием "Римский". Действительно, первое сооружение в этом месте построили в I веке до н. э. по личному указанию Юлия Цезаря. Потом его, конечно, перестраивали и арабы, и испанцы, но несущие опоры остались нетронутыми.
Как это ни удивительно, до 1953 года Римский мост оставался единственным в городе, и его древние конструкции стойко выдерживали автомобильное движение, которое запретили два года назад. Триумфальная арка XVI века заняла место старинных городских ворот, сразу за которыми начинается мост, а на противоположном берегу его "встречает" массивная башня-крепость Калаорра (что по-арабски и значит "укрепление"). Эту чудом сохранившуюся в вихрях войн и революций зубчатую конструкцию в стиле мудехар возвел в XIV веке на "останках" мавританского вала Энрике II, причем защититься он тем самым пытался отнюдь не от мавров, а от собственного сводного брата, Педро Жестокого.
По длине Римского моста прекрасно видно, насколько шире раньше была река. Гвадалквивиру наших дней 16 пролетов совершенно не нужны — он давно и сильно обмелел, "разобранный" крестьянами на полив рощ и виноградников выше по течению. Даже мельничное колесо так называемой Альбулафии тут же, в Кордове, висит высоко над водой. Водяные мельницы такого типа арабы, кстати, использовали не только для зерна, но и в качестве подъемника для воды — ее и при них на выжженных равнинах Испании было мало. Для этого к лопастям прикреплялась специальная цепь с черпаками. Так вот, хозяйственное сооружение некоего Альбулафия (это латинизированное арабское имя дает хорошее представление о том, каким смешанным наречием пользовались кордовцы Средних веков) находилось прямо под стенами халифского дворца и поставляло влагу для его садов. Работало оно и после изгнания мусульман, но уже на епископа. Только в XV веке знаменитая королева Изабелла, та самая, которая поклялась не снимать и не стирать свою белую рубашку, пока не изгонят последнего араба из Иберии, приказала остановить колесо, не выдержав его беспрестанного скрипа по ночам. Воительница страдала мигренью. Впрочем, ее просьбу можно понять. Скрип эмблематической мельницы, изображение которой украшает современный герб Кордовы, казался таким невыносимо громким обитателям Алькасара оттого, что располагалась она гораздо ближе к реке, чем бывшее жилище халифов. Алькасар поныне замыкает панораму центральной части города "справа", если смотреть от реки. Построенный в 1328 году на месте, где когда-то стояли римская речная таможня и резиденция Цезаря, он принимал в своих стенах с десяток поколений испанских монархов — приезжая в Кордову, они всякий раз останавливались только здесь. И здесь же имело место, можно сказать, ключевое событие национальной истории, определившее все ее развитие на века (примерно как у нас — свержение Ига). В 1486 году в Алькасаре переселенец из Лиссабона и генуэзец по рождению, некто Кристофоро Коломбо (по кастильски — Кристобаль Колон) представил Фердинанду и Изабелле проект своего путешествия (имеется соответствующий памятник этой сцены). Позднее в королевском замке располагался "офис" Святой Инквизиции, затем тюрьма, сейчас — археологический музей. От резиденции же халифа со знаменитыми садами не осталось и следа. Сохранилось только название квартала "Старый Алькасар". Правда, о нем помнят одни карты города да старожилы. Широким же массам населения он больше известен как Сан-Басилио — так "зовут" его центральную улицу, особо знаменитую своими патио.
Интроспекция 1. Патио
Типичная для всей Испании градостроительная деталь — внутренний дворик — восходит еще к римским атриумам. Арабы только добавили к прямоугольному внутреннему пространству без крыши свой "сагуан", некоторого рода темные "сени", призванные настроить входящего на "семейный" лад. Кордовские патио пользуются особенной и заслуженной славой в Испании: история сложилась так, что их украшение стало для горожан делом чести. Во вторую неделю мая здесь с 1918 года проходит открытый конкурс: праздные туристы, взволнованные соседи, просто любопытные, а главное — беспристрастная комиссия "Общества друзей кордовских патио" — высшего законодательного органа "дворового" движения, — обходят один за другим дворики по всему городу. А там — буйство цветов и ароматов, шум воды или спокойствие замшелого колодца, сотни цветочных горшков на стенах. Победитель получает не только памятную дощечку, но и солидную премию — на дальнейшее поддержание статуса патио высокой культуры быта.
...Накрапывает мелкий дождь. Местные радуются ему как дети: с каждым годом проблема засух становится все актуальнее. В поисках укрытия просто ныряем в открытую дверь дома № 50 по улице Сан-Басилио и попадаем в самый настоящий кордовский патио, где становимся свидетелями несколько несообразной с погодными условиями и нашими представлениями о садоводстве сцены. Весьма крепкий дедушка из очень длинного зеленого шланга поливает развешанные по стенам растения в горшках. Нисколько не удивившись нашему вторжению, он предваряет все недоуменные и одобрительные восклицания, которыми мы готовы разразиться. "Здесь у меня 600 емкостей, а дождик мелкий — не польет, только листья намочит. Я-то знаю. Уже 16 лет за этим патио ухаживаю, а мне самому, как думаете, сколько лет? Сейчас принесу свидетельство о рождении, а то не поверите".
Пока он ходит, мы робко осматриваем чудо-сад. Теперь понятно, почему шланг такой длинный: горшки покрывают все четыре стены патио во всю высоту. К оросительному прибору прилагается длинная палка с кольцом — если продеть в него шланг, можно дотянуться до самого верха. Старик возвращается с пожелтевшей от времени бумагой: Мануэль Санчес Кольменеро, родился 29 декабря 1913 года...
93-летний дон Мануэль живет по соседству, сразу за стеной. Сам же дом № 50, где ютились тринадцать семей, расселили несколько лет назад — ему требовался капитальный ремонт, "все-таки еще арабы строили". (Тут, как и полагается в Кордове, старик впадает-таки в мифологию: "при арабах" здесь стоял один из флигелей Старого Алькасара.) После реконструкции здание отдали народным умельцам под мастерские, а в патио обосновался официальный штаб "Общества друзей".
Тем временем день клонился к закату, а мне хотелось именно в сумерках увидеть другой важнейший символ Кордовы. Если мечеть-собор видна в городе отовсюду, то синагогу в недрах Еврейского квартала, на улице тоже Еврейской — придется еще поискать. Она совсем незаметна снаружи: туристы зачастую проходят мимо по десять раз, пока кто-нибудь не "настроит" их внимание. Впрочем, и внутри тоже мало что сохранилось (да и было-то мало: по канону иудейский молельный дом должен выглядеть аскетически) — только фрагменты резных гипсовых панелей с надписями на иврите, выполненными, как вы догадались, в стиле мудехар. Значит, строили дом по заказу состоятельной (и при христианах) еврейской общины арабские мастера...
Интроспекция 2. Синагога
Десятки синагог Кордовы времен халифата были разрушены после его распада: наводнившие полуостров невежественные берберы не терпели иных образов Бога, кроме собственного. Евреи с надеждой ждали прихода христиан — даже не потому, что уповали на их большую толерантность. Они просто знали, что могут оказаться им очень полезны. Так и случилось — кастильские короли занимали у иудейских ростовщиков деньги и пользовались их знаниями арабских обычаев для успешной борьбы с оными. Новые правители были поначалу столь милостивы к сынам Авраама, что позволили возвести им в центре города новую просторную синагогу.
В ней, однако, не слишком долго звучали слова Торы и Пророков — архитектор Ицхак Мохеб завершил свое творение в 1315 году (о том свидетельствует одна из сохранившихся надписей), а в 1492-м Фердинанд с Изабеллой "передумали" и издали пресловутый в истории указ: все, кто не пожелает принять христианство, на вечные времена изгоняются из Испании.
Истреблялись и архитектурные свидетельства былого еврейства. По всей стране сохранились только три средневековые синагоги: две в Толедо и одна в Кордове. Этому, как и в случае с мечетью, мы обязаны "наслоению": вначале она была приспособлена под церковь при городском дурдоме, примыкавшем к ней. Затем ее отдали гильдии башмачников, которые посвятили еврейский молитвенный дом своим башмачным покровителям: святым Криспину и Криспиниану. На западной стене среди надписей на иврите различим поблекший католический крест...
"Для тебя пойдет снег"
С утра мы едем в Медину-аль-Захру, что в переводе (с арабского, естественно) — цветущий город. "Город" — это, конечно, громко сказано. Руины города. Вернее, пригорода современной Кордовы. А еще вернее, самой обширной (по статистике!) из когда-либо построенных государственных резиденций. Согласно легенде, Абдаррахман III построил этот загородный дворец для любимой жены — красавицы аль-Захры, которую "вывез" из Гранады. "Для тебя пойдет снег в горах, любимая, сила моей любви заставит его пойти", — пообещал он прекрасной девице. И действительно, засадил склоны аль-Аруса миндальными деревьями. Их белые стволы издали напоминают заснеженные вершины Сьерры-Невады, которую она покинула.
По другой версии, строительство Медины было задумано Абдаррахманом сразу после того, как в 929 году он провозгласил себя халифом. Кроме того, что теперь в пятничной молитве всем правоверным полагалось упоминать его имя, ничего не изменилось — на деле Кордовский эмират уже давно был политически независим от Багдада или Дамаска. Однако в нем самом уже рождались амбициозные планы североафриканского похода на враждебных Омейядам Фатимидов и требовалась достойная резиденция для встречи будущих послов, размещения многочисленных служб нового расширившегося государства и демонстрации всему миру мощи аль-Андалуса.
Строили Медину с миру по нитке. В буквальном смысле: камни добыли в Пиренейских карьерах, мозаику и утварь доставили из Византии, колонны — мраморные, слоновой кости, эбенового дерева — из Карфагена, Фракии, Рима... По терпеливым подсчетам современников, в городе имелось более четырех тысяч колонн и полутора тысяч дверей. За один день работы в дело шло 6 000 каменных плит разного размера, которые подвозились на четырехстах верблюдах и тысяче мулов. Вершиной арабского инженерного гения стал 15-километровый водопровод, подававший во дворец воду из горных источников...
В общем, Медина-аль-Захра оказалась слишком прекрасна для долголетия — она не простояла целой и ста лет. В 1010 году во время гражданской войны, положившей конец халифату, ее разграбили и разорили все те же берберы. Варвары, что и говорить. Сейчас кругом одни обломки. Вот нечто вроде каменной тумбы с крышкой. Оказывается, унитаз 950-х годов. К нему по керамическим трубам постоянно подавалась вода. Мусульмане всегда трепетно относились к вопросам гигиены.
Впрочем, Медина все же перестраивается потихоньку в грандиозную реставрационную лабораторию. На территории в 112 гектаров ученые кропотливо, камень за камнем, раскапывают, угадывают, восстанавливают. Десятую часть вот только восстановили — не хватает оригинального материала, за тысячу лет разошелся по стране. Приходится создавать тысячи деталей-копий, а это — дело десятилетий.
Каким должен быть тореро. Эпилог
...Кордовский таксист браво салютует нам, прикладывая руку к непокрытой голове, и подруливает прямо к Альмодоварским воротам. Мы выходим здесь — у памятника всем известному философу, наставнику Нерона, Луцию Аннею Сенеке Младшему, который родился в этом городе в 4 году до н. э. Понятное дело, что до 1965 года, когда скульптор Амадео Руис де Ольмос лепил свою статую, он не дожил. Пришлось в качестве натурщика использовать популярного в районе персонажа Пако Эль Рубио (то есть Пако Рыжего), очень похожего на античного мыслителя, как того изображали на бюстах. Заказал же и оплатил памятник знаменитый тореро, любимец города и всей Андалусии Эль Кордовес (просто Кордовец), которому, видимо, оказались близки идеи стоицизма. А может, он просто хотел таким образом подчеркнуть связь между древнеримскими игрищами с дикими животными (venatii), которые одобрял Сенека, противопоставляя гладиаторским, и традицией испанской корриды.
Интроспекция 3. От гладиаторов — к корриде
Археологи считают, что в римской Кордубе цирков и арен для разнообразных боев людей с животными и людей с людьми имелось больше, чем в самом Риме. Впоследствии пришлым мусульманам такие забавы были в диковинку, но и они с удовольствием устраивали состязания с участием диких испанских быков — породы, до того им тоже неизвестной. А уж христиане... Метанием копья в многострадальное иберийское парнокопытное, по преданию, занимался даже сын Фердинанда и Изабеллы принц Хуан — прямо во дворе Алькасара.
Арена для профессиональной корриды появилась тут одной из первых в Испании, в 1779 году. Кордовская земля родила немало отважных тореро, память о них жива в сердце каждого горожанина (и этот патетический штамп я употреблять не боюсь, поскольку он точно отражает положение вещей).
Испанцам нравятся даже суеверия тореадоров. Например, такое: перед боем, если выходишь на арену в Кордове, нужно зайти в церковь Санта-Марина, где крестили знаменитого мастера корриды Манолете, пройти мимо памятника ему, и ни в коем случае не поворачивать налево всю дорогу до Арены, которая является третьей по величине в стране и вмещает 17 000 зрителей.
О романтической встрече с тореро я мечтала практически с детства.
Рафаэль, по прозвищу Чикилин, судя по рассказам, мне "подойдет". Правда, он уже "в отставке", но из профессии ушел молодым. Впрочем, хотя коррида — и спорт, но, скорее, такой, как шахматы. Возраст тут ни при чем. Эль Кордовес — легенда испанской тавромахии — побивает быков до сих пор, а ему скоро 70...
...Холл гостиницы быстрым шагом пересек высокий и статный молодой мужчина в синем костюме и ярко-оранжевом галстуке. Представить его себе попирающим тушу быка сразу как-то не удалось. "Тореро должен быть длинным, — сказал он, взглянув на меня сверху вниз, — иначе в самый важный момент он не сможет подпрыгнуть достаточно высоко, чтобы вонзить шпагу в правильное место и под правильным углом... Ну, конечно, многое зависит и от покрытия арены... Кстати, если хотите, можем съездить на площадь. Посмотрите, как она устроена".
Площадка для боя быков покрыта специальным песком — альберо. Его буро-желтый цвет давно стал "национальным" в Андалусии. Дома в Кордове — белые, декоративные элементы фасадов — непременно альберо... Войти можно через несколько ворот, каждые из которых имеют определенное назначение: здесь заходят зрители, там — быки, отсюда выезжают кареты "скорой помощи", а отсюда с победой выходят герои. Перед "воротами почета" — бюсты пяти халифов от корриды (одному из них — прижизненный). И это в данном случае не метафора, а звание, прижившееся с легкой руки одного газетного обозревателя. Славный "квинтет" кордовских мастеров тавромахии — это Лагартихо, Геррита, Мачакито, Манолете (погиб "при исполнении") и Эль Кордовес.
Интроспекция 4. Халифы наших дней
Величайшая честь для кордовского тореро (а не кордовский не может о таком даже мечтать) — быть причисленным к "халифату тавромахии", который из "стихийно-народного" стал вполне официальным. Последняя, пятая церемония присуждения этого уникального титула прошла в 2002 году в мэрии в присутствии представителей двухсот заинтересованных организаций и ассоциаций. 66-летний Мануэль Бенитес Перес "Эль Кордовес" принял высокое звание "из рук" доньи Росы Агилар, главы городского муниципалитета, кстати, той самой деятельницы, что добилась образования кафедры таврологии в местном университете.
С 2005/06 учебного года эта кафедра работает к вящей радости "желающих всесторонне изучить интересный культурный феномен" (цитата из прессы). Часть занятий проходит непосредственно на Арене, которая, естественно, называется "Халифской".
Рафаэль Эль Чикилин (Малыш) расчехляет принесенную для демонстрации настоящую шпагу-эстоке и в деталях изображает последний, самый сложный и опасный для тореро момент корриды. Тот самый, в котором немаловажную роль играет его рост. Торероматадор встает прямо перед быком и, стараясь избежать непосредственного контакта с рогами, в прыжке должен вонзить шпагу между третьим и четвертым позвонками животного. Чикилин встает в позу, входит в роль и, слегка покачиваясь на носках, смотрит невидящими, "змеиными" глазами на обоюдоострый, звенящий от напряжения кончик шпаги. Я в ужасе вижу, как этот кончик едва не касается позвонков фотографа, который, вдохновленный преображением человека в бойца, пытается запечатлеть его — как раз с той позиции, где в "боевых условиях" находится разъяренный зверь. Я — против таких жертв искусству и боюсь холодного оружия, поэтому стараюсь отвлечь "мою воплощенную мечту" вопросами:
— Не страшно, когда рога прямо перед тобой?
— Люди моей профессии боятся только позора. Этого не прощают ни коррида, ни Кордова.
Чикилин говорит все это совершенно просто, без видимой позы, от его слов веет каким-то древним мужским безрассудством.
И тут наконец впервые за все наше пребывание в Кордове из-за туч проглядывает солнце, и желтый песок альберо на минуту становится обманчиво золотым, словно пляжный. Или, если угодно, таким, как будто на него пролилась кровь.
