В нашей семье никогда не было традиции отмечать Старый Новый год. Ну, не считали мы этот праздник за праздник души — и тела тем более. Но один Старый Новый год я запомнила на всю свою жизнь. Покрепче прежних Новых годов всех вместе взятых. А может быть, и будущих тоже.
Зима в тот год была и холодной и нет одновременно. Утро могло начаться с мороза в минус пятнадцать, а к вечеру от липкого мокрого снега приходилось выжимать куртки. Я пришла домой подавленная и расстроенная. Чем? И не вспомню уже. С улицы раздавалось очередное бессмысленное хлопанье петард, хлопушек, людской смех (уже по-моему больше истерический, чем праздничный). У кого-то из соседей вкусно пахло жареной картошкой, у кого-то — пригоревшей курицей, у кого-то громко орал магнитофон с самодельной сборкой заезженных песен.
Я попросила у себя же прощения за хандру и плаксивость. Праздник же! Какой-никакой. Нужно плеснуть себе в бокал игристого (кто бы купил еще!), заесть горьким шоколадом и надеть улыбку хотя бы Моны Лизы, дабы не испугать пришедший уже по-настоящему Новый год.
Дома была только бабуля. Мой ангел. Моя обожаемая старушка с лучистыми голубыми глазами. Она, видя мое настроение (как и всегда!), тихо поздравила с наступающим, пожелала (она вообще-то никогда и не ждет праздников, чтобы сказать мне приятное) крепкого здоровья, счастья личного и безналичного, море улыбок и спокойствия. Я что-то буркнула в ответ и уселась в кресло, обиженная на весь мир, а прежде — на саму себя. Максимализм, душевный смог и налет меланхолии — вот такой салат к ужину я себе припасла. Настроение упало и не думало подниматься.
Вдруг с просторов всемогущего ТВ заиграла песня. Увы и ах, я не вспомню ни названия, ни исполнителя. Но моя ласковая бабуля, как юная девочка, порхнула из кухни и почти затанцевала на своих больных ногах. В ее бездонных глазах я увидела все: океан любви, девичий задор и нежность, утреннюю росу на розах и рассвет. Она как будто помолодела. И стала такой же, как я. Только чуть выше ростом и мудрее.
Она подмигнула мне, принесла две чашки ароматного чая, разрезала лимонный пирог. И я, напившись и наевшись, как обычно, прижалась к ее невероятно мягкому, теплому плечу. От нее, как от только что зародившейся весны, пахло вечностью. Мы просидели до двадцати четырех ноль ноль, смотря то кино, то передачи. Я заснула на родных коленках, одурманенная пирогами и ее глазами. Сон был таким же спокойным, как и бабулины руки — морщинистые, шершавые, заботливые. Это был лучший Старый Новый год в моей жизни.
Прошло уже восемнадцать лет с того самого дня. Бабули, к сожалению, нет в живых. Но я до сих пор помню свет ее необычайных глаз, душистый пирог и самые искренние поздравления, какие я когда-либо слышала в своей жизни.
