Сентябрь буквально настаивал на отъезде. Дождливые серые будни подарков не обещали. С наступлением осени у меня начинается феодосийско-морская болезнь — запахи родного города (смесь горячего воздуха, водорослей, старой штукатурки, красок и шпал) буквально преследуют, лишают спокойствия и мешают жить.
Огромное желание "увидеть Париж и умереть" давило на корню любые сомнения, основания для которых были не менее весомыми.
Обратившись к высшим силам за помощью, за три часа до отхода автобуса я собрала чемодан. Ведь на мой вопрос "Что делать?" серо-черное небо на мгновение просветлело и озарило светом квадратные метры моей жилплощади.
Двери автобуса закрылись и вот — позади Москва. Дорога запомнилась своей легкостью и красотой проплывающих за окном кубанских станиц.
...Я позвонила в уже знакомую дверь. Строгий голос хозяйки сменили ее жаркие объятия.
Почему я опять еду в Крым
Уезжая из Москвы в Крым, я всегда искренне надеюсь избавиться от накопившейся за год суеты, "обнулить", так сказать, мозг и душу. И каждый раз соседи по койко-местам, славные люди, вносят коррективы в мои благие намерения...
Утро загудело шумом радиоточек, транспортных средств и голосов отдыхающих, которые, как птицы в лесу, перебивали и не слушали друг друга.
На этот раз моей соседкой по "номерам" оказалась дама в широкополой шляпе, длинной юбке и с ярко-красным маникюром. Дополняли картину шикарные очки. Не хватало только мундштука в руке и томика Бунина под мышкой.
— Надежда, — чуть хрипловатым голосом произнесла она.
"Прекрасно! — подумала я. — Надежда — мой компас земной... осталось найти веру и любовь".
"Знойная женщина — мечта поэта" на поверку оказалась замечательным, душевным человеком, интересным собеседником и отличным другом.
...Дни летели. Погода добавляла мне работы. Я писала "шедевры" с энтузиазмом маньяка — наслаждаясь каждой "жертвой".
Пляж и море — далеко не все, что тянет меня к крымским берегам, а в частности к Феодосии. Мекка поэтов и художников, источая заманчивый дух авантюризма, открывает дверь в творческий рай.
Рай был великолепным, но холодным и ветреным. В такие чудесные дни мы с Надеждой гуляли по развалинам генуэзской крепости, как Остап с Кисой Воробьяниновым. И, усевшись на узкой тропе, привлекали желающих посетить "Пятигорский провал", в нашем случае — исторически-архитектурные развалины некогда великой стены.
В Феодосии живут мои друзья, тридцать лет назад, когда на пляжах города яблоку негде было упасть, приютившие нашу семью. Мише тогда было два с половиной года. Теперь Мише тридцать один, а Студневы для меня по-прежнему молоды и задорны. Жизнь потрепала наши тела, но не тронула души. Я зашла к ним на минутку, и. шесть часов пролетело мгновением. Мы до сих пор интересны друг другу. Живите долго, мои друзья! Я всегда о вас помню!
На улицах Феодосии
Возвращалась я по знакомой мне улице, мимо знакомых мне с детства палаток с мороженым и ремонтом часов. Время не властно над вечным городом. На площади у вокзала, сколько себя помню, на одном и том же месте сидит дедушка с допотопными весами. Не уверена, тот ли это дедушка — ведь иначе, учитывая время, это должен быть не кто иной, как Дункан Маклауд. А весы — те самые! Почему и зачем в век электроники на площади с Ильичом вот уже полсотни лет стоит домик с весами, остается только гадать.
Издалека раздавались звуки гитарных струн. Музыкант, он же исполнитель, был один, а вот компания сочувствующих состояла из:
- кассира — человека со шляпой в руке,
- местного аборигена, легко узнаваемого по спортивным штанам и бейсболке,
- просто парня — морячка из Севастополя с забавным именем Эдвард и
- фигуры, не поддающейся определению — то ли сбежавший из монастыря инок, то ли молодой кутюрье в длиннополой рясе с вычурно-выбритой растительностью на лице.
Остановилась я потому, что репертуар исполнителя мне импонировал. Скромностью в этой компании отличался лишь герой программы. Остальные разрисовывали вечеринку различной техникой мастерства.
Эд — парнишка лет 27, мечтающий играть на гитаре, широко улыбаясь, подскакивал с места и буквально парил над землей все время, пока звучала очередная композиция. С ним нас роднила любовь к группе "5Nizza".
Человека со шляпой я видела потом в караоке. Доблестный помощник прожигал вырученную от песен сумму, криво исполняя "Улицу роз".
Колоритный абориген отличался умением сочинять небылицы, иными словами — попросту врать, невероятной гордыней и простоватой хамоватостью.
Человек в рясе весь концерт простоял за лавочкой. Он что-то говорил — либо молился, либо пел. Его оппонентом был абориген. О чем они шептались, ведают только небеса.
Ах, какой был мужчина
Однажды, после вечерней прогулки, меня вызвался проводить мужчина, отдыхающий, по его словам, в Военном Санатории. Я мысленно рисовала себя в страстных объятиях полковника. Но... Спустя некоторое время мои мечты стали таять, как снег весной — быстро, бесследно и безнадежно.
Провожая меня восвояси, "кавалер" всю дорогу рассказывал свою биографию, четко следуя хронологическому порядку дат и событий. Нарушать границы обескураженного слушателя он явно не собирался. "Вот те, бабушка, и Рабиндранат Тагор", — подумалось мне у дверей в хозяйские апартаменты. Примеряя сомбреро, Хуан в моем лице явно преувеличил свои шансы.
Мы наскоро попрощались. Амур, подальше пряча стрелы, хохотал. Гименей в этой истории был вообще не при делах. Алла Борисовна рыдала вместе со своим хитом про полковника.
Я уже было расстроилась, как из соседнего двора мне в утешение полились невероятно-фантастические звуки саксофона! Это было нечто!
Невидимый музыкант даже не догадывался, что за забором, среди розовых кустов, его кто-то внимательно слушает...
Отдых подходил к концу.
По приезду в Москву у меня, как "дежавю", повторился случай с саксофонистом. Мы с внучкой Алисой слышали, как во дворе, среди многоэтажек, кто-то играет на саксофоне. Как мы ни старались разглядеть исполнителя, так и не смогли. Играл музыкант недолго. Видимо — "повязали".
Как сказал известный писатель-сатирик: "Нету... Нету нынче романтизьму...".
