Как вести себя в непонятные времена, когда все резко меняется, и неизвестно, что будет дальше? Придерживаться привычного? Или затевать новое? Стратегии выживания, которые помогли в 90-е и помогут в сегодняшний кризис, хорошо описаны в рассказе Татьяны Устиновой "Тверская, 8". Наверное, поэтому его недавно переиздали в новом сборнике. Предлагаем отрывок из рассказа.
— Девчонки, танки!..
— Какие танки, что ты врешь!
— Да говорю тебе, танки на улице Горького! Прямо у нас под окнами! Не веришь, выйди и глянь сама!
Вмиг всех, кто курил на лестнице, где всегда почему-то был сквозняк, будто сдуло этим самым сквозняком, только каблуки зацокали по истертым ступеням.
Что такое? Неужели все-таки… Нет, про это и думать как-то страшно. Но неужели все-таки… переворот? Это значит… что? Это значит — гражданская война, что ли?! Вот тут, у нас, в Москве танки?!
Первой по лестнице скатилась товаровед Нина Иванушкина, навалилась на дверь, дергая кольцо кодового замка, который всегда почему-то заедало, и выскочила в торговый зал. Электричество горело тускло, и в помещении оказалось сумрачно, несмотря на то, что лето и середина дня. Непривычная для книжного магазина тишина была только внутри, а снаружи, наоборот, доносился странный гул, как будто поезд метро, набирая скорость, мчался на станцию "Пушкинская" не под землей, а прямо по улице!
— Ну что там?
Нина оглянулась. Желтая канцелярская дверь с кодовым замком, ведущая в святая святых магазина, в подсобные и складские помещения, — а там материальные ценности, между прочим! — была распахнута настежь. Елена Семеновна, Клара Францевна, Лиза, Ирина Федоровна из бухгалтерии, выскочившие следом за ней, толпились на пятачке между прилавками, вытягивали шеи, как гусыни.
Марины среди них не было. Нина оглянулась еще раз, чтобы удостовериться. Удостоверилась, что нет, и стала смотреть на улицу.
Покупатели тоже вытягивали шеи и медленно, как в кино, закрывали книги, которые листали, клали их на прилавки и шли к окнам. За полукруглыми окнами-витринами прямо по самой середине улицы, переименованной опять в Тверскую в прошлом году, деловито, страшно и шустро ползли танки.
— Господи Иисусе, — пробормотала за спиной у Нины старенькая Клара Францевна, — это что же такое будет, а? Война, что ли!
— Какая война, типун вам на язык!
— А у меня мальчишка один дома, как бы его не понесло куда-нибудь. Надо ехать. Девочки, как вы думаете, поезда еще ходят?
— Какие поезда?..
— Метро, какие же еще!
— Да туда сейчас и не пройдешь небось, к метро-то! Я с утра шла, там вовсю митинговали, а сейчас, наверное…
— Он ведь у меня такой, он ведь родину пойдет защищать! Нет, мне надо ехать, прямо сейчас.
— От кого защищать-то?
— Что?
— От кого родину защищать? Тут поди разберись, где свои, где чужие, от кого защищать, а кого…
История государства российского
— Что тут происходит?
Нина оглянулась и увидела директрису. Она стояла в некотором отдалении, и вид у нее был не слишком приветливый.
— Марина! Марина Николавна, танки!
— Я вижу. Почему дверь в подсобное помещение открыта, девушки? Танки танками, а материальные ценности никто не отменял. Во время инвентаризации недосчитаемся чего-нибудь, скажем — недоглядели, потому что на танки любовались?!.
Ирина Федоровна из бухгалтерии пожала плечами и с мстительным видом захлопнула желтую канцелярскую дверь.
Марина, назначенная директором без году неделя, никому не нравилась и всех раздражала.
— Марина Николаевна, как вы думаете, война будет?
Тут повернулись все разом — и сотрудники, и покупатели — и уставились ей в лицо, как будто она знала нечто такое, чего не знает никто, и немедленно должна произнести речь.
— Никакой войны не будет, — отчеканила Марина как ни в чем не бывало. — Ситуация в стране сложная, все об этом знают. Очевидно, танки вызвали, чтобы поддерживать порядок.
— А на Пушкинской сегодня с утра митинговали, не пройти было, — жалобно шмыгнув носом, сказала та самая сотрудница, у которой мальчишка был один дома. — А сейчас… что же? А если стрелять начнут?
— Не начнут, — так же уверенно сказала Марина, которая понятия не имела, начнут танки стрелять или нет.
— Марина Николавна, можно мне домой, а? У меня сын…
— Ни за что не отпустит, — шепнула Ирина Федоровна из бухгалтерии Нине Иванушкиной. — Что ей там какой-то сын! Ей главное план выполнить!.. Хоть тут революция, хоть боевые действия, хоть дети плачут!..
— Езжайте, — громко сказала директриса. — Всех остальных прошу не паниковать и не пугать наших покупателей. Что вам показать? — внезапно изменив тон, обратилась она к тишайшему старичку в длинном летнем пальто. Старичок давно порывался о чем-то спросить продавца и как будто не решался.
— "Историю государства Российского" Карамзина. У вас есть, деточка?
"Деточка" Марина уверенной рукой взяла старика под локоток и повлекла к дальнему прилавку.
— Все меняется, — бормотал себе под нос старичок, — все меняется, и только люди во все времена остаются одинаковыми! Люди, их стремления и амбиции. Вы не находите, деточка?
— Да-да, — рассеянно подтвердила Марина, прислушиваясь к гулу за окнами. Чего-чего, а танков никто не ожидал. Может, и впрямь нужно спасаться? Распускать сотрудников, бежать по домам?.. Забаррикадировать окна и двери сваленными в кучу стульями и столами?.. Забить витрины фанерными щитами, как в войну? И самое главное — что дальше? Как узнать?
Ничего нет и все можно
Все получилось слишком быстро — Горбачев улетел в Форос, газеты писали нечто невразумительное, но тревожное, и с каждым днем это тревожное все нарастало, и каждый день казалось, что "вот-вот начнется", а что именно начнется, никто не знал.
В воздухе, как будто перегретом истерическими выкриками газетных и телевизионных журналистов, носилось предчувствие чего-то страшного, непоправимого, но тем не менее необходимого, без чего дальнейшая жизнь уж точно невозможна.
Так жить нельзя, повторяли все, а как можно и должно — никто не знал.
В магазинах не было еды.
На заправках висели объявления "Бензина нет совсем", потому что растерянные мужики, просительно нагибаясь к окошечкам и услыхав, что "бензина нет", неизменно спрашивали: "Совсем?!"
В программе "Время" объявили, что в Московской области хлеба осталось на три дня, а в Ленинградской на два.
Повсюду были угрюмые лица, горящие глаза, и все говорили — не только на кухнях и на работе, но и на митингах — только об одном: что дальше? Никто не знал. Голод? Революция? Гражданская война?
Митинги в последнее время стали таким же привычным и обыденным делом, как и очереди. Только на митинги бегали с гораздо большим энтузиазмом и рвением. Они проходили повсюду: на площадях, возле станций метро, в скверах и парках. Впрочем, очереди тоже напоминали митинги. Там волновались, шумели, выкрикивали лозунги, один нелепее другого. Деньги и в карманах, и в бюджете таяли, как сахар в чашке с чаем.
Книжный магазин "Москва", смотревший огромными окнами-витринами на улицу Горького, казался осколком "старого мира" — там все так же светили лампы дневного света, казавшиеся когда-то последним достижением дизайна, все так же поблескивали полированные темные прилавки, все так же было набрано золотыми буквами "Общественно-политический отдел", все так же пахло книжной пылью и слежавшейся бумагой.
Читателей, правда, стало маловато. Время такое, не до книг. Впрочем, и книг-то никаких не было. То, что читали раньше, во времена застоя, казалось до невозможности глупым и каким-то "нежизненным", и было даже стыдно немного, что еще недавно пьеса про то, как на заводе делят премиальные, считалась верхом фрондерства и гражданского мужества.
Коричневый томик Булгакова, тиснутый в Минске на заре перестройки, разлетелся за считаные часы. В томике было всего два произведения — "Мастер и Маргарита" и "Белая гвардия", — и ошалевшие от счастья читатели хватали книгу, как хлеб.
И, как в очереди за хлебом, пришлось установить порядок, давали по одной в руки. И все равно торговали только полдня, и книги кончились.
В издательствах не понимали, что происходит. Вроде бы все нынче должны работать "по-новому", но что это значит? Печатать и продавать то, что на самом деле нужно и интересно народу, и это вовсе не книги пролетарского писателя Горького на языке братского болгарского народа?! Но поверить в то, что на самом деле можно все, до конца еще никто не мог.
Что, и Довлатова можно?! И Веничку Ерофеева?! А Шаламова?! Шаламова-то уж наверняка нельзя!.. И Аксенова нельзя, он в Биаррице живет!
Самое ужасное, что и спросить-то было не у кого!.. Идеологический отдел КПСС находился в коме, а сама идеология вроде как умерла совсем…
"Иностранка" попробовала напечатать Борхеса отдельной книжечкой, на сером газетном срыве, и прошло!.. Ну, тогда — господи, твоя воля, — Кастанеду, и тоже прошло!.. Тут выяснилось, что иностранцев нужно переводить, многих заново, ибо права на переводы принадлежат государству, а государство в одночасье стало ни при чем, и дело застопорилось.
Издательство "Новости", состоявшее при АПН, зажмурившись и гикнув "была — не была!" — выпустило Дика Френсиса, который раньше выходил только в правильно подобранных сборниках — сто пятьдесят страниц детектива румынского, сто пятьдесят страниц детектива польского, а в середине семьдесят про жокеев, лошадей, загородные дома и пятичасовой чай.
Притихнув и заложив уши, издатели долго ждали разгона, и когда его не последовало, расхрабрились и бабахнули Тома Клэнси с его историями о бравых ребятах — церэушниках и их победах над коммунистическими режимами то ли Лаоса, то ли Вьетнама.
Тома Клэнси раскупили моментально, но продолжать в том же духе не получалось, потому что полиграфкомбинаты и типографии стояли — не было бумаги, краски, картона, и то, что вчера стоило сто рублей, сегодня продавалось уже за пятьсот, а завтра даже за тысячу!..
Книг почти не было, а те, что были, издатели норовили продать перекупщикам, лишь бы быстрее, лишь бы деньги не сожрала инфляция, какие уж тут книжные магазины!..
Всех колотило как в лихорадке, и только в книжном магазине "Москва" все так же горели лампы, сиял золотыми буквами "Общественно-политический отдел", и даже пятно на потолке казалось родным и привычным свидетельством прошлой "нормальной" жизни.
Привычное и постоянное всегда поддерживает
А магазин между тем тоже лихорадило, да еще как!..
Новая директриса, назначенная без году неделя, никому не нравилась — слишком молода, слишком требовательна, фамильярностей не терпит, не подступишься к ней!.. И хочет невозможного — чтобы план выполнялся, да еще в срок, а какой тут план, когда того и гляди все рухнет, покатится и не остановишь?! Деньги все считает — на западный манер, должно быть, — и понимать не хочет, что люди к этому непривычные, что все должно идти как заведено, что бухгалтер на любом предприятии если не первый человек, то уж точно второй, от него ох как много зависит!..
— Надо уходить, — внушали друг другу в курилке на лестнице "девочки" от двадцати пяти до пятидесяти восьми лет и со страху курили короткими нервными затяжками.
Только вот куда уходить-то?! Все рушится, рушится, да и работали здесь, в магазине "Москва", годами и десятилетиями и до тонкостей знали тот книжный мир, который был "до", и даже представить себе страшно, каким он будет "после"!..
И вот сегодня танки пошли мимо их магазина, и неизвестно, пускают ли еще в метро, и телевизор, кажется, больше не работает, а это может означать только одно — все, конец света! А директриса первым делом, конечно же, про материальные ценности вспомнила, и сама за чудным покупателем, не вовремя возжелавшим "Историю государства…", зачем-то взялась ухаживать, как будто ничего такого не происходит!..
— Света, — сказала директриса твердокаменным голосом, подводя старичка к прилавку, — Карамзин у нас точно должен быть. Покажите, пожалуйста.
Большеглазая, хрупкая и бледная Света как будто молилась, стиснув на груди худенькие ладошки. Когда подошла директриса, она, сделав над собой видимое усилие, оторвалась от танков за окном и прошептала с ужасом:
— Что будет? Что же это будет, Марина Николаевна?
— Все обойдется, — громко и уверенно сказала Марина. — Карамзина дайте, пожалуйста.
— Ка… Карамзина? — запнувшись, переспросила Света, словно первый раз в жизни услыхав такую диковинную фамилию. — Марина Николаевна, но… танки же!
— Танки — это не наше дело, — отрезала Марина. — По крайней мере, пока мы еще на работе. Наше дело как раз Карамзин. Света, вы меня слышите?
Новая директриса практически с первого дня запомнила всех многочисленных сотрудников по именам, даже грузчиков, даже уборщиц!.. Как ей это удалось, так и осталось загадкой. Старенькая и душевная Татьяна Викентьевна, чье место заняла молодая и твердокаменная Марина, все время путалась, хотя проработала в магазине без малого двадцать пять лет!..
— Карамзин, — повторила Света, как зомби. — Поняла.
И с тоской оглядела полки, словно не в силах вспомнить, где именно стоит этот самый неизвестно кому понадобившийся Карамзин.
— Да, деточка, — прошелестел старичок, обращаясь к Марине, — нелегко, нелегко, а что поделаешь? Никогда история государства Российского не была простой и приятной, и это надо понимать. Но ничего, ничего, и на этот раз обойдется, я уверен!
Марина, которая почти не слушала, бегло ему улыбнулась.
— Я вот с шестьдесят первого года живу здесь, и книжный этот, можно сказать, мой родной, и дети мои тут выросли, и буквари здесь покупали, и учебники, и по подписке Достоевского получали, все, все было!..
— Вы живете в этом доме?
— Да, деточка, я же и говорю! Жена давно умерла, дети… дети что же? У них свои дети уже взрослые, забот полно, не до стариков, и это понятно!
— Вот, — с тоской сказала продавщица и плюхнула на прилавок толстый томище. — Вот Карамзин! Марина Николаевна, что с нами будет, а?..
Марина оглянулась на сотрудников, которые так и не разошлись, только придвинулись ближе к окнам, за которыми все ползли и ползли танки, на немногочисленных покупателей и сказала очень решительно, на весь отдел:
— Магазин будет работать, как обычно. Ничего ужасного не происходит, по крайней мере здесь, у нас. Всеобщая мобилизация пока не объявлена, насколько я знаю. — Она еще раз окинула взглядом отдел и добавила погромче: — Но от окон все же лучше отойти!
Сотрудники, как перепуганные мыши, проворно побежали по своим местам, а старичок, листавший Карамзина, аккуратно закрыл книгу и проговорил тихонько:
— Шуйский являлся одним истинно великодушным в мятежной столице…
Марина посмотрела вопросительно. Она думала, что нужно бы собрание быстренько провести и всех, у кого дети, отпустить по домам, а тех, кто паникует, успокоить или, наоборот, приструнить.
— Что вы сказали?
— А это как раз вот… из Карамзина. Вам ведь, пожалуй, потруднее, чем нам, деточка. Вы за людей отвечаете и за книжный! Наш любимый книжный… — любовным взглядом он обвел глазами полки, застеснялся, вытащил огромный белоснежный носовой платок и деликатно высморкался.
— Вы Карамзина будете брать? — спросила Света. — Тогда в кассу…
— Нет, нет, — спохватился старичок, — благодарю вас! Конечно, у меня есть "История государства Российского", и даже в разных изданиях!.. Вы… простите великодушно, я ведь просто так зашел. Привычное и постоянное всегда поддерживает, во всех жизненных коллизиях, а нынче без поддержки трудно.
Вы на себя такую ответственность берете…
Под вечер стало еще… труднее.
Нина и Лиза из отдела политической литературы бегали на Пушкинскую, на площади шел митинг, волновалась многотысячная толпа, шумела угрожающе, и до "Известий" было не добраться, а именно там, в окнах, вывешивали самые свежие новости и можно было узнать, что происходит.
Танки стояли под окнами магазина, на броне сидели растерянные и в то же время любопытные мальчишки-танкисты, болтали ногами, и было непонятно, надо ли их бояться.
На собрании Марина объявила, что магазин не закроется.
Ирина Федоровна, главный бухгалтер, фыркнула и повела плечом, и следом за ней фыркнули и повели плечами все остальные сотрудницы бухгалтерии.
— А зачем это нужно? — громко спросила Ирина Федоровна. — Чтобы нас тут всех танками передавили?
Марина помолчала. Противостояние с бухгалтерией началось с первого дня ее работы в магазине и нынче только обострилось.
— Если мы сами не будем под танки кидаться, — сказала она неторопливо, — никто нас не передавит.
Впрочем, она все понимала. Такой уж понятливой уродилась.
Людям трудно принимать и понимать новое, каким бы оно ни было, особенно в этой стране, где с молоком матери всасывалось сознание того, что все перемены к худшему. Иначе и быть не может!..
Если денежная реформа, значит, все останутся нищими.
Если новая конституция, значит, отнимут все права.
Если новый уголовный кодекс, значит, опять начнут сажать.
Марина прекрасно помнила, как ее ленинградская бабушка, собирая отца-военного в очередную командировку, все приговаривала: "Ничего, Коленька, ничего, лишь бы не война!"
Войны боялись больше всего даже те, кто, как Марина, родился спустя десятилетия после ее окончания. По сравнению с войной все несчастья, все неудобства, вся подлость жизни казались сущей ерундой.
И вот танки за окнами. Это что ж такое? Все-таки война?!
Вирус истерии, носившийся в воздухе, отравлял всех — и бухгалтерию тоже! Все сопротивлялись неизвестно чему, просто потому, что сопротивлялись, всем казалось, что задуманные новым директором перемены — к худшему, что нужно спасаться самим и спасать старое и понятное, а не заводить ничего нового.
А Марина как раз собиралась "заводить"!..
— Мы будем работать, — твердо сказала Марина, — по крайней мере, пока есть такая возможность.
— А вы уверены, что такая возможность есть, Марина Николаевна? — язвительно спросила бухгалтерша, и все ее сотрудницы тут же скроили язвительные мины.
Марине, которая все замечала, стало смешно.
— Уверена.
Ни в чем она не была уверена, но знала совершенно точно — тот, кто стоит "у руля", не может быть растерянным и подавленным. Руль есть руль, это Марина усвоила еще со студенческих времен, когда лихо гоняла на "Яве". Мотоцикл у нее был старенький, заслуженный, и она его очень любила. Он научил ее простым правилам: всегда держаться за руль, всегда смотреть не только вперед, но и под колеса, никогда не снижать скорость — двухколесная машина держит равновесие только на скорости! — и сворачивать от препятствий куда угодно, только не на встречную полосу.
Выедешь на встречную, погибнешь. Собьют. А на своей мы еще посмотрим.
В данный момент Марина была на "своей полосе" — в своем магазине, среди своих сотрудников, среди своих книг!
Только беда в том, что здесь ее не считают своей!.. Она пришла извне, из всесильной "Москниги", она была просто "чиновник", а это слово было ненавистным всегда, еще со времен Николая Михайловича Карамзина!..
— Вот вы, Марина Николаевна, на себя такую ответственность берете, — продолжала боевая Ирина Федоровна, — магазин не закрываете, а у нас наличность, между прочим!.. Что будет, если инкассация не приедет? Выручку в сейфе оставим?
— А велика ли выручка? — осведомилась Марина.
Ирина Федоровна немного увяла.
— Да какая бы она ни была, есть правила…
— Сколько?
Сумма оказалась смехотворной, как и предполагала Марина. В стране революция, не до книг!.. Все, работавшие в магазине, прекрасно знали, сколько выручали раньше, до всех событий, и теперь смотрели на директора обиженно, будто заранее готовясь к упрекам, что так мало наторговали.
Марина не сказала ни слова.
— А если сюда ворвутся, что мы будем делать? На охрану надежды никакой нет, это не охрана, а полтора инвалида!.. И стрелять нам не из чего.
— Нам не придется стрелять, — Марина обвела глазами растерянных женщин, — это книжный магазин, а не склад оружия. Зачем к нам врываться? Пока нет никаких особых распоряжений, мы будем работать, а там посмотрим.
Страшнее танков и революций
Она с детства любила книжки. Это были ее главные сокровища, даже не куклы и не машинки, которые она тоже очень любила. И даже в эту минуту книжки ей помогли.
В конце концов, она точно знала — именно из книжки! — как поступил Черчилль, когда в Англии, измученной немецкими налетами, бомбежками и голодом, началась паника. Он произнес в парламенте речь, суть которой сводилась к тому, как именно должны блестеть пуговицы на мундирах королевских гвардейцев.
Нация, придя в себя от изумления, сообразила, что речь шла вовсе не о пуговицах. Все не так страшно — вот что сказал премьер. Раз мы можем толковать про пуговицы, значит, жизнь еще не кончилась. Значит, несмотря на бомбежки, карточки и комендантский час, рано сдаваться! У нас еще есть время поговорить о пуговицах, а там посмотрим!
Марина, хоть и не была Черчиллем, поступила точно так же.
— И вообще, — завершая собрание, сказала она, — нам предстоят большие перемены. У нас в потолке дыра, половина ламп не горит, а на складе, это все знают, стена в таком состоянии, что ее приходится доской подпирать, чтобы не упала. Впереди большой ремонт, и нужно подумать, как его провести без ущерба для магазина. Потому что закрываться на несколько месяцев мы не будем.
Сотрудники разом зашевелились, как в детской игре по команде "отомри". В слове "ремонт" было что-то привычное, знакомое, нестрашное — в общем, из той, прежней, нормальной жизни. Ремонт хоть и хуже пожара, но точно лучше танков!..
— Какой ремонт? — заговорили все хором. — И как это, магазин не закрывать?
— А как же? Частями, что ли, делать?!
— Да тут никакой ремонт не поможет, дому сто лет в обед, проводка вся наружу висит, как еще пожара ни разу не было, удивительно!..
— А на складе не только стена, там подмокает с левой стороны! Может, и стена пошла, потому что труба сифонит!..
— У нас и сметы нет на ремонт, — выдала Ирина Федоровна громко. — А в обход, противозаконно я ничего делать не буду!..
— Никто ничего не будет делать противозаконно, — возразила Марина, на самом деле чувствуя себя Черчиллем.
Прием сработал безотказно. Все, кто еще пять минут назад собирался воевать и боялся танков, увлеченно обсуждали ремонт. Разумеется, идея никому не нравилась, разумеется, все были против, но так или иначе говорили… о будущем.
Приготовления к преждевременной героической кончине как-то сами собой были отложены. Что и требовалось доказать.
Все августовские дни магазин действительно работал, и девочки от двадцати пяти до пятидесяти восьми лет каждый день исправно являлись на службу, и дежурили возле окон, и утешали немногочисленных растерянных покупателей, и грели в ведрах чай, потому что мальчишки-танкисты, все-таки оказавшиеся своими, очень хотели есть. Дать поесть им было нечего, а насчет чая директриса распорядилась, выдавали его без ограничений.
Революция в стране постепенно затихала, и никто не знал, когда именно она разгорится снова. Как раз когда внешняя революция приостановилась, в магазине случилась революция внутренняя. В конце августа вся бухгалтерия в полном составе подала заявления об уходе. Решительная Ирина Федоровна, ни в чем не согласная с директрисой и ее "новым подходом", принесла заявление первой, а за ней потянулись все остальные.
В темном коридорчике, за желтой полированной дверцей, Марина подписывала заявления одно за другим, никого не уговаривая.
Все понимали — это конец. Завтра магазин "Москва" придется закрыть, по крайней мере, до тех пор, пока не удастся уговорить Ирину Федоровну вернуться обратно — и подсчитать балансы, и свести дебет с кредитом, и дописать отчеты, и выдать зарплату, и сдать выручку, и принять инкассаторов. А может быть, даже придется закрыть магазин сегодня!..
