Жена гения — это профессия, призвание и нелегкий труд. Ее обязанности с исчерпывающей точностью описала Вера Павлова: "Муза вдохновляет, когда приходит, жена вдохновляет, когда уходит, любовница вдохновляет, когда не приходит. Хочешь, я проделаю все это одновременно?" Собственно, ничего другого жена гения делать не должна. Дело именно в одновременности. Надо уметь постоянно быть рядом и при этом не надоедать.
Разговоры о женах гениев сложны именно потому, что гений гению рознь: математический — одно, художественный — совершенно другое, музыкальный — третье. Артистическим натурам желательно, чтобы жены понимали и разделяли их восторги по собственному поводу, а также изгоняли сомнения, которым любой гений подвержен в высшей степени. Математику вовсе не обязательно, чтобы жена вникала в его тонкие построения; более того, он почти всегда уверен, что это не ее ума дело. Физики устроены совсем не так, как математики, и предпочитают жениться на своих аспирантках или студентках — чтобы девушка хоть немного соображала, чем занимается супруг. Потому что математика — это игра ума, а физика — целое мировоззрение и математик запросто уживается с обычным человеком, а физик лучше всего чувствует себя с физиком. Композиторы предпочитают жениться на исполнительницах — музыкантшах, певицах, танцовщицах, — и такие союзы наиболее долговременны, потому что прагматичны. Что-то вроде договора, хотя и не без чувств. Наконец, гении коммерции и бизнеса, а также крупные политики вынуждены выбирать не столько жену, сколько витрину, что далеко не всегда означает гармоничный союз, однако гармония в браке для таких людей дело десятое. Для их вечной экспансии нужно стремительное и чаще всего попутное удовлетворение обременительной и неотвязной сексуальной потребности: стюардесса в самолете, официантка в баре — вот их идеальная спутница.
Гений для гения
Главный вопрос для всякого гения — следует ли ему жениться на другом гении? Иными словами, должна ли жена сравняться с мужем в интеллектуальном отношении? Опыт подсказывает, что ни в коем случае не следует, поскольку гениальность — это не только терпение и труд, но еще и психопатология, и эгоцентризм, и ревность. Жить с гением очень трудно: женщина на это еще способна, мужчина в силу своей доминантности — почти никогда.
Это вовсе не значит, что гений должен жениться на дуре. В идеале он должен жениться на женщине умной, тонкой, понимающей, но начисто лишенной творческих способностей. Идеальная ценительница. Такие браки оказываются куда как долговечны: поэт Роберт Рождественский всю жизнь прожил с Аллой Киреевой, Леонид Латынин — с Аллой Латыниной, режиссер Анатолий Эфрос — с театральным критиком и театроведом Натальей Крымовой. Гению вообще лучше жениться на историке, критике или театроведе. То есть на том, кто хорошо понимает всю меру его величия, но не претендует на собственное. Мне известен случай долгого и счастливого брака двух талантливых скульпторов, однако он омрачался довольно неприятными инцидентами. Например, выставляются они вдвоем в Манеже. У жены несколько очень удачных работ. Муж едет и в ночь перед вернисажем переклеивает под ними ярлыки, присваивая себе наиболее удачные вещи. Чтобы ясно было, кто в доме хозяин и в паре ведущий. Напомню, что и Огюст Роден всячески подавлял Камиллу Клодель, отчего она в конце концов сошла с ума — а ведь скульптором была замечательным, пусть не его уровня, но явно высочайшего класса!
Есть, правда, особые случаи: жена — техническая помощница. Это случаи Толстого и Достоевского, отчасти — Сальвадора Дали. Жена-стенографистка (не лишенная художественного вкуса), жена-переписчица (пресловутые семь раз — именно столько редакций имела эпопея "Война и мир", и столько же раз Софья Андреевна переписывала ее с начала до конца), жена-натурщица (Галина Дьяконова, которую Дали писал без малого сорок лет). Это гораздо важнее, чем идеальная домохозяйка, кухарка, прачка и т.д.: художник ценит ту, кто помогает ему в работе. Это же касается и физика, нуждающегося в помощи лаборантки, и писателя, который обожает диктовать. Правда, творчество — процесс интимный и допустишь туда не всякого, поэтому жена-натурщица и жена-стенограф — идеальная сотрудница. Кстати, хорошая натурщица — вовсе не всегда красавица. Хорош тот, кто правильно "сидит" (лежит) и поддерживает при этом разговор. "Портрет жены художника" — самый распространенный жанр в мировом изобразительном искусстве (бывает еще "Портрет любовницы художника", но в этом художник, как правило, не признается).
Не бытом единым
Некоторые полагают, что жена гения обязана создавать мужу "комфорт и сухость". Увы, этого недостаточно. Борис Пастернак сначала сбежал от бесхозяйственной и рассеянной первой жены ко второй, хозяйственной и домовитой, но потом удрал к существу еще более безалаберному и хаотическому: судя по письмам к Ольге Ивинской, он только ее в жизни и любил со всем самозабвением зрелой страсти. Налаженный быт никого еще не сделал счастливым, хотя и безбытность часто отвратительна: не будем забывать, что легенда о равнодушии гениев к быту столь же безосновательна, сколь и версия об их эгоцентрической страсти к удобству и покою. Гений на то и гений, чтобы самому отлично уметь оптимизировать творческий процесс: Ландау, чья жена гордилась отличной квартирой и полным порядком в ней, утверждал, что для работы ему нужен только карандаш (и, добавлял он иногда, любимая подушка — он любил вычислять и фантазировать полулежа). Беспорядок раздражает гения — но он уходит к себе, где всегда порядок, ибо на рабочем столе и в комнате у серьезного мастера всегда находится минимум вещей: за своим рабочим местом он следит лично и никого к нему старается не подпускать. Хоть ты всю кухню вылижи, хоть сготовь жаркое из соловьиных языков в соусе из бордо 1975 года — гений съест и не почувствует, что он такое съел. И убежит на чердак к любовнице, где будет благоговейно есть небрежно приготовленный ею бутерброд с ливерной колбасой. Штука в том, что без любви хорошо жить только с посредственностью. Суперпрофессионалы, творцы, первопроходцы настолько безразличны к людям, если те не входят в сферу их деятельности, что удержать их рядом с другим человеком не может никакая кулинария — только любовь в самом чистом и беспримесном виде. Гений ведь воплощенная несправедливость: талант осеняет голову безумца, гуляки праздного, в то время как рядом трудится в поте лица своего честный работяга, умница, классный специалист. Гениальность избыточна и несправедлива. Как прыщ, который где хочет, там и вскочит (это сравнение принадлежит, кажется, Фаине Раневской). Так и любовь: разве любят за высокие душевные качества? Любовь еще несправедливей таланта: рядом с вами нелюбимый мучается от настоящей болезни или глубокой депрессии, а вы мчитесь через весь город к любимому, который палец порезал или впал в тоску от неблагожелательного отзыва. Где справедливость?! Нету ее. Любовь как гениальность: кого хочет, того и осеняет. Вот почему они так друг к другу тянутся: гений всегда влюблен и даже спать без любви ни с кем не станет. У них, суперлюдей, тонкая душевная организация и в постели все получается только по сильной страсти.
Неверно, будто жена гения обязана быть серой мышкой, отказавшейся от светской жизни и знай себе хранящей очаг. Если жена хочет быть музой, она должна оставаться недоступной хоть в чем-то: только ощущение своей полной власти над спутницей заставляет гения скучать по-настоящему. Ему невыносима ситуация, при которой жена перестает быть объектом общего вожделения. Как ни странно, идеальной музой была жена Александра Блока, которую он обожал до последнего дня. Это не мешало поэту изменять ей, а на бестактные вопросы о количестве своих влюбленностей отвечать: у меня, мол, было две женщины — Любовь Дмитриевна и все остальные. При этом Любовь Дмитриевна изменяла мужу много чаще, открыто соблазняла его друзей и даже ребенка, по слухам, родила вовсе не от Блока — и Блок сострадал жене, вечно попадавшей в трагические, "романные" истории. Это не мазохизм — это уважение поэта к красавице, их всегда тянет друг к другу, о чем точнее всех написал Пастернак в "Охранной грамоте". Они единоприродны, и связывает их, помимо любви, особый род солидарности. Вот почему связь поэта и проститутки встречается так часто — и оказывается столь долговечной. Виктор Гюго, Александр Дюма-отец, Мопассан — все они годами оставались верны легкомысленным подругам юности. Блок вечно любил Любовь Дмитриевну потому, что она была ему предназначена, и потому, что никогда не принадлежала ему вполне. Это главная драма всякой лирики, которая и сделала Блока величайшим поэтом эпохи.
Вообще, как это ни парадоксально, гений ценит красоту много выше преданности. Это объясняется тем, что традиционные человеческие критерии в его случае, так сказать, размыты. Он предпочитает иметь дело со священным чудовищем, каким сам является. Его привлекает исключительное — пусть даже уродливое, пусть совершенно аморальное: ведь красота тогда только и совершенна, когда в ней есть привкус чрезмерности, патологии, того самого, что делает гения гением. Гений способен полюбить развратницу, если она видит в разврате самоцель и служит ему с энтузиазмом, доходящим до святости. Так Уайльд любил своего Альфреда Дугласа по кличке Бози, о котором все знал и насчет которого не питал ни малейших иллюзий; так Шекспир обожал свою смуглую леди, зная, что она изменяет ему с его же приятелями. Пушкин полюбил Натали именно за то, за что ее ненавидят пушкинисты: за полную, законченную бесчувственность, за ту совершенную аморальность, которая только и пристала мрамору. Она была не худшей женой для гения — они были по крайней мере одной породы: он — высшее выражение человечности, она — столь же предельное выражение бесчеловечности. Даже у пошлости может быть свой гений, и таким гением пошлости, кидавшимся на все моды эпохи, была Лиля Брик. Почитайте ее письма к Маяковскому с бесконечными перечнями, чего купить и привезти, — бо’льшую пошлятину и корысть вообразить трудно: но, чтобы так нагло эксплуатировать гения, надо тоже быть гением, только несколько иной породы. Словом, человеческие критерии для гения не существуют — он влюбляется не в вектор, а в скаляр, не в нравственность, а в масштаб.
Здесь мы подходим к главному. Гений так устроен, что ему часто приходится иметь дело с нечеловеческими критериями, запредельными страстями, ледяными абстракциями — со всем, что так трудно выдержать хрупкой человеческой природе. Постоянно сражаясь с ней, гений, будь он физик, лирик, гуманитарий, технократ, исполнитель, изобретатель, все время насилует себя и рано или поздно впадает в отчаяние. Задачи, которые перед ним стоят, по плечу лишь титанам; он видит все трудности их осуществления, а силы в себе чувствует далеко не всегда. И тогда ему нужно… как бы это сформулировать?.. Маяковский заявлял: "Хочется звон свой спрятать в мягкое, в женское". Но дело не в женском. Дело именно в человеческом: в единственно утешительном слове, сказанном вовремя. Человеку, пребывающему в состоянии панической атаки, нужно для успокоения поймать один-единственный сочувственный взгляд: да, я понимаю, что тебе плохо, и сделаю для тебя, что могу. Гений помешан на своей единственности, он сходит с ума от одиночества — это одиночество и есть его главный, непреходящий кошмар. Внушить ему, что он не один на своих вершинах, что рядом опора, что за ним наблюдают, ему сострадают, не дадут пропасть, — главнейшая функция жены, и для этого ни к чему сверхъестественная красота и особенный интеллект. Для этого нужно всего лишь чутье — но оно само по себе такая же редкость, как гений. Вот почему удачные браки гениев так редки. Их можно перечислить по пальцам. Это союз Андрея Синявского и Марии Розановой, Осипа Мандельштама и Надежды Хазиной, Булата Окуджавы и Ольги Арцимович, Павла Антокольского и Зои Бажановой, Ильи Авербаха и Натальи Рязанцевой. Все эти жены бесспорных гениев были наделены высшим умом — они умели вовремя объяснить гению, что он не один, и тем спасти от помешательства. Найти для этого единственные слова и интонации не легче, чем сложить из простейших слов простейшую фразу: "Я помню чудное мгновенье"…
Статья предоставлена журналом
