Первое слово, встретившее меня на пути в этот мир, было «не жилец». Я не слышал пророчества, но почувствовал всем нутром. И вдруг до моей неокрепшей спинки дотронулось мягкое и теплое, еще раз, и еще. Поток свежего воздуха, наполненного доселе неизвестными, будоражащими кровь запахами, пронзил легкие: «Жить! Жить! Я буду жить!». Мысль на инстинктивном уровне заставила шевелить всеми конечностями и громко кричать: «Я здесь! Я живой!» — но меня убрали подальше, отделили живых от мертвых, оставили умирать.
Детство прошло быстро. Самые теплые воспоминания — это заботливые руки Человека, кормившего меня каждый раз, когда я издавал писк. И днем, и ночью я чувствовал — Человек рядом. Он верил в меня, верил, что буду жить. Я же знал, в Человеке есть любовь, теплое, мягкое, нежное, очень тонкое, но невероятно прочное.
Если бы Человек мог увидеть, как вижу я человеческие чувства! Мне нравится наблюдать, как теплые волны сменяют черную тину. Как бушует внутри Человека пожар страстей, как ложатся легким шелестом воспоминания, как озаряет его изнутри яркое свечение веры и теплится едва угасающий уголек надежды. Я, еще лишенный зрения, вижу Человека насквозь, но этот дар для беспомощного щенка — настоящее проклятие.
Мне хочется играть в мяч, бегать по двору и кусать за уши братьев, но Человек посадил меня в картонную коробку и понес. Куда и зачем? Я слышу запах леса, но от друга пахнет бедой. Серо-синяя дымка окутала его сердце, глаза рассеянно смотрят на меня. Я тихо поскуливаю, мне страшно.
Опять один. Всю ночь дрожал, а утром, громко плача, начал звать Человека. Он пришел с зелено-золотистым светом, юный, такой же, как и я, прижал меня к груди. Я жил под крыльцом, но каждый день тепло рук Человека согревало меня. Юный друг кормил, играл со мной в мяч и чесал за ушком, я же благодарно лизал его руки. От Человека пахло свежей зеленью и ванильным печеньем.
С первыми холодами Человека, теплого и ласкового, как солнечное лето, не стало. Я лишь видел, как уносится вдаль за ушедшим поездом его золотисто-медовый аромат детства.
Ранним осенним утром пришел Человек с колючим пурпурно-лиловым шаром внутри. Шар был маленький, но колючки пронзали его насквозь, выходя через руки, глаза, язык и уши. Одна из колючек больно кольнула меня, и я забился подальше в угол. Человек посадил в мешок, сотканный из собачьей боли. Я видел всех, кто страдал, чьими слезами пропитана холщовая ткань, и чувствовал, как тлеет моя шерсть.
«Не жилец», — зазвучало сознание. «Жить! Жить! Я буду жить!» — воспротивилось все внутри. Зубы и когти превратились в сталь. Сквозь потертую ткань забрезжил свет, и поток свежего воздуха наполнил легкие. Я бросился бежать, с каждой секундой оставляя позади проклятое место и Человека с пурпурно-лиловой колючкой внутри.
Я бежал долго, солнце ушло за горизонт. Лесные просеки сменились асфальтовыми дорогами. Сквозь кромешную тьму время от времени проносились стальные коробки, издававшие резкие звуки. В каждой коробке сидел Человек. Я бежал, покуда хватало сил. Вдалеке яркими огнями манил город, но силы покидали меня.
Утро нового дня было промозглым. Пахло изморозью, серой слякотью и гнилыми листьями. Неожиданно уловил тонкий, словно ниточка, аромат свежего хлеба, и понял, что не ел несколько дней. Прислушиваясь к запаху, побрел, ведомый одним желанием: найти источник. Ниточка временами прерывалась, но я быстро ловил ее конец. Запах становился все сильнее.
Возле дома, где пекли хлеб, собралась толпа. Огромная, глубокая лужа с черно-зеленой жижей, в которой кто-то отчаянно пищал. Маленький котенок барахтался в серой холодной воде, а дети Человека забивали его камнями. Крошечный комочек уходил под воду, но желание жить заставляло его бороться со смертью. Он из последних сил поднимал мордочку над водой, чтобы дышать. Человечьи детеныши смеялись, а когда попадали камнем в худенькое тельце, радовались и улюлюкали. Малыш доплыл до края лужи, прерывисто дыша, прильнул к холодной земле.
Я услышал, как клокочет внутри, как поднимается внутри мое, звериное, как выступает оскал. Десяток лиловых колючек, взошедших в сердцах детей Человека, поникли, их сменила серая липкая масса, окутавшая всю толпу. Страх. Я чувствую его за версту. Толпа рассеялась. Подошел к измученному животному, посмотрел в его глаза и все понял... Последний уголек любви малыш передал мне.
С наступлением весны все ожило вокруг. Звуки, запахи, краски — все стало ярче! Моя молодая собачья кровь взыграла. Теплым майским вечером довелось повстречать прекрасную особу. Матильда сбежала из дома. Человек, у которого она жила, держал ее взаперти, изредка вынося на улицу, чтобы подышать воздухом и посмотреть на братьев по разуму. Надо заметить, что мерилом жизни у Человека давно стали деньги. Матильда стоила много денег, очень много. Но, променяв золотую клетку на свободу, превратилась в обычную неухоженную собачонку, в которой уже никто и никогда не признает представительницу благородных кровей.
Мы крепко сдружились, но однажды Матильда спросила, почему у меня нет имени? И действительно, звали меня по-всякому: «Шарик», «Тузик», «Бобик», «Пес», «Эй-ты», но настоящего имени никогда не было. Имя дается вместе с Хозяином, но иногда его дарят как оберег.
Бродя по душным улицам города, мы с Матильдой услышали аромат еды и, бросившись навстречу благоуханиям, совершенно забыли об опасности. Я видел, как неслась стальная махина, и, крикнув Матильде: «Беги!», замешкался на долю секунды.
Скрежет и тупой удар. Мое тело закрутилось, как волчок. Перехватило дыхание, и боль, которой я никогда не знал ранее, рассекла меня изнутри. Яркие вспышки перед глазами. Пытаюсь встать на лапы, но боль режет, рвет на части. На сломанных лапах ползу к обочине, ползу, чтобы жить.
Вокруг собираются люди. Человек дает мне воды, но я не могу дышать, жгучая боль распространяется по телу, проникает в каждую клеточку, выворачивает наизнанку. Мне невыносимо больно, но я вижу, как на мои раны стелется золотисто-коричневое облако сострадания, исходящее от людей. Чьи-то руки бережно поднимают искалеченное тело, кладут в багажник машины. Хлоп! Крышка багажника опустилась. Становится трудно дышать.
В помещении, пропитанном запахом лекарств и больных животных, рану осмотрел Человек. Пара уколов, и мне немного легче, хочется спать. Глаза Человека смотрят на меня с тревогой и волнением. Я вижу его боль, и она звучит в унисон моей.
«Его зовут Грей!»
Надежда пробивается сквозь осколки кости, сквозь разорванное легкое. У меня есть имя! Я — Грей! Я буду жить!
Вновь едем по душному городу. Человек гладит короткую шерстку у меня на носу. Из благодарности кладу лапу на колени и прячу нос в складках одежды, но чувствую, как не хватает воздуха. Дышать! Надо дышать! Силы утекают с каждой минутой.
Я смотрю вдаль, мимо нас несутся стальные коробки, в каждой сидит Человек, у каждого есть запах и цвет. Моя жизнь на волоске, но у меня есть имя! Я должен жить! Человек, аккуратно придерживающий мое искалеченное тело, верит в меня. Его глаза наполнены состраданием, надеждой и любовью. Я должен жить!
Обессиленного на руках принесли в дом, уложили, дали напиться. Здесь живет Человек, у которого внутри Вселенная Любви и Добра. Он построил этот дом для нас: безымянных, бездомных, никому не нужных животных. Здесь тесно и душно, но здесь мне спокойно. Я знаю, что бы ни случилось, меня любят. Человек придет и погладит, почешет за ушком, даст напиться и будет говорить мне: «Ты — Грей! Ты должен жить».
Положив морду на лапы, я буду долго смотреть на него, вспоминать прекрасную Матильду и наши неспешные прогулки по ночному городу, залитую солнцем лужайку и юного зеленовато-медового друга, приютившего на время летних каникул, теплые и ласковые руки Человека, выкормившего недоношенного щенка.
День погаснет, и я усну. Но, уходя, передам только эти воспоминания другу, Человеку с большой буквы. Пусть пурпурно-лиловые колючки никогда не множатся в людских сердцах.
