Музыкальные способности во мне не наблюдались с самого детства.
Я это поняла и сама, когда услышала любительскую запись на старом катушечном магнитофоне: "Голубой вагон" в моем исполнении. Если б не знать слов песни, угадать что я пою, было весьма и весьма проблематично.
Но это не помешало мне захотеть учиться музыке.
У меня была подруга в школе. Да даже не подруга, а девочка, которую я очень хотела подругой считать. Она всем притягивала и манила меня, но последним аккордом был "Танец маленьких лебедей". Ничего прекраснее я не слышала! Только она умела его играть, а я нет. И мне надо было срочно это упущение наверстать.
Так я сообщила своим родителям, что хочу!
Что тут началось! Какое счастье, ребенок потянулся к прекрасному! А ребенку, не много не мало, 9 лет. Прямо скажем, переросток для подобных начинаний.
Ну да ладно. Перевезли от прабабушки пианино. Инструмент, повидавший немало на своем веку и, видимо, чего-то стоящий. Об этом нам подсказали намерения настройщика, пожелавшего его в любой момент купить, если мы надумаем. Только мы надумали совсем другое: учить ребенка музыке.
Пианино было спасено капитальным ремонтом. Учительница нашлась благодаря все той же девочке из моего класса. Телефонные звонки, переговоры, договоры... Я в нетерпеливом ожидании. Фантазия рисует картины меня за инструментом чуть ли не на сцене Большого театра.
И вот он, светлый день! Не то понедельник, не то четверг — уже не припомню.... Раздается звонок, я открываю дверь — и смолкает звук фанфар! Передо мной стоит тетка не очень приятной наружности, с бесцветными рыбьими глазами навыкате и совершенно противным, ранящим мой уже начавший формироваться музыкальный слух голосом говорит: "Ну, здравствуй, Ирочка!"
Все! Конец! Спасите, кто может! Я уже не хочу заниматься музыкой!
Только не тут-то было! Мама, бабушка — все уже тоже, видимо, стали видеть меня на сцене Большого... И отступать никто не собирался.
Тут же был устроен небольшой экзамен на выявление моих неординарных способностей, который показал мою полную безнадежность и определил степень жертвенности этой героической женщины, эквивалентную 25 рублям в месяц, готовой взвалить на свои плечи такой титанический труд.
Она попросила спеть любимую песню. Таковой, в общем-то, не оказалось. Так как я только что вернулась из пионерского лагеря, где мы всю смену распевали песню про японских журавликов, которых мастерила умирающая после атомного взрыва в Хиросиме девочка, я ее и сбацала.
Когда я закончила, в комнате повисла тишина. То ли ее растрогал сюжет, по которому девочка все-таки умирает в конце, то ли она не могла справиться с потрясением от моих вокальных данных. "Мда... Ну что ж, попробуем!" — ее слова подтвердили полное отсутствие в ней сострадания и сентиментальности.
Так началась моя музыкальная жизнь.
Она визжала мне в левое ухо, тыкала мне в спину ручкой, била по рукам, калякала в нотах и рвала их. Отстукивала ритм по крышке антикварного инструмента 19 века, громко пыхтела и дергала ногой, когда нужно было играть forte. После нескольких лет дрессировки я уже эти вещи — f, fm, p, pm,pp определяла по ее реакции, не заглядывая в ноты. И если я была плохо подготовлена к уроку, мою игру она называла не как-нибудь, а высоким стихотворным слогом "тыр-пыр-восемь-дыр", после чего с нажимом в 10 атмосфер выводила жирный "трояк" в моей тетрадке. Он продавливал листы и оставлял глубокий оттиск на две страницы вперед, чем намекал мне на ту же оценку и в следующий раз.
За порчу нот я ей подставляла сломанный стул, который громко щелкал, когда она плюхалась на него всем своим весом. Училка забавно ойкала, подпрыгивала и снова плюхалась, вызывая все тот же, но уже не настолько внезапный, щелчок.
Прошел год... Я немного осмелела и сообщила маме, что собираюсь, в виду отсутствия музыкального таланта, эту затею оставить. Мама, недолго думая, пригрозила мне голодной и полной лишений жизнью, сказав, что ничего не будет мне покупать в этом случае. Как я могла так дешево попасться, не знаю, но прозвучала угроза очень правдоподобно. Еще одним весомым аргументом были 25 рублей, помноженные на 9 месяцев занятий, которые мои родители уже успели ей заплатить, как теперь выяснялось, ни за что.
Ходить в старых туфлях мне не хотелось, и мы продолжили.
Занималась я мало, прямо сказать, вообще не занималась. Проигрывала по два раза то, что было задано и все. Тем более, что играла я не какие-нибудь шедевры, и "Танец маленьких лебедей" был для меня по-прежнему недостижим, как китайская граница.
Самый кошмар был даже не в этих занятиях, хотя перед ними меня бабушка постоянно поила валерьянкой, до того я боялась эту визжащую тетку. Кошмар был в те дни, когда к нам приходили гости. Вернее, начинался он даже дня за два-три до этого.
Ко мне подходила мама и предупреждала, что я должна буду что-нибудь сыграть для гостей, и чтоб я подготовилась.
Обычно эта казнь наступала между "оливье" и горячим. Иногда удавалось оттянуть на "между горячим и чаем", если после "оливье" гости еще не доходили до нужной кондиции. Звучала коронная фраза: "А сейчас нам Ира что-нибудь сыграет!" Я же ее слышала как команду "пли!" и выходила на расстрел.
Гости, дожевывая салат, рассаживались по стульчикам, и с отсутствующим видом слушали, как я на нервной почве фальшивлю. Потом кивали головами, говорили, какая я молодец под победоносным взглядом моей мамы.
Это продолжалось на протяжении 5 лет.
Потом в моей жизни появилась любовь, и между музыкой и любовью я выбрала последнее, объяснив свое решение родителям большими нагрузками в школе.
Сегодня я могу сыграть по нотам "Лунную сонату" Бетховена и "Маленькую ночную серенаду" Шуберта. А еще без нот, не глядя на клавиши, вальс "Осенний сон". Почему не глядя? Потому что его помнят только мои руки. Пока еще помнят...
Вот и все. И стоило ради этого так долго мучиться? Если только ради того, что петь я все-таки стала намного лучше, что и делаю с большим удовольствием в компании знакомых и малознакомых людей. А "Танец маленьких лебедей" я так и не сыграла...
