Наряженное еловое деревце, стоящее в доме на Новый год, кажется нам столь естественным, само собой разумеющимся, что, как правило, не вызывает никаких вопросов. Подходит Новый год, и мы по усвоенной с детства привычке устанавливаем его, украшаем и радуемся ему. А между тем обычай этот сформировался у нас относительно недавно, и его происхождение, его история и его смысл, несомненно, заслуживают внимания.
Процесс "прививки елки" в России был долгим, противоречивым, а временами даже болезненным. Этот процесс самым непосредственным образом отражает настроения и пристрастия различных слоев русского общества. В ходе завоевания популярности елка ощущала на себе восторг и неприятие, полное равнодушие и вражду. Прослеживая историю русской елки, можно увидеть, как постепенно меняется отношение к этому дереву, как в спорах о нем возникает, растет и утверждается его культ, как протекает борьба с ним и за него, и как елка, наконец, одерживает полную победу, превратившись во всеобщую любимицу, ожидание которой становится одним из самых счастливых и памятных переживаний ребенка.
Елки детства запечатлеваются в памяти на всю жизнь. Я помню свою первую елку, которую мама устроила для меня и моей старшей сестры. Было это в конце 1943 года в эвакуации на Урале. В трудное военное время она все же сочла необходимым доставить своим детям эту радость. С тех пор в нашей семье ни одна встреча Нового года не проходила без елки. Среди украшений, которые мы вешаем на елку, до сих пор сохранилось несколько игрушек с тех давних пор. К ним у меня особое отношение...
История превращения ели в рождественское дерево
Случилось это на территории Германии, где ель во времена язычества была особо почитаемой и отождествлялась с мировым деревом. Именно здесь, у древних германцев, она и стала сначала новогодним, а позже — рождественским символом. Среди германских народов издавна существовал обычай идти на Новый год в лес, где выбранное для обрядовой роли еловое дерево освещали свечами и украшали цветными тряпочками, после чего вблизи или вокруг него совершались соответствующие обряды. Со временем еловые деревца стали срубать и приносить в дом, где они устанавливались на столе. К деревцу прикрепляли зажженные свечки, на него вешали яблоки и сахарные изделия. Возникновению культа ели как символа неумирающей природы способствовал вечнозеленый покров, позволявший использовать ее во время зимнего праздничного сезона, что явилось трансформацией издавна известного обычая украшать дома вечнозелеными растениями.
После крещения германских народов обычаи и обряды, связанные с почитанием ели, начали постепенно приобретать христианский смысл, и ее стали "использовать" в качестве рождественского дерева, устанавливая в домах уже не на Новый год, а в сочельник (канун Рождества, 24 декабря), отчего она и получила название рождественского дерева — Weihnachtsbaum. С тех пор в сочельник (Weihnachtsabend) праздничное настроение стало в Германии создаваться не только рождественскими песнопениями, но и елкой с горящими на ней свечами.
Петровский указ 1699 года
В России обычай новогодней елки ведет начало с Петровской эпохи. Согласно царскому указу от 20 декабря 1699 года, впредь предписывалось вести летосчисление не от Сотворения мира, а от Рождества Христова, а день "новолетия", до того времени отмечавшийся на Руси 1 сентября, "по примеру всех христианских народов" отмечать 1 января. В этом указе давались также и рекомендации по организации новогоднего праздника. В его ознаменование в день Нового года было велено пускать ракеты, зажигать огни и украсить столицу (тогда еще — Москву) хвоей: "По большим улицам, у нарочитых домов, пред воротами поставить некоторые украшения от древ и ветвей сосновых, еловых и можжевелевых против образцов, каковы сделаны на Гостином Дворе". А "людям скудным" предлагалось "каждому хотя по древцу или ветве на вороты или над храминою своей поставить... а стоять тому украшению января в первый день". Эта малозаметная в эпоху бурных событий деталь и явилась в России началом трехвековой истории обычая устанавливать елку на время зимних праздников.
Однако к будущей рождественской елке указ Петра имел весьма косвенное отношение: во-первых, город декорировался не только еловыми, но и другими хвойными деревьями; во-вторых, в указе рекомендовалось использовать как целые деревья, так и ветви и, наконец, в-третьих, украшения из хвои предписано было устанавливать не в помещении, а снаружи — на воротах, крышах трактиров, улицах и дорогах. Тем самым елка превращалась в деталь новогоднего городского пейзажа, а не рождественского интерьера, чем она стала впоследствии.
После смерти Петра его рекомендации были основательно забыты. Царские предписания сохранились лишь в убранстве питейных заведений, которые перед Новым годом продолжали украшать елками. По этим елкам (привязанным к колу, установленным на крышах или же воткнутыми у ворот) опознавались кабаки. Деревья стояли там до следующего года, накануне которого старые елки заменяли новыми. Возникнув в результате петровского указа, этот обычай поддерживался в течение ХVIII и XIX веков.
Пушкин в "Истории села Горюхина" упоминает "древнее общественное здание (то есть кабак), украшенное елкою и изображением двуглавого орла". Эта характерная деталь была хорошо известна и время от времени отражалась во многих произведениях русской литературы. Д.В.Григорович, например, в повести 1847 года "Антон-Горемыка", рассказывая о встрече своего героя по дороге в город с двумя портными, замечает: "Вскоре все три путника достигли высокой избы, осененной елкой и скворечницей, стоявшей на окраине дороги при повороте на проселок, и остановились".
В результате кабаки в народе стали называть "елками" или же "Иванами елкиными": "Пойдем-ка к елкину, для праздника выпьем"; "Видно, у Ивана елкина была в гостях, что из стороны в сторону пошатываешься". Постепенно и весь комплекс "алкогольных" понятий приобрел "елочные" дуплеты: "елку поднять" — пьянствовать, "идти под елку" или "елка упала, пойдем поднимать" — идти в кабак, "быть под елкой" — находиться в кабаке, "елкин" — состояние алкогольного опьянения и т.п.
Помимо внешнего убранства питейных заведений в XVIII веке и на протяжении всего следующего столетия елки использовались на катальных (или, как еще говорили, скатных) горках. На гравюрах и лубочных картинках XVIII и XIX веков, изображающих катание с гор на праздниках (Святках и Масленице) в Петербурге, Москве и других городах, можно увидеть небольшие елочки, установленные по краям горок.
В Петербурге елками принято было также обозначать пути зимних перевозов на санях через Неву: "В снежные валы, — пишет Л.В.Успенский о Петербурге конца ХIХ — начала XX века, — втыкались веселые мохнатые елки", и по этой дорожке "дюжие молодцы на коньках" перевозили санки с седоками.
Рождественское дерево в России в первой половине XIX века
В России елка как рождественское дерево появилась в начале ХIХ века в домах петербургских немцев. В 1818 году по инициативе великой княгини Александры Федоровны была устроена елка в Москве, а на следующий год — в петербургском Аничковом дворце. На Рождество 1828 года Александра Федоровна, к тому времени уже императрица, организовала первый праздник "детской елки" в собственном дворце для пяти своих детей и племянниц — дочерей великого князя Михаила Павловича. Елка была установлена в Большой столовой дворца.
Пригласили также детей некоторых придворных. На восьми столах и на столе, поставленном для императора, установили елочки, украшенные конфетами, золочеными яблоками и орехами. Под деревьями были разложены подарки: игрушки, платья, фарфоровые вещицы и др. Подарки всем присутствовавшим детям раздавала сама хозяйка. Праздник начался в восемь часов вечера, а в девять часов гости уже разъехались. С этих пор по примеру царской семьи елку на Рождество стали устанавливать в домах высшей петербургской знати.
Однако, судя по многочисленным описаниям святочных празднеств в журналах 1820-х-1830-х годов, в эту пору рождественское дерево в большинстве русских домов еще не ставилось. Ни Пушкин, ни Лермонтов, ни их современники никогда о ней не упоминают, тогда как Святки, святочные маскарады и балы описываются в это время постоянно: святочные гаданья даны в балладе Жуковского "Светлана" (1812), Святки в помещичьем доме изображены Пушкиным в V главе "Евгения Онегина" (1825), в сочельник происходит действие поэмы Пушкина "Домик в Коломне" (1828), к Святкам (зимним праздникам) приурочена драма Лермонтова "Маскарад" (1835). Ни в одном из этих произведений о елке не говорится ни слова.
Издававшаяся Ф.В.Булгариным газета "Северная пчела" регулярно печатала отчеты о прошедших праздниках, о выпущенных к Рождеству книжках для детей, о подарках на Рождество и т.д. Елка не упоминается в ней вплоть до рубежа 1830-х-1840-х годов. Первое упоминание о елке в газете появилось накануне 1840 года: сообщалось о продающихся "прелестно убранных и изукрашенных фонариками, гирляндами, венками" елках. Но на протяжении первых десяти лет петербургские жители все еще воспринимали елку как специфическое "немецкое обыкновение".
Установить точное время, когда елка впервые появилась в русском доме, пока не представляется возможным. В рассказе С.Ауслендера "Святки в старом Петербурге" (1912) говорится о том, что первая рождественская елка в России была устроена государем Николаем I в самом конце 1830-х годов, после чего по примеру царской семьи ее стали устанавливать в домах петербургской знати. Остальное население столицы до поры до времени либо относилось к ней равнодушно, либо вообще не знало о существовании такого обычая. Однако мало-помалу рождественское дерево завоевывало и другие социальные слои Петербурга.
В начале января 1842 года жена А.И.Герцена в письме к своей подруге описывает, как в их доме устраивалась елка для ее двухлетнего сына Саши. Это один из первых рассказов об устройстве елки в русском доме: "Весь декабрь я занималась приготовлением елки для Саши. Для него и для меня это было в первый раз: я более его радовалась ожиданиям". В память об этой первой елке Саши Герцена неизвестный художник сделал акварель "Саша Герцен у рождественской елки", которая хранится в Музее А.И.Герцена (в Москве).
И вдруг в середине 1840-х годов произошел взрыв — "немецкое обыкновение" начинает стремительно распространяться. Теперь Петербург был буквально охвачен "елочным ажиотажем". Обычай вошел в моду, и уже к концу 1840-х годов рождественское дерево становится в столице хорошо знакомым и привычным предметом рождественского интерьера.
Увлечение "немецким нововведением" — рождественским деревом подкреплялось модой на произведения немецких писателей и прежде всего на Гофмана, "елочные" тексты которого "Щелкунчик" и "Повелитель блох" были хорошо известны русскому читателю.
Существенную роль в распространении и популяризации елки в России сыграла коммерция. С начала XIX века самыми известными в Петербурге специалистами в кондитерском деле стали выходцы из Швейцарии, относящиеся к маленькой альпийской народности — ретороманцам, знаменитым во всей Европе мастерам кондитерского дела. Постепенно они завладели кондитерским делом столицы и организовали с конца 1830-х годов продажу елок с висящими на них фонариками, игрушками, пряниками, пирожными, конфетами. Стоили такие елки очень дорого ("от 20 рублей ассигнациями до 200 рублей"), и поэтому покупать их для своих деток могли только очень богатые "добрые маменьки".
Торговля елками началась с конца 1840-х годов. Продавались они у Гостиного двора, куда крестьяне привозили их из окрестных лесов. Но если бедняки не могли позволить себе приобрести даже самую маленькую елочку, то богатая столичная знать стала устраивать соревнования: у кого елка больше, гуще, наряднее, богаче украшена. В качестве елочных украшений в состоятельных домах нередко использовали настоящие драгоценности и дорогие ткани. Концом 1840-х годов датируется и первое упоминание об искусственной елке, что считалось особым шиком.
К середине XIX века немецкий обычай прочно вошел в жизнь российской столицы. Само дерево, ранее известное в России лишь под немецким названием " Weihnachtsbaum", стало называться сначала "рождественским деревом" (что является калькой с немецкого), а позже получило имя "елка", которое закрепилось за ним уже навсегда. Елкой стал называться и праздник, устраиваемый по поводу Рождества: "пойти на елку", "устроить елку", "пригласить на елку". В.И.Даль заметил по этому поводу: "Переняв, через Питер, от немцев обычай готовить детям к Рождеству разукрашенную, освещенную елку, мы зовем так иногда и самый день елки, Сочельник".
Русская елка во второй половине XIX века
Освоение в России рождественской елки поражает своей стремительностью. Уже в середине века елка становится вполне обычным явлением для жителей многих губернских и уездных городов.
Причина быстрого вхождения петербургского новшества в жизнь провинциального города понятна: отказавшись от старинного народного обычая празднования Святок, горожане ощутили некий обрядовый вакуум. Этот вакуум либо ничем не заполнялся, вызывая чувство разочарования из-за напрасных праздничных ожиданий, либо компенсировался новыми, сугубо городскими развлечениями, в том числе и устройством елки.
Помещичью усадьбу рождественское дерево завоевывало с большим трудом. Здесь, как свидетельствуют мемуаристы, Святки еще в течение многих лет продолжали праздноваться по старинке, с соблюдением народных обычаев.
И все же мало-помалу петербургская мода начинала проникать и в усадьбу.
Если до середины XIX века в воспоминаниях, посвященных Святкам в помещичьей усадьбе, устройство елки не упоминается, то уже через десять лет положение меняется. О рождественских праздниках 1863 года свояченица Льва Толстого Т.А.Кузминская, жившая подолгу в Ясной Поляне и считавшая ее своим "вторым родительским домом", вспоминает: "Ежедневно устраивались у нас какие-нибудь развлечения: театр, вечера, елка и даже катание на тройках". Два года спустя, 14 декабря 1865 года, в письме к Софье Андреевне Толстой она сообщает: "Здесь готовим мы на первый праздник большую елку и рисуем фонарики разные и вспоминали, как ты эти вещи умеешь сделать". И далее: "Была великолепная елка с подарками и дворовыми детьми. В лунную ночь — катанье на тройке".
Зимние праздники в Ясной Поляне являли собой редкий пример органичного соединения русских народных Святок с западной традицией рождественского дерева: здесь "елка была годовым торжеством". Устройством елок руководила Софья Андреевна Толстая, которая, по мнению знавших ее людей, "умела это делать", в то время как инициатором чисто святочных увеселений был сам писатель, судя по воспоминаниям и по литературным произведениям, прекрасно знавший обычаи народных русских Святок (вспомним хотя бы соответствующие фрагменты "Войны и мира").
Все дети Льва Толстого при описании яснополянских Святок рассказывают о приходе к ним на елку крестьянских ребятишек. Видимо, присутствие крестьянских детей на усадебных елках становится обычным явлением. О приходе на елку деревенских ребятишек говорится также в повести А.Н.Толстого "Детство Никиты" и в других текстах.
Праздник рождественской елки
На первых порах нахождение в доме рождественского дерева ограничивалось одним вечером. Накануне Рождества еловое дерево тайно от детей проносили в лучшее помещение дома, в залу или в гостиную, и устанавливали на столе, покрытом белой скатертью. Взрослые, как вспоминает А.И.Цветаева, "прятали от нас [елку] ровно с такой же страстью, с какой мы мечтали ее увидеть".
К ветвям дерева прикрепляли свечи, на елке развешивали лакомства, украшения, под ней раскладывали подарки, которые, как и саму елку, готовили в строгом секрете. И наконец, перед самым впуском детей в залу на дереве зажигали свечи.
Входить в помещение, где устанавливалась елка, до специального разрешения строжайшим образом запрещалось. Чаще всего на это время детей уводили в какую-либо другую комнату. Поэтому они не могли видеть то, что делалось в доме, но по разным знакам стремились угадать, что происходит: прислушивались, подглядывали в замочную скважину или в дверную щель. Когда же наконец все приготовления заканчивались, подавался условный сигнал ("раздавался волшебный звонок") либо за детьми приходил кто-то из взрослых или слуг.
Двери в залу открывали. Этот момент раскрывания, распахивания дверей присутствует во множестве мемуаров, рассказов и стихотворений о празднике елки: он был для детей долгожданным и страстно желанным мигом вступления в "елочное пространство", их соединением с волшебным деревом. Первой реакцией было оцепенение, почти остолбенение.
Представ перед детьми во всей своей красе, разукрашенная "на самый блистательный лад" елка неизменно вызывала изумление, восхищение, восторг. После того как проходило первое потрясение, начинались крики, ахи, визг, прыганье, хлопанье в ладоши. В конце праздника доведенные до крайне восторженного состояния дети получали елку в свое полное распоряжение: они срывали с нее сласти и игрушки, разрушали, ломали и полностью уничтожали дерево (что породило выражения "грабить елку", "щипать елку", "рушить елку"). Отсюда произошло и название самого праздника: праздник "ощипывания елки". Разрушение елки имело для них психотерапевтическое значение разрядки после пережитого ими долгого периода напряжения.
В конце праздника опустошенное и поломанное дерево выносили из залы и выбрасывали во двор.
Обычай устанавливать елку на рождественские праздники неизбежно претерпевал изменения. В тех домах, где позволяли средства, и было достаточно места, уже в 1840-е годы вместо традиционно небольшой елочки начали ставить большое дерево: особенно ценились высокие, до потолка, елки, широкие и густые, с крепкой и свежей хвоей. Вполне естественно, что высокие деревья нельзя было держать на столе, поэтому их стали крепить к крестовине (к "кружкам" или "ножкам") и устанавливать на полу в центре залы или самой большой комнаты в доме.
Переместившись со стола на пол, из угла в середину, елка превратилась в центр праздничного торжества, предоставив возможность детям веселиться вокруг нее, водить хороводы. Стоящее в центре помещения дерево позволяло осматривать его со всех сторон, выискивать на нем как новые, так и старые, знакомые по прежним годам, игрушки. Можно было играть под елкой, прятаться за ней или под ней. Не исключено, что этот елочный хоровод был заимствован из ритуала Троицына дня, участники которого, взявшись за руки, ходили вокруг березки с пением обрядовых песен. Пели старинную немецкую песенку "О Tannenbaum, о Tannenbaum! Wie griim sind deine Blatter ("О, рождественская елка, о, рождественская елка! Как зелена твоя крона"), которая долгое время была главной песней на елках в русских семьях.
Происшедшие перемены изменили суть праздника: постепенно он начал превращаться в праздник елки для детей знакомых и родственников. С одной стороны, это было следствием естественного стремления родителей продлить "неземное наслаждение", доставляемое елкой своим детям, а с другой — им хотелось похвалиться перед чужими взрослыми и детьми красотой своего дерева, богатством его убранства, приготовленными подарками, угощением. Хозяева старались изо всех сил, чтобы "елка выходила на славу", — это было делом чести.
На таких праздниках, получивших название "детских елок", помимо младшего поколения всегда присутствовали и взрослые: родители или сопровождавшие детей старшие. Приглашали также детей гувернанток, учителей, прислуги.
Со временем начали устраиваться праздники елки и для взрослых, на которые родители уезжали одни, без детей.
Первая публичная елка была организована в 1852 году в петербургском Екатерингофском вокзале, возведенном в 1823 году в Екатерингофском загородном саду. Установленная в зале вокзала огромная ель "одной стороной... прилегала к стене, а другая была разукрашена лоскутами разноцветной бумаги". Вслед за нею публичные елки начали устраивать в дворянских, офицерских и купеческих собраниях, клубах, театрах и других местах. Москва не отставала от невской столицы: с начала 1850-х годов праздники елки в зале Благородного московского собрания также стали ежегодными.
Елки для взрослых мало чем отличались от традиционных святочных вечеров, балов, маскарадов, получивших распространение еще с XVIII века, а разукрашенное дерево сделалось просто модной и со временем обязательной деталью праздничного убранства залы. В романе "Доктор Живаго" Борис Пастернак пишет:
"С незапамятных времен елки у Свентицких устраивались по такому образцу. В десять, когда разъезжалась детвора, зажигали вторую для молодежи и взрослых и веселились до утра. Только пожилые всю ночь резались в карты в трехстенной помпейской гостиной, которая была продолжением зала... На рассвете ужинали всем обществом... Мимо жаркой дышащей елки, опоясанной в несколько рядов струящимся сиянием, шурша платьями и наступая друг другу на ноги, двигалась черная стена прогуливающихся и разговаривающих, не занятых танцами. Внутри круга бешено вертелись танцующие".
Полемика вокруг елки
Несмотря на все возрастающую популярность елки в России, отношение к ней с самого начала не отличалось полным единодушием. Приверженцы русской старины видели в елке очередное западное новшество, посягающее на национальную самобытность. Для других елка была неприемлемой с эстетической точки зрения. О ней иногда отзывались с неприязнью как о " неуклюжей, немецкой и неостроумной выдумке", удивляясь тому, как это колючее, темное и сырое дерево могло превратиться в объект почитания и восхищения.
В последние десятилетия XIX века в России впервые стали раздаваться голоса в защиту природы и прежде всего лесов. А.П.Чехов писал:
"Русские леса трещат под топором, гибнут миллиарды деревьев, опустошаются жилища зверей и птиц, мелеют и сохнут реки, исчезают безвозвратно чудные пейзажи... Лесов все меньше и меньше, реки сохнут, дичь перевелась, климат испорчен, и с каждым днем земля становится все беднее и безобразнее".
В печати прошла "антиелочная кампания", инициаторы которой ополчились на полюбившийся обычай, рассматривая вырубку тысяч деревьев перед Рождеством как настоящее бедствие.
Серьезным противником елки как иноземного (западного, неправославного) и к тому же языческого по своему происхождению обычая стала православная церковь. Святейший синод вплоть до революции 1917 года издавал указы, запрещавшие устройство елок в школах и гимназиях.
Не приняли елку и в крестьянской избе. Если для городской бедноты елка была желанной, хотя часто и недоступной, то для крестьян она оставалась чисто "барской забавой". Крестьяне ездили в лес только за елками для своих господ или же для того, чтобы нарубить их на продажу в городе. И "старичок", согласно известной песенке, срубивший "нашу елочку под самый корешок", и чеховский Ванька, в сочельник вспоминающий поездку с дедом в лес за елкой, привозили ее не для себя, а для господских детей. Поэтому вовсе не отражают реальности рождественские открытки начала XX века, сопровождаемые надписью "Мороз дедушка идет, / Вам подарочки несет" и изображающие Деда Мороза входящим в крестьянскую избу с елкой и с мешком подарков за плечами, где на него с изумлением смотрят ребятишки.
И все же елка вышла победительницей из борьбы со своими противниками.
Сторонники елки — многие педагоги и литераторы — встали на защиту "прекрасного и высокопоэтического обычая рождественской елки", полагая, что "в лесу всегда можно вырубить сотню-другую молодых елок без особенного вреда для леса, а нередко даже с пользой". Профессор петербургского Лесного института, автор книги о русском лесе Д.М.Кайгородов, регулярно публиковавший на страницах рождественских номеров газеты "Новое время" статьи о елке, уверенно заявлял: "С лесом ничего не станет, а лишать детей удовольствия поиграть возле рождественского дерева жестоко".
Новый обычай оказался столь обаятельным, чарующим, что отменить его в эти годы так никому и не удалось.
