Когда мы смотрели фильм "Золушка" детьми, согласитесь, не возникало ощущения, что с героиней что-то не так, что играет ее 37-летняя актриса. Но у самой Янины Жеймо, которая отметила бы в этом году 110-летний юбилей, сомнения в своей "профпригодности" для этой роли были, и очень серьезные. Почему "советской Золушкой" стала именно Жеймо и как ей удалось полюбить свою героиню, актриса рассказала в мемуарах.
Как Михаил Зощенко нагадал мне удачу в Золушке
Началась подготовка к съемкам "Золушки". Режиссерами были утверждены Надежда Кошеверова и Михаил Шапиро. Художником — Николай Акимов.
Перед пробами мне сшили костюмы. А через несколько дней я заметила, что Золушкино платье стало длиннее. Увидев мое недоумение, костюмерша сказала:
— После вашей пробы, когда вы уезжаете, приводят другую Золушку. Она балерина, очень молоденькая и выше вас.
Как же так? Почему мне ничего не сказали? Почему это делается за моей спиной? Я ведь и сама понимаю, что мне не шестнадцать лет, что я больше чем в два раза старше Золушки. Я тоже сомневаюсь, что смогу ее сыграть, — я и Шварцу об этом говорила. Зачем же делать из меня дурочку и снимать эту молоденькую балерину втайне от меня?
Я обиделась. Выходя из студии, я встретила художницу по костюмам, которая обратилась ко мне, хотя мы даже не были знакомы:
— Я слышала, что вы будете сниматься в роли Золушки. Неужели это правда?
— Да, — мрачно ответила я.
— Ну какая же вы Золушка? Откажитесь от этой роли, пока не поздно.
Я поблагодарила ее за "добрый совет" и, злая на весь мир, пошла домой. Звоню Шварцу, пересказываю ему разговор с художницей по костюмам. Шварц рассмеялся, а потом говорит: "Наша советская Золушка будет такая, как вы. Непохожая ни на одну другую. И это отлично!".
Пробы закончились. На студии идет худсовет, где решается моя судьба. Я нервничаю ужасно! Хожу по квартире, как тигр в клетке. Худсовет идет при закрытых дверях, но и двери имеют уши. Кто-то мне позвонил и сообщил, что против меня директор и худрук, воздержавшиеся — мои режиссеры. Остальные — за. А Шварц вроде бы сказал так: "В Советском Союзе есть много молоденьких и хорошеньких девушек. Но Жеймо у нас одна. Вот почему я люблю писать для нее сценарии". Но возможно, он этого и не говорил.
Пробы повезли в Москву, на "Большой Худсовет". Там моя кандидатура была принята единогласно. Когда режиссеры "Золушки" вернулись из Москвы, я по их лицам поняла, что они не очень-то счастливы: видимо, им все же хотелось снимать молоденькую балерину.
Настроение режиссеров передалось администратору и директору картины: они делали все, чтобы я наконец взбунтовалась и отказалась от роли. Но я упорно продолжала работать и реагировала на все молча, без скандалов и претензий. Тем более что оператор Женя Шапиро, коллеги-артисты и весь обслуживающий персонал относились ко мне идеально, спасая меня от уныния и давая силу для работы. Вот так непросто шла моя работа над Золушкой.
В связи с этим мне вспоминается празднование нового, 1946 года. Мы встречали его у режиссера Георгия Васильева и его очаровательной жены Леночки. Среди гостей был и Михаил Зощенко. Уже под утро, когда все говорят и никто никого не слушает, Зощенко вдруг обратился ко мне:
— Хотите, Янина, я вам погадаю?
— Хочу, и даже очень.
— А вы верите в гадание?
— Если оно предсказывает что-нибудь хорошее, тогда верю.
— Вот и отлично. Попросим у хозяйки дома карты и пойдем в другую комнату.
Леночка тут же разыскала карты, и мы скрылись.
— Сейчас мы с вами узнаем, что вас ждет в этом году. — И, разложив карты, Зощенко начал говорить:
— Очень многие не верят в ваш успех в новой картине, и это мешает вам работать. Правда?
— Истинная правда.
— Не слушайте их. Вас ждет победа. Вы довольны моим гаданием?
— О-очень!
— Когда мы с вами встретимся в следующий раз, вы мне скажете, правильно ли я вам нагадал. Договорились?
Мы оба и не подозревали, что видимся в последний раз. Но его гадание оказалось правильным: когда картина вышла на экраны, зрители приняли ее на ура, мои отношения с коллегами наладились, и все мы опять стали друзьями.
Как я спорила с Евгением Шварцем и не могла полюбить Золушку
Как я уже говорила, Евгений Львович Шварц с самого начала был на моей стороне, а меня его сценарий просто очаровал: как он талантлив, сколько в нем юмора! Но, прочитав его, я все-таки задумалась над сценой, которая, на мой взгляд, для образа Золушки была одной из основных: во имя чего Золушка надевает туфельку Анне, зная, что тем самым навсегда отказывается от своего счастья? Когда я спросила об этом Шварца, он ответил:
— Просто Золушка очень добрая. За это зритель и будет ее любить. Философия здесь, как, впрочем, и в других сказках, простая: зло наказано, а справедливость торжествует. Детям это всегда нравится.
— Только не нашим детям, — возразила я. — Им этого мало. Мы только что пережили страшную войну, и наши дети будут равнодушны к такой Золушке. Им будет непонятно, почему Золушка, когда ее бьют по одной щеке, безропотно подставляет другую. Почему она не борется? Не протестует? Такой Золушке зритель не будет сочувствовать, а значит, не будет ее и любить.
Еще работая над фильмами "Разбудите Леночку" и "Леночка и виноград", мы со Шварцем, если меня что-то не устраивало в сценарии, немедленно начинали дискуссию. Но бывало и так, что у меня не хватало аргументов: я твердо знала, что какая-либо сцена на экране не будет смешной, а объяснить почему — не могла. В таких случаях Шварц предлагал мне сыграть эту сцену по-своему и потом довольно часто говорил: "Сдаюсь! Победили!".
Но сейчас у меня не было своих вариантов: я не знала, ни что сказать, ни как при этом сыграть. Не могла придумать, во имя чего Золушка может отказаться от своей любви. И все же настаивала на том, что нужно что-то изменить. Внимательно выслушав меня, Шварц сказал:
— Я подумаю.
Однако по его лицу я видела, что он убежден в своей правоте и все останется как есть. Но, по-моему, актерская работа в том и состоит, чтобы все делать сознательно: я не умею работать над ролью, если внутренне с чем-то не согласна. Мне нужно все психологически обосновать, а не бессмысленно повторять то, что написано в сценарии. Автор тоже может ошибаться, как и все смертные.
Воспользовавшись подготовительным периодом, когда режиссеры разрабатывают постановочный проект фильма, я стала работать над своим актерским сценарием: писала его со всеми психологическими подтекстами — не только то, что я должна думать и чувствовать в той или иной сцене, но и то, как можно пластически выразить свое состояние. Это мне всегда помогало на съемке.
Я начала с того, что отправилась в библиотеку, где провела много часов и дней и пересмотрела уйму сказок с изумительными иллюстрациями. Но на мой главный вопрос — почему Золушка так безропотно жертвует самым главным в своей жизни — ответа я так и не нашла.
Нельзя начинать работу, не влюбившись в свою героиню, а для меня Золушка, как ни обидно, безоговорочно любимой пока не стала.
Как Фаина Раневская меня спасла
Начались съемки, а сцена с туфелькой в моем сценарии не написана. Я то и дело названиваю Шварцу, не даю ему спокойно спать, но он стоит на своем.
И вот наступил канун страшного для меня дня: завтра будем снимать сцену с туфелькой. Я опять звоню Шварцу:
— Ну как?
— Янина Болеславовна, — услышала я спокойный, как всегда, голос Шварца, — завтра вы сами убедитесь, что я прав.
На репетиции перед съемкой я честно произношу написанный в сценарии текст, а в душе у меня все клокочет. В душе я ругаю свою героиню, называя ее "шляпой". Но вот раздается команда Кошеверовой:
— Приготовились!
У меня в голове лихорадочно бьется мысль: "Сейчас или никогда!". Моя основная партнерша в этой сцене — Мачеха. Невероятная, изумительная актриса — Фаина Георгиевна Раневская. Попробую ее спровоцировать. Весь расчет на ее талант, интуицию и находчивость.
— Камера!
И вот Мачеха приказывает Золушке надеть Анне туфельку. А я (Золушка) отрицательно качаю головой. Тогда Мачеха начинает льстить мне, говоря: "Золушка, у тебя золотые ручки. Надень туфельку Анне", — я опять качаю головой.
Рассердившись, что я смею ей перечить, Мачеха грозно приказывает: "Золушка, надень туфельку!".
По сценарию Золушка, испугавшись, произносит: "Хорошо, матушка, я попробую". Но вместо этой фразы я неожиданно говорю: "Ни за что!".
Раневская, которая идеально вошла в образ, настолько возмутилась моей наглостью, что от ярости буквально завизжала: "Если ты сейчас же не наденешь туфельку Анне, то я... я... выгоню из дома твоего отца!".
Вот она, мотивировка, чтобы надеть туфельку Анне! Золушка делает это ради отца! "Нет-нет, матушка! Прошу вас!" — вскрикиваю я, а потом покорно, как ягненок, подхожу к Анне и без труда надеваю на ее ногу туфельку.
— Стоп! — раздается голос Кошеверовой.
В наступившей гробовой тишине мы услышали четкие шаги, гулко раздававшиеся в павильоне: из его глубины к нам шел Шварц.
Подойдя к Мачехе, он неожиданно произнес:
— Фаина Георгиевна, вы забыли добавить: "И сгною его под забором".
— Прости меня, дорогой, — проговорила Фаина Георгиевна, — я чувствую, что говорю что-то не то, а вот что надо сказать, никак не могу вспомнить.
Как мне хотелось броситься на шею Раневской и целовать, целовать, целовать ее! Какая же она умница! Как феноменально талантлива! Как гениально она провела эту неожиданную для нее сцену!
Шварц посмотрел на меня. Наверное, мы оба выглядели как напроказившие школьники.
В эту минуту я уже обожала свою героиню. Мне хотелось расцеловать не только Раневскую, но и Шварца — и вообще весь мир!
