Долго пожил дед Трофим на белом свете — многое повидал. И войну прошел, и целину поднимал, троих детей вырастил, внуков и правнуков имеет. Характер у него суровый, в боях закаленный, как скажет, так и будет — никто не переубедит.
Всю дорогу верным спутником его была жена Полина, особенно последние годы. Сядут на диванчике поближе, сцепят морщинистые руки, и вроде как силушки прибавляется у них — из рук в руки перетекает. Да вот случилась беда, захворала Полинушка и померла. И не стало былой силушки у деда Трофима. И руки не держат, и ноги не ходят, и сам занемог. Вроде как засобирался вслед за Полинушкой. Как не крути, а девятый десяток разменял уже давно.
Много раз уговаривала дочь с зятем к ним перебраться, наотрез отказывался: "Я на земле родился — на земле и помирать буду! Не хочу я на ваших этажах задыхаться, мне моя избушка роднее, я ее своими руками строил. Каждый гвоздочек по имени знаю. Куды ж мы друг без друга?" С дедом не поспоришь! Вот и бегала к нему внучка Верочка каждый день. Дом приберет, обед приготовит, в магазин сходит. Посидят, поболтают.
Любила Верочка слушать про юность дедову фронтовую. А он для пущей важности китель с орденами да медалями наденет, тряхнет за лацканы, так чтоб звон переливчатый пошел, оглядит себя в зеркале, усы рукой поправит и, гордый, разговор начинает. Говорит медленно, с паузами, толи вспоминает что-то, то ли Вере осмыслить сказанное время дает.
Домишко у деда Трофима небольшой, две комнатки и кухонька. Сразу у крыльца под навесом стоит лавочка. Вот на ней-то и просиживает все свободное время дед Трофим, молодость вспоминая, косточки на солнышке согревая.
Однажды осенним деньком прилетела синичка. Бойкая, озорная. Села на плечо деду Трофиму, в глаза заглядывает, угощенья выпрашивает.
— Чиу-чью, чив-чую! — шепчет на ушко.
— Эка невидаль! Гляди-тко, не боится ничего! — ворчит дед, а у самого на душе теплее стало, — Ну, погоди, сейчас посмотрю, может крошки какие есть.
Поднялся дед. И сходу в дом, даже покряхтеть забыл для порядку. Насобирал целую горсть круп разных, крошек хлебных. И быстрей на лавочку, синичку угощать. А та прямо на ладонь садится, выбирает, что повкусней, и улетает с добычей на забор, полакомится всласть и снова на ладонь за новым кусочком садится. Дед усы топорщит, улыбается, покряхтывает. Уж так ему на душе радостно от смелости пташки-невелички. Другие-то издали поглядывают, ближе подлетят, подберут то, что дед Трофим на землю бросит, с опаской да оглядкой прочь летят, а эта наелась досыта, взгромоздилась на плече, прижалась к пушистому воротнику, нахохлилась и давай чирикать — сказки деду рассказывать. "Чиу-чью, чив-чую! Чиу-чью, чив-чую!"
Больше всего полюбились ей семечки, но их было мало, несколько штук всего, завалявшихся. Дед Трофим, не уходивший много лет от дома дальше завалинки, отправился в ближайший магазин за семечками... Верочка приходила всегда в одно и то же время. Не застав скучающего деда на лавочке, поспешила в дом. Не захворал ли? Но и там его не нашла. С испугу позвонила матери, у соседей спрашивала, не приезжала ли "скорая"? Никто ничего не видел. Взволнованная, побежала назад, и у калитки столкнулась с дедом. Сияющим, жизнерадостным.
"Вот! До ларечка сходил. Семечек купил! Гляди-тка, что покажу!" — и руку вперед тянет. Синичка спорхнула с забора. И на ладонь! Семечку схватила и снова на забор. Там у нее место облюбовано, доска треснула, так в этой трещинке семечко как раз аккуратно помещается — расщелкивать удобно. Склевала одно и тут же за вторым прилетела, да с жадности еще одно прихватила.
Дед Трофим смеется, покряхтывает, усы поглаживает, а глаза так и светятся жизнью! "Баламут ты, дед!" — улыбнулась Верочка и пошла матери звонить, успокаивать, новостью радовать.
С той поры изменился дед, повеселел, помолодел, каждое утро с улыбкой встречает. А синичка ему вместо будильника, сядет на окошко в спальне, постучит три раза и зовет деда на улицу. "Чиу-чью, чив-чую! Вставай, лежебока, кушать хочу, чив-чую!" Дед и рад. Соскочит с постели, одежонку накинет, ноги в валенки, по пути семечек в карман сыпанет, и на улицу! Какое ни какое, а дело. Да и душу греет маленький комок перьев не хуже солнышка. И все заботы только о ней. И все мысли тоже. И внучку уже загонял.
— Верок, ты семечек-то купила? Аль забыла?
— Купила! — кричит громче, чтоб услышал. А себе под нос шепчет:
— Забудешь тут с тобой!
— Не соленые?
— Не соленые.
— Точно? Аль спросить забыла?
— Да спрашивала, спрашивала! Не соленые! Не переживай! Сам попробуй.
— Чем? Зубов-то только манную кашу жевать осталось, — смеется дед.
— Ох, дед! Не соскучишься с тобой!
А он и не собирался скучать! Давненько себя таким счастливым не чувствовал.
Ни много, ни мало, а уже пятый год прошел, как синичка каждую осень наведывалась к деду Трофиму. Ждал он ее как родную. Вот только этой осенью не дождался... Заслышав синичий гомон за окном, дед Трофим засобирался на лавочку. Сунул ноги в валенки, запахнул фуфайку, взял в руки миску с семечками и поспешил на улицу. Тянет руку вперед, а никто к нему не летит. Защемило сердце у старика, недоброе почуяло. "Ай-ай! Не беда ли с тобой приключилась? Пропала, однако, птаха моя..." Бросил воробьям наземь горсть семечек с досады и медленно поплелся в дом.
Ни завтра, ни через неделю не услышал он знакомый стук в окошко. Тоска тяжело придавила его к кровати. Он и не ел толком ничего, и с внучкой неохотно разговаривал, наотрез отказывался пить лекарства, и все смотрел в пустое окошко, тихо угасая. "Пора мне пришла с Полинушкой свидеться," — отметил себе последнюю черту дед Трофим. И больше не вставал с постели.
Выпал первый снег. Воробьи и синички, прикормленные дедом, стайкой сновали между веток старой яблони, но угощенье им уже выносила внучка, да и то не всегда. "Совсем дед плохой стал, — шептала Вера на ушко матери. — Да уж! Годы берут своё". Дети и внуки по очереди дежурили у постели старика, пытаясь предугадать всякое его желание, но он потерял интерес к жизни. Не обременял их своими прихотями, как это обычно бывает в подобных случаях. Просил тишины. Хотелось ему побыть одному. Иногда, заслышав зычный храп, его на пару часов покидали, разбегаясь по неотложным делам, даже не догадываясь, что дед притворяется, чтобы дать им отдохнуть. Сам же он спал мало, пару часов в сутки. Вот и сегодня притворился, отпустил Верочку. Оставшись один, уставился в стену, узор на ковре разглядывает, жизнь свою в памяти перелистывает, с Полинушкой мысленно разговаривает. И вдруг — стук знакомый в окошко! "Чиу-чью, чив-чую! Привет! Вот и я! Ждал меня?"
Дед Трофим глазам не поверил! Соскочил с кровати молодцем, ни одна косточка не хрустнула, ладони к стеклу прижимает, слезы от радости выступили. "Ах ты, птаха моя! Где ж ты плутала всё это времечко? Заждался тебя уже". Растер кулаками слезы по глазам, хлюпнул носом и стал быстро одеваться. Вдохнув полной грудью морозного воздуха, дед присел на лавочку. Синичка тут же припорхнула ему на плечо, за усы пощипывает, в самое ухо шепчет: "Чиу-чью, чив-чую! Как я рада тебе! Соскучилась! Залетела покушать в коровник колхозный, да еле на свободу выбралась". А дед Трофим снова слезу смахнул, только уже блестящую, от радости. Сунул руку в карман, семечек загреб и вперед протянул. А синичка семечко возьмет, да не на забор летит, как обычно, а на плечо ему садится, там и обедает, словно расстаться с дедом боится. Насытилась, прижалась к пушистому воротнику свитера, нахохлилась и чирикает — деду о своих приключениях рассказывает, а он слушает, улыбаясь, поддакивает, словно понимает всё, о чем она говорит. Тихо скрипнула калитка и вошла Верочка. — Дед! Ты ли это? — глаза так и засияли от радости.
— Поднялся! А мы-то думали...
— Чего думали? Хоронить собрались? Рано еще помирать-то. Пусть Полинушка меня подождет маленько, а я поживу пока что...
И протянул вперед руку. Синичка тут же вспорхнула с плеча и села на ладонь... "Чиу-чью, жив-чую!"
