В тоже время на другом берегу Бирюзового моря простирался опустевший, мрачный пляж. Его песок вымыло волнами, никто не пел песен и не играл в игры. В его водах плавали страшные морские медузы, готовые сразить током высокого напряжения любого заходящего в воду, того, кто посмеет потревожить их покой.
Тут и там валялись груды мусора. Из-за несчетного количества битых бутылок вряд ли кто-то вообще рискнул бы пройтись по берегу босиком. Воздух наполняло неприятное зловоние, а мошкара неприятно жужжала и норовила забраться в глаза, уши, нос и под одежду.
Это была страна Упадка. Никто не любил ту страну и никогда о ней не вспоминал. Все считали, что эта страна не существовала никогда, либо давно исчезла...
На ее полях не переставая дул холодящий душу ветер. В лесах было всегда темно и сыро. А на деревьях ничего не росло, лишь голые ветви с реденькими пожухшими прошлогодними листьями украшали стволы, поросшие мхом. Под ногами там и сям торчали поганки и мухоморы. Не птицы пели на деревьях, а летучие мыши бросали на все свои злобные взгляды. И туман, поднимавшийся над болотами Упадка, источал такое зловоние, что после прогулки по лесу любой валился с ног и не вставал по несколько лет.
Все небо над страной было окутано густыми тучами, висящими так низко над землей, что, казалась, стоит подпрыгнуть, и до них достанешь рукой. Но, как ни странно, вниз на землю с этих туч не капало ни одной дождинки. Оттого земля в Упадке была грубая, растрескавшаяся. Ни одна травинка не произрастала из неё.
Порою тучи, гонимые ветром, мчались так быстро, что казалось, это сама земля летит с неимоверной скоростью куда-то в тартарары. В такие дни тут и там гремели грозы, молнии освещали небесный свод, казавшийся куполом таинственного шатра. Громовые раскаты оглушали воздух, перекатываясь над страною такими мощными аккордами, что казалось, небо вот-вот рухнет и накроет собою весь Упадок. А порою тучи замирали, и становилось тихо так, что были слышны все шорохи. Шорохи. Т-с-с... Иногда даже шорохи совсем пропадали, и становилось тихо так, как только бывает тихо в погребе.
Все в стране пугало и представляло опасность. Все в ней способно было наполнить сердце смертной тоской. Особенно гадкими были её обитатели. Горбатые угрюмые уродцы с худыми телами и жуткими лицами больше напоминали не живых существ, а чучел огородных. Обрывки заношенной истлевшей одежды еле-еле прикрывали их наготу. Нечесаные волосы и нестриженые ногти придавали им злобный вид способный шокировать и сразить своим видом даже самого храброго храбреца! А их острые зубы блестели как сабли в свете лунной ночи, которая окутывала страну большую часть суток. И радовало только одно — эти мерзкие существа почти не покидали болотных трясин и большую часть своей жизни спали, скрипя во сне своими зубищами.
Но раз в два года они все собирались на самой высокой горе Упадка и устраивали гулянье. Первым делом они дрались между собой, а затем разжигали огромный костер и плясали вокруг него в диком экстазе. В этот день они наедались досыта мухоморами и поганками и напивались грязной болотной воды, которую привозили с собой в дырявых бочонках, запрягая в них медведей и волков. Наутро их животы начинали болеть, отчего они ещё больше злились и раздражались. Озлобившись, они начинали ругаться, и скандалы перерастали в драку. Рассорившись окончательно, они расползались по своим болотам и, затаившись на следующие два года, зализывали и лечили свои раны...
От таких праздников уродцы становились еще уродливее и грустнее. Они не представляли себе другой жизни и день ото дня проклинали тот час, когда родились на свет. И все их надежды были лишь на тот день, когда они снова смогут попасть на праздник и выплеснуть там всю свою злобу, копившуюся все два года затишья. Оттого на следующий раз их драки проходили еще жестче, скандалы еще громче, а мухоморов с поганками съедалось еще больше. Такое положение лишь усугубляло раз за разом их и без того мрачное существование, лишенное смысла и полное огорчений.
Они и сами отлично понимали, что несчастнее и обреченнее их нет никого во всей вселенной...
Перед тем как лечь спать изобилец по имени Ник любил поговорить с морем. Ему он доверял все свои секреты и новости. Море его слушало, шум волн убаюкивал его.
Вот и сейчас он сидел у моря и просто мечтал. Ох, как хотел он побывать в неизведанных мирах, путешествия и приключения манили его своей загадочностью. Самой сладкой его мечтой было море. От него всегда пахло новыми запахами и открытиями. Что скрывается за его просторами? Этот вопрос не оставлял Ника, возбуждая в нем желание самому во всем разобраться.
Были, конечно, храбрецы и непоседы, которые до него тоже задавались тем же самым вопросом. Но в основном все человечки считали, что море бескрайне, и за ним нет ничего, хотя некоторые старожилы помнили по слухам о какой-то странной стране, которая якобы давным-давно исчезла.
Вот если бы море могло говорить! Оно бы поведало Нику множество страшных тайн. Но море предпочитало молчать и не расстраивать человечков жуткими рассказами о далеком Упадке. А Ника такое молчание не устраивало. Наоборот. Его манила и волновала неизвестность.
Любопытство было его характером. Он был бесстрашным и сильным человечком. Его ловкость восхищала многих человечков, а непоседливость иногда смешила подружечек и дружочков.
На этот раз перед сном Ник решил искупаться в море. Он разделся и поплыл в море, удаляясь от берега все дальше и дальше. Ник знал, что нельзя заплывать за буйки. Любопытство тоже знало, но продолжало толкать его вперед, и он сам не заметил, как уплывал от берега и как берег скрылся из глаз. К его несчастью Ник был отличным пловцом, и, плавая, нисколько не утомлялся, наоборот — получал от этого занятия огромное удовольствие. При этом его не покидало ощущение, что море само катает его на своих сильных, гибких, ласковых волнах. Напевает ему песенки и поощряет Ника подпевать ему.
Ник лежал на спине, течение несло его по волнам. Насвистывая нехитрую мелодию, он разглядывал звезды и мечтал поймать одну из них, когда та будет падать в море. Спрятать в ладошки и сделать кое-кому сюрприз.
— Зачем тебе звездочки? — спросил Ник у моря.
Море лишь улыбнулось в ответ и продолжало плескаться волнами. А Ник подумал, что из звездочек вырастают Гирлянды.
— Вот если бы я нашел такую звездочку, продолжал вслух рассуждать Ник, — то подарил бы её своей подружечке Ларте. Думаю, это её восхитит. Не правда ли, море?
Море продолжало плескать волнами, а Нику казалось, что оно аплодирует ему. Ему доставляло удовольствие разговаривать с морем, и за этим разговором он не замечал, как бежало время.
— Когда-нибудь мы будем жить вместе, — продолжал рассуждать Ник.
— Ш-ш-ш-ш-шу... — отвечало ему море.
— Представь, как красиво звучит — Ник и Ларта!
— Ш-ш-ш-ш-шу...
— А может быть, лучше — Ларта и Ник?!
— Ш-ш-ш-ш-шу...
— А впрочем, без разницы, главное — вместе.
— Ш-ш-ш-ш-шу...
— Я буду носить её на руках, а она целовать меня в щеки. Я буду с ней весело танцевать, она будет петь мне на ушко.
— Ш-ш-ш-ш-шу...
— Мы будем купаться с ней по ночам, и украшаться Гирляндами. Мы на закате будем мечтать, рассветы встречать, держась за руки.
— Ш-ш-ш-ш-шу...
Жаль, что Ник не следил за временем, иначе бы он понял, что дело движется к утру и пора бы уже рассветать. Он несколько утомился и оттого уже не рассматривал звезды, взгляд его отрешенно смотрел вглубь неба. Он не заметил, как звезды скрылись за непонятным туманом, а море становилось холоднее и беспокойнее.
И вдруг он наткнулся спиной на какую-то корягу. Та царапнула больно спину. Ник от неожиданности захлопал руками по воде, пытаясь сохранить равновесие. Воды стали затягивать его, бросать в стороны и жечь рану от коряги на спине. Тело покрылось гусиной кожей, а ноги свело от холода. Ник почувствовал, как у него закружилась голова. Ему показалось, что он летит куда-то далеко и легко. Непонятное чувство сжало его грудь и впервые в жизни на глазах его появились горячие, соленые слёзы...
