Почему капитализм никак не приживется в России? Просто мало времени прошло, или какие-то силы не дают работать законам рынка, или слишком много людей скучают по социализму? Возможно, именно русский характер — причина нашей не очень богатой жизни? Рассуждает Михаил Таратута.
Хотя капитализм в 1990-х годах начинался у нас как бы по второму разу, наша страна оказалась менее всех других бывших соцстран психологически к нему подготовленной.
И дело не только, а, может, и не столько в том, что за 70 лет советской власти мы растеряли все, что знали и умели до большевистского переворота 1917 года. И не столько в том, что власть большевиков снесла все институции, на которых держался свободный рынок. Наша проблема, как мне кажется, таилась тогда, в 1990-е, и живет по сей день глубоко внутри нас. Многое из того, что являет собой рыночный строй и поддерживающие его ценности, с трудом ложится на русскую натуру, ему противится наше подсознание.
Среди всего, что сделало нас такими, какие мы есть, важнейшим, если не самым важным, событием стало принятие православной веры. Веры, которая поставила перед людьми главный вопрос — в чем смысл жизни, ради чего живем? Поколения, воспитанные на советском безбожии, как, собственно, и те, кто сегодня пришел к вере, скорее всего, в ответ на этот вопрос просто пожмут плечами. Ну, может, еще с трудом выдавят что-нибудь в сугубо мирском ключе, что-то вроде застольного тоста "чтобы наши дети были счастливы, чтобы жили лучше нас".
А вот лет 100 назад и ранее, до того как большевики, по сути, объявили религию вне закона, мы могли бы ожидать ответ иного рода. Люди разных сословий высказали бы его разными словами, но суть сводилась бы к одному: человек живет на этой земле ради Спасения, чтобы предстать перед Господом в духовной чистоте и с любовью в сердце. Этот путь лежит через благочестие и смирение — осознание собственной греховности, сострадание и любовь.
Православие не учит трудиться
Так учило и учит православие. Но что из этого следует? Как отозвалось это учение в нашей культуре, в сознании русского народа? Что означает единственный смысл жизни в Спасении?
Это означает, что земное существование человека не имеет особой ценности, жизнь — лишь маленький отрезок на пути в вечность. Это означает, что все помыслы человека должны быть направлены вовнутрь себя, а не на окружающий мир.
В русской системе ценностей труд, любое преобразование условий жизни — все это имело второстепенное, подчиненное значение. Иными словами, люди занимались каким-либо делом прежде всего ради хлеба насущного. Работа меньше всего служила им источником вдохновения.
Труд у нас во все времена отличала невысокая рабочая этика, вялая интенсивность и, как результат, низкая производительность и пониженное качество производимых услуг или товаров. В сравнении с другими странами это выглядит так: производительность труда у нас в 2,5 раза ниже французской и германской и в три раза ниже, чем в США и Сингапуре. Здесь мы можем смело сравнивать себя с мексиканцами.
И прежде всего потому, что не любим особо себя утруждать. Посмотрите на чехов, словаков, американцев — там более 80% жителей работают свыше 40 часов в неделю. А у нас? Какие-то несчастные 1,5% граждан. Зато мы в числе лидеров по количеству праздников и выходных дней. И живем в результате, скорее, как в Мексике, а не как в США или Европе. Бедно живем.
Собственно, православная церковь никогда и не поощряла стремления к богатству. Труд, зажиточность — все это второстепенно, не очень существенно. Весь смысл жизни, как всегда учила церковь, в Спасении. Не отсюда ли характерные для русского человека созерцательность, пассивность, переходящая в леность, отсутствие очевидного стремления что-то менять, как-то улучшать свою жизнь, во всяком случае предпринимать для этого какие-то шаги? Ровно все то, что воплощает в себе образ Обломова.
Работать чтобы жить или жить чтобы работать?
Любопытно, как может быть перевернута пирамида ценностей в рамках одной, в нашем случае христианской, религии. В протестантском видении путь к Спасению, напротив, лежит через труд, создающий материальное благополучие. Работать и создавать богатство — это форма служения Богу. То есть богатство морально предписано. А вот успокоенность и довольство достигнутым достойны осуждения. Считается, что человек, желающий быть бедным, не ищет божьего избрания.
В этой связи декан экономического факультета МГУ профессор Александр Аузан приводит следующую историю.
Второй Ватиканский собор 1962 года перетрактовал некоторые ценности, совершенно не меняя содержания католичества. А именно: нищету перестали считать святой, труд — проклятием, богатство — предосудительным. И вот, через 20–25 лет это начало приносить результат. В 90-е годы XX века происходит экономическое оживление в Польше, "кельтское экономическое чудо" в Ирландии, подъем в южных регионах Германии. Если мы продолжаем считать, что нищета священна, а богатство предосудительно, то у нас будут какие угодно успехи, только не экономические.
Согласно индексу развития человеческого потенциала — это исследование ежегодно проводит ООН и включает самые разные показатели — страны, где традиционно был распространен протестантизм, более чем в два раза опережают католические страны и примерно в пять раз — православные. Однако православная церковь цепко держится за традиционные представления.
Впрочем, соверши РПЦ, подобно католикам, такой невероятный для нее разворот, сегодня ей уже не под силу что-то радикально изменить в российской ментальности. После 70 лет безбожия ее голос потерял былую мощь. На сознание людей уже больше действуют другие силы.
Посмотрите вокруг! Как принять мысль, что труд славен, когда большинству населения он оплачивается так скудно и уж точно не гарантирует социальных лифтов? Как отказаться от мысли, что богатство греховно, когда страна пронизана коррупцией, а крупные состояния в массовом сознании не имеют легитимности?
Есть исследования, которые ясно показывают, что одни культуры способствуют прогрессу и процветанию, другие, напротив, тормозят, сопротивляются, а то и буквально душат его. В отсталых странах новаторство воспринимается как угроза установившейся стабильности, как ересь. К труду в таких странах относятся как к повинности. Работают, чтобы жить. В динамичных странах живут, чтобы работать.
Интересное наблюдение в этой связи сделал режиссер Андрей Кончаловский
В отсталых странах отношение к богатству определяется ложной концепцией, что богатство существует в неизменном количестве и его только перераспределяют. Следовательно, экономическое процветание другого воспринимается как лишение тебя куска. Успех соседа — это угроза твоему благополучию. В динамической культуре богатство понимается как постоянно прирастающая величина, прирабатываемая трудом и поэтому исключающая сам феномен перераспределения.
Богатый — значит украл
В русской ментальности укоренилось отношение к предпринимательству как к чему-то плохому. Над этим потрудилась религия, но сравнимую, если не большую, роль сыграла советская пропаганда. Марксизм объявил капитализм источником всемирного зла, а само предпринимательство в СССР было практически полностью запрещено. Любой ученик знал, что быть предпринимателем, а тем более богатым предпринимателем — значит украсть.
И надо же, в 1990-х это учение нашло блестящее подтверждение практикой. Трудно назвать большие, да и не очень большие состояния, которые тогда наживались честным путем.
Впрочем, первоначальное накопление капитала повсюду проходило путями неправедными. Это не новость. Новость в том, что в современной России капитализм, как и многое другое, случился одномоментно, а не развивался эволюционно, как в других странах. Люди утром проснулись — и на тебе, на дворе капитализм.
Ни экономически, ни юридически, а тем более психологически Россия к этому готова не была. У большинства людей взрывался мозг от непонимания ситуации, необходимости как-то выживать, от собственного бессилия.
И уж совсем людям тошно было видеть, как те, кто более сообразителен, пошустрее и порешительнее, растаскивали советское наследство. И все это называлось бизнесом, предпринимательством. Другими словами, народ видел в бизнесменах исключительно жуликов.
Примерно так же смотрели на бизнес и сами предприниматели, отчаянно обманывая народ, государство и друг друга. Другой модели деловой активности ни у тех, ни у других перед глазами не было. Абсолютно никакого опыта капитализма.
Жизнь несправедлива. Никому не доверяю
1990-е годы нанесли стране тяжелейшую психологическую травму. Люди впервые столкнулись с невиданным расслоением общества на фантастически богатых и отчаянно неимущих.
Это был не просто вопрос физического выживания. Все, что творилось вокруг, пришло в столкновение с сильнейшим мотиватором в русском сознании — чувством справедливости. А справедливость для русского человека всегда была выше закона. Наш человек хоть и завистлив, но еще как-то может примириться с благополучием другого, если верит, что богатство было нажито трудом, то есть справедливо.
Между тем, какими бы разгульными ни были 1990-е, русский капитализм не стоял на месте, как и в других странах, он постоянно менялся. Большая его часть вошла в рамки закона, бизнес стал прозрачнее, в его действиях потихоньку стали проступать даже гуманистические черты — благотворительность, социальная ответственность и пр.
Но эти обстоятельства проходят как-то незамеченными для широкой публики. Перед глазами у людей все та же несправедливость — нереально завышенные зарплаты топ-менеджеров, шубохранилища коррумпированных чиновников, яхты и дворцы олигархов. Люди не верят ни чиновникам, ни народным избранникам, ни государственным институтам. Да и друг другу у нас как-то не очень доверяют.
Между тем культуролог Лоренс Харрисон отмечает, что отсутствие доверия — один из факторов культуры, тормозящей развитие страны. Используя его терминологию, можно сказать, что в России очень короткий "радиус доверия".
Чтобы лучше понять, что это означает, снова представим себе группу среднестатистических россиян и спросим их: "Если бы у вас был свой бизнес, кого бы вы скорее взяли в партнеры — близких родственников, пусть и не очень способных к бизнесу, но пользующихся вашим абсолютным доверием, или же людей, сведущих в бизнесе, но с которыми вы знакомы лишь шапочно?". Все мы догадываемся, какие ответы нас ждут.
А теперь зададим другой вопрос: "Вот занимай вы должность губернатора или министра, кого бы вы скорее взяли к себе в непосредственное подчинение — людей, вам хорошо знакомых, преданных, но с весьма умеренными способностями управления или же совершенно незнакомых вам лично людей, но с репутацией хороших управленцев?". Думаю, что признак лояльности, скорее всего, возьмет верх над компетентностью.
По Харрисону, радиус доверия — это способность отождествлять себя с другими членами общества, сопереживать, радоваться успехам другого и огорчаться неуспехам — вот что определяет доверие. В большинстве отсталых стран радиус доверия преимущественно ограничен семейным кругом. Все, что находится за пределами семьи, обычно вызывает чувство безразличия и даже враждебности. Для такого рода обществ обычно характерны непотизм и другие виды коррупции.
Что нас ждет дальше?
Примерно то, что мы и видим сегодня вокруг. Картина удручающая — наши люди изначально, на уровне культурного кода, не верят в труд, приносящий благополучие и счастье, не верят в возможность праведного богатства, не сильно сопереживают и доверяют друг другу. А жизнь чаще подтверждает, чем опровергает их представления.
Что же делать, как жить дальше? Андрей Кончаловский отмечает, что до тех пор, пока мы будем думать, что культуру можно регулировать экономическими законами, мы будем заблуждаться. И приводит такой пример.
Правительство предложило даром раздавать земли на востоке страны, видимо, предполагая, что люди побегут туда, возьмут ее и начнут сами обрабатывать. Правительство тем самым продемонстрировало незнание русского культурного кода — люди возьмут и продадут землю китайцам! Пока мы не поймем, кто мы, что нами движет и как можно модернизировать сознание русского человека, никакие экономические законы и никакая основанная на них модернизация невозможна. Нужно заниматься изучением составных частей русского характера, русского менталитета, нужно буквально заниматься генами.
Александр Аузан настроен более оптимистично. Да, отмечает он, наша страна за XX век не смогла сделать конкурентоспособный автомобиль, холодильник и телевизор, но смогла сделать космический корабль, атомную бомбу и гидротурбину. И далее смело утверждает:
...При этом наборе характеристик можно успешно производить уникальные продукты малыми сериями — быть этаким общемировым Левшой — и невозможно производить массовые серии. При нынешних условиях наш путь модернизации на ближайшие десять лет — вложение в опытные производства и креативные индустрии.
