Американка Ленора Чу только спустя год поняла, в какую систему попал ее ребенок, когда пошел в элитный шанхайский детский сад. Родителей в группу не пускали, а сын ничего не рассказывал, только ныл "Не хочу в садик". Пришлось провести журналистской расследование. Увиденное ее потрясло.
Как-то раз той осенью мы с мужем и сыном отправились в Шанхайский зоопарк. В павильоне с приматами разглядывали местную гориллу, запертую в бетонной каморке размером с нашу гостиную — низкий потолок, никакой зелени и стеклянная стенка, из-за которой таращились посетители.
Когда мы собрались поужинать в тот вечер, Рэйни принялся скакать по гостиной на четвереньках.
— Рэйни-Горилла, Рэйни-Горилла, — выкрикивал он. — Горилла грустный.
— Почему, Рэйни? — спросила я. — Почему Горилла грустный?
— Горилла совсем один. Мамочка, папочка далеко в джунглях, — ответил он. — Горилла в садике.
Сердце у меня екнуло.
— Горилла в садике? — переспросила я, вспоминая бесприютную одинокую каморку. — А друзья у Гориллы есть?
Рэйни не ответил.
На следующей неделе жалобы посыпались всерьез.
— Ненавижу садик. Ненави-и-и-и-ижу садик, — ныл Рэйни.
В то, что любое образование может быть стопроцентным развлечением, я не верила никогда, но не помнила, чтобы учеба вынуждала меня выть над утренней овсянкой.
— Почему, Рэйни? — спросила я. — Почему тебе не нравится в садике?
— Каждый день садик, — ответил Рэйни. — Завтра садик. Потом опять садик. Всегда садик, садик, садик.
Некоторого привыкания требует что угодно, это естественно — особенно жизнь в чужой стране и садик с детишками-китайцами. Может, у Рэйни привыкание просто не состоялось? Нужно прислушиваться к его нытью, попытаться уловить подробности, решила я. И вот однажды он их выдал.
— Я очень хорошо сидел, а учитель все равно на меня разозлилась, — сказал Рэйни. — Не знаю почему.
В другой раз он выпалил:
— Учителя все время шумят. Не хочу в садик. Они кричат. У меня из-за этого сердцу больно.
"Кричат? Шумят? — задумалась я. — Насколько громко — и в каком смысле?"
— Как они кричат? — допрашивала я.
— Не хочу об этом говорить, — всегда отвечал он.
Вообще у китайцев самые громкие голоса из всех, какие мне доводилось слышать. Может, у трехлетки Рэйни просто уши чувствительные? Мне казалось, что Рэйни иногда нравится в садике, особенно если он явился домой с наклеенной на лоб красной звездочкой и гордо с ней разгуливал.
И все же новые подробности меня обеспокоили. Что происходит в классной комнате учительницы Чэнь? Может, есть о чем волноваться?
Как узнать, что происходит в детском саду
На жизнь Рэйни в садике я могла взглянуть лишь одним глазком — посредством желтой папки на кольцах под официальным названием "Журнал развития ребенка", которую учительница Чэнь еженедельно передавала нам домой. В папке содержались фотоснимки детей, сделанные в разных углах классной комнаты.
На одной фотографии Рэйни с однозначно сердитым лицом сидит на коленках у мальчика постарше, мальчик обнимает Рэйни за талию. Подпись под снимком ссылается на шефскую программу: "Сестры и братья из старшей группы заботятся о младшей группе. Младшая группа больше не скучает днем по отцам и матерям, дети в младшей группе становятся независимыми и храбрыми". Более несчастным я Рэйни не видела никогда.
В папке содержались и указания родителям. Один такой документ объяснял родителям, что? им следует делать, дабы искоренить в ребенке "дурные привычки" или "невнимательность". Другой наставлял, что "детей следует учить, что нужно встречать отцов после работы с чашкой чая и тапочками".
Сверх того, что я читала в "Журнале развития ребенка", о манере поведения учителей или об их взглядах на образование мне почти ничего не было известно. Я смекнула, что кое-кто из родителей в "Сун Цин Лин" не находил себе места, как и я. Мы, родители-иностранцы из Америки, Австралии, Франции и Японии, взялись допрашивать наших детей и делиться результатами.
Одна дама доложила мне, что ее сын сказал попросту:
— Мы там сидим.
— Сидите? А книжки читаете? Песенки поете? — уточнила она.
— Нет, мы просто сидим.
— И что делаете?
— Просто сидим и ничего не делаем, — ответил малыш.
Я принялась забрасывать Рэйни вопросами за ужином: "Что вам говорят учителя? Чем вы занимаетесь в садике?"
Рэйни не ответил. Но прошло несколько дней, и мой сын начал использовать мое отчаяние как рычаг. "Расскажу тебе про садик, если ты меня сегодня не будешь спать укладывать". "Купи мне мармеладных мишек — расскажу про садик". И наконец: "Расскажу про садик — если разрешишь остаться дома".
Первый день в детском саду: можно ли обойтись без крика?
Попасть в группу детского сада, куда ходит ребенок, родителям невозможно – таковы правила. Поэтому Ленора Чу решила посетить другой шанхайский садик в качестве журналиста. Ей удалось добиться приглашения в группу трехлетних детей в их первый день в садике.
В садик "Гармония" я прибыла в 8:32 и постучала в дверь младшей группы № 1; из-за запертой двери доносился рев.
— Сегодня будет луань — кавардак, — сказала учительница Ли, впуская меня и со щелчком запирая за нами дверь.
Передо мной — двадцать восемь крошечных блуждавших по комнате детишек в разных стадиях расстройства. Большинство рыдало, некоторые повторяли примерно одно и то же: "Мама! Мама! Я хочу домой!". Первые три года жизни они провели в домашнем уюте, в окружении родителей и бабушек с дедушками. И вот всё внезапно закончилось — малышей сдали в детсад, началась их долгая узкая дорога в китайском школьном образовании.
За главную сегодня была старшая учительница Ван. У нее пронзительный сосредоточенный взгляд, опущенные уголки рта, острый и выпирающий подбородок и голос-стаккато, от которого вздрагиваешь.
— Сидеть… сидеть… сидеть… Сидеть! Иначе ваши мамочки за вами сегодня не придут! — гремела Старшая Ван.
Задача первого утра — усадить двадцать восемь попок на двадцать восемь крошечных стульчиков. Деревянные стульчики были расставлены полукругом, обращенным к доске, в комнате площадью с гараж на две машины.
— Сидеть! — Ван и Ли вышагивали по комнате, высматривали ревевших детей. Едва ли не на каждом шагу им попадался ребенок, и они стремительным движением хватали его за плечо и вели крошечное тельце к ближайшему стульчику.
— Сидеть! — велела Старшая Ван. — Сидеть, иначе мама за тобой не придет. Сидеть, иначе бабушка за тобой не придет! Сидеть, иначе я тебя после тихого часа домой не отпущу.
Дети плакали пуще прежнего. Гвалт стоял потрясающий. Учительницы визжали, перекрывая любой шум. Я подумала о первом дне Рэйни в саду, и мне стало интересно, как вела себя с моим ребенком учительница Чэнь.
Когда все тела оказались на своих местах, началась муштра сидения.
— Ручки на коленочки! Спинки прямые! Ножки рядышком на полу! — Ван подкрепляла устные приказы физическими действиями — мощное сочетание. Пинала заблудшую ступню на место, хватала непослушные ручонки и со всей силы прижимала их к бедрам, тычком в лопатки заставляла спины выпрямляться.
Я уже приметила непосед. Один мальчишка попросту не мог успокоиться по команде. Крупный для своего возраста, голова чуть ли не с тыкву, коренастое тело; он бесцельно бродил по комнате.
— Ван У Цзэ, сядь! Что с тобой такое? Иди сюда и сядь на стул сейчас же!
Тыковка посидел несколько секунд — и опять вскочил.
Старшая Ван усадила его толчком в плечо. Скок — тычок, скок — тычок. Эти пятнашки будут длиться до конца дня.
Детей, которые не желали сидеть, отчитывали. Девчурке, уковылявшей к кулеру, поставили на вид: "Еще не время пить воду. Сядь". Другую девочку привлекли игрушечная кухня и два пластиковых фрукта в углу. Учительница Ли застукала ее, в два скачка оказалась рядом, схватила подмышки, поставила на ноги и отнесла на стул. Без единого звука.
Учительницы не говорили детям, что без спросу они не получат воду, их не пустят играть в игрушки в углу и им нельзя говорить, пока к ним не обратились. Но когда дети пересекали черту, о которой не подозревали, их загоняли обратно. Учеба на собственных ошибках; я представила себе, как быстро ребенок поймет одну простую вещь: сиди тихо, руки-ноги как велено — целее будешь.
Почему первое, чему учат китайских детей в саду – сидеть на стульчиках
— Они, в общем, уже обвыклись, — сообщила мне Ли на второе утро, удовлетворенно кивнув на детей: они сидели на выставленных подковой стульчиках, а Старшая Ван расхаживала туда-сюда.
На третий день учительницы взялись объяснять детям, что от них требуется. Пока это оказалось самым отчетливым указанием о поведении в классе. Указание было предложено в виде песенки:
Я малыш хороший,
Ладошки на местах,
Ножки всегда вместе,
Ушки на макушке,
Глазки нараспашку,
Прежде чем сказать,
Я поднимаю руку.
Учительницы велели детям подпевать — и хлопать в ладоши в такт. Чтоб крепче запомнилось, выдали конфеты. Учительница Тан заявилась с пластиковой чашей, наполненной "Скиттлз".
— Кто хорошо сидит? Все, кто хорошо сидят, получат конфетку, — сказала Тан.
Несколько детей пискнули со своих мест:
— Я! Я, учитель!
Учительница Тан показательно осмотрела положение рук, ступней и коленок, после чего кивала одобрительно и выдавала по конфетке.
Назавтра то же упражнение проделали с применением наклейки в виде красной звездочки.
— Домой не пойдете, пока не получите красную звездочку, — внятно проговаривала Старшая Ван, обходя подкову и оценивая каждого ребенка. Приклеивая звездочки на лбы, она делала из каждого награждения целое дело.
— Этот воспитанник доел сегодня весь рис, ему звездочка.
— Эта воспитанница быстро заснула в тихий час, ей звездочка.
— Этот воспитанник сегодня хорошо сидел, ему звездочка. — Теперь я отчетливее поняла значение первых дней Рэйни в садике — когда он являлся домой со звездочкой на лбу. Я раздумывала, что же он такое сделал — или не сделал — в те дни, когда на лбу у него ничего не было. А еще я осознала, что привычка Рэйни торговаться и выменивать — "Скажу, если дашь посмотреть мультик" — возникла, вероятно, из вот этого приема "сделай — получи" у китайских учителей.
Китайцы знают толк в эффективности, а простым сидением можно добиться сразу многого одним махом. Оно физически закрепляет отношения между учителем и учеником: повелитель возвышается, вассал низведен. Сидение к тому же — удобный способ блюсти порядок в классной комнате, под завязку набитой детскими телами.
В Америке многим педагогам, работающим с малышами, нравится метод общения, когда дети и воспитатели усаживаются все вместе в громадный круг. "Садимся в круг", — говорят они по многу раз на дню. Воспитанники и дети смотрят друг на друга на одном уровне. Китайцы, с которыми я это обсуждала, считают подобную рассадку чрезвычайно странной.
— Дети встают, уходят из круга и возвращаются на место, когда хотят, — сказала учительница Ли, которая однажды наблюдала это явление. — Нам в Китае не до такой роскоши. Если ты в классе, нельзя просто встать и пойти попить. Детей много, их нужно усаживать. Нельзя делать что хочешь. Должны быть яоцю — стандарты.
— У китайцев нет религии, и потому больше некому научить детей правилам поведения, - отвечает на мой вопрос о дисциплине в образовании преподаватель педагогического университета Го Ли Пин. - Учителя — высшие авторитеты.
Я спросила об угрозах учителей.
— Да, такого мы не хотим, — говорит Го, качая головой. — В наше время мы пытаемся объяснять, что угрозы детям в образовательную систему включать нельзя. Но на практике легко не будет. В нашей традиционной культуре учителя — это класс, который выше учеников, что влияет на манеру общения учителей с учениками. В Америке учитель уважает ребенка как личность, а в Китае общество значимее отдельной личности.
Я вспоминала детей из "Гармонии" и воображала почти полуторамиллиардный народ Китая. Эти дети с виду не казались несчастными, но не переполняли их и радость, открытость и любопытство, какие дарила бы жизнь моему сыну, как я на это надеялась. В этих детях мне виделось лишь безмолвное принятие судьбы, системы, правил, которые полностью понимали и какими повелевали лишь учителя. Было понятно, что тех, кто заходит слишком далеко, сурово наказывают.
