Семейная жизнь радовала не особо. Если быть честной, то не радовала вообще. Конфликты и непонимание с мужем стали обыденностью. А ведь давно все началось с огромной любви. И шло замечательно какое-то время. Двое прекрасных детей тому подтверждение. Но вечного нет ничего, и люди меняются. Не обошло это и меня.
И вот я, 37 лет отроду, иду на аборт. Несколько предыдущих дней были полны скандалами с криками и угрозами мужа. И я сломалась. Нет смысла объяснять долго, но дохода едва хватало сводить концы с концами, дети подрастали, и все это требовало в дальнейшем денег, денег, денег. Как я останусь без работы даже на время, если и сейчас почти все на мне, а он готов нас оставить в любую минуту. Чем себе помочь, если любовь умерла. Как склеивать эти осколки и зачем. Бросьте камень, но я не видела выхода...
Середина весны, снег хорошо подтаял, небо с розовыми тучами. Красивое свежее утро. О чем я думала, пока шла? О ежедневной рутине, честное слово! Эти ежедневные мысли: чем заплатить, как сэкономить, дочь выросла из туфель и т.д. Было решение и почти никакого колебания внутри. Ну так, может быть, затаенный стыд, который был загнан в угол от беспросветности жизни, запнут туда, чтобы не высовывался и молчал. В общем, выбора не было, так я считала тогда.
В больнице, что удивительно, подготовка прошла достаточно быстро. Несколько минут, и я уже в отделении. Меня проводили в палату. Пустая палата, я одна, большое окно и море солнца, заливающего все пространство. Я присела на кровать и тихо сидела, ни о чем не думая, просто глядя на эту солнечную вакханалию, которая всегда кажется удивительной после долгой зимы.
Через какое-то время зашла медсестра и пригласила меня в абортарий.
— Снимите ваши часы, — посоветовала мне она.
Я положила часы у подушки на кровати, где сидела. Почему-то отметила взглядом время 9-00. И мы пошли.
Помню, как она готовила шприц, а потом искала мою вену на руке.
Я лечу! О, мамочка, я лечу! Как это здорово и страшно одновременно. Куда я? Где? Вокруг все было странно и незнакомо. Размытые очертания и пелена. Но я поднималась вверх и все выше. Это было ни с чем не сравнимое ощущение. Оказывается, я умела летать, я вспоминала это на ходу, и не было никаких преград.
Как долго это продолжалось, кто знает... Внутри было странное состояние удивления, покорности и неизбежности. Вдруг что-то изменилось. Я оказалась в светлом пространстве, границ которому не ощущалось вообще. И опять не вижу толком никаких подробностей. Останавливаюсь и стою, словно жду чего-то. И постепенно накатывает на меня огромный стыд, сродни ужасу. И еще. Я начинаю понимать, что я здесь не одна, я чувствую присутствие Кого-то, кто несравнимо и неописуемо велик. Этот Кто-то знает обо мне все. Знает больше, чем я сама. Ему известны любые мои действия, когда-либо совершенные. Но что самое странное и страшное, ему известны и все мысли, когда-либо промелькнувшие в моей голове. Он знает мою душу, Он знает все мои желания, Он знает все мои ошибки. То есть я полностью нага перед Ним. И Он сейчас рядом. Я не вижу. Я просто знаю это откуда-то. Моим умом невозможно понять все это, но я знаю, что это именно так.
Можно было молчать, ибо не было смысла открывать рот, мысли читались сразу и без усилий. Он знал обо мне все, и Он любил меня. Я чувствовала эту любовь каждой своей клеткой, это было редчайшее ощущение, потому что я забыла, как это бывает, — мои родители давно умерли. Я была перед Ним маленькой глупой и слабой девочкой. Нет, Он не ругал. Не ругал. Но был мной недоволен. Даже не так. Он был разочарован мной. И это было стыднее всего. Невыносимое чувство огромного стыда. Я готова была провалиться от отчаяния.
И, наверное, провалилась. Потому что оказалась парящей в каком-то вертикальном коридоре. Осмотревшись, глубоко внизу, там, где должен быть пол или земля по моим представлениям, я заметила кровать. Такая простая больничная кровать. И на ней лежит женщина, укрытая одной лишь простыней. Она поджала ноги и от этого выглядела очень маленькой. С высоты она казалась какой-то незащищенной. Но более всего она казалась одинокой. Такой одинокой на этой кровати... Не бывает такого одинокого одиночества! Но я смотрела и видела это. Меня пронзила, словно игла, жалость к ней. И любовь. Да, и любовь. Я почему-то любила ее.
Постойте! Это же я лежу на кровати! И еще внимательнее пригляделась к этой женщине, каким-то чудесным образом рассмотрев с большой высоты, на которой я находилась, ее лицо. Мое лицо. И мысли побежали галопом. Как это я? Я же здесь, вот она я. Я полностью ощущаю себя здесь и сейчас. Я сейчас здесь. А кто лежит там? Не видишь? Тоже я. Этого не может быть.
Я разволновалась чрезвычайно. И испугалась. Испугалась за себя. Ту, которая здесь, здесь — неизвестно где. И ту, которая абсолютно одинокая лежит внизу на кровати. Если быть полностью откровенной, я начала паниковать.
И внезапно где-то сбоку вдруг зазвучали колокольчики. Дилинь-дилинь. Их было около десятка, разных тонов, но все высокие, божественной чистоты и красоты. Так нежно, словно хрустально, и так больно для сердца почему-то, что хотелось, чтобы они прекратили рвать это несчастное сердце, ибо боль усиливалась от этой идеально звучащей красоты. Знаете, когда слушаешь классику, порой есть места, в которых музыка красива до боли, и сердце сжимается в эти моменты именно от боли. И сейчас это было такое же ощущение.
Я еще не успела опомниться от этого внезапно возникшего звучания, как вместе с колокольчиками послышалось пение каких- то ангельских женских голосов. Мелодия неземной красоты. Это невозможно было не слушать, это была музыка и воздух одновременно, которым наполнялось все существо.
Я попыталась разобрать, что они поют, и услышала слова: «Гения убила, гения убила, убила... убила гения...»
Так тонко, так хрустально, так нежно, так печально, так больно... Они пели для меня.
Нет слов описать тогдашее мое состояние. Шок и стыд. Но это не передает.
Заскрежетало где-то и, как калейдоскоп, закружился туман вокруг. Какая-то доля секунды — и стало темно.
Я открыла глаза. Солнце. Отлично! И как радует, конечно, это весеннее солнце. Комната полна яркими лучами и бликами. Я лежу на кровати. Рядом у подушки — мои часы. Беру их в руку. Почему-то чувствую слабость во всем теле. 9-17.
И в этот миг я вспоминаю все.
