Туристам из России столица Финляндии кажется очень даже европейским городом, а вот англичанин Майкл Бут сравнивает центр Хельсинки с Санкт-Петербургом в миниатюре. Невысокого мнения он о музеях Хельсинки и других достопримечательностях — зато его радует простор и ненавязчивость этого города и характер местных жителей.
Первое впечатление от Хельсинки
Этот город — как глоток свежего воздуха, и не только потому, что воздух здесь действительно свеж. Центр Хельсинки невелик — его можно обойти пешком за 20 минут, — но просторен и непривычно скуп на торговлю. Здесь есть уютная гавань с островками и паромами, чем-то напоминающая гавань Осло. Легкий привкус восточной экзотики добавляет золотая маковка православной церкви и кипенно-белые стены царского собора.
В исторической кондитерской Fazer’s Konditori (ныне Fazer Cafe & Resaturang), где местные революционеры когда-то злоумышляли против русских, можно объедаться превосходными пирожными, шоколадными конфетами и мороженым. Злоумышлять против русских тоже можно, если хочется.
Тут есть трамваи, велосипедные дорожки и массивные общественные здания (мускулистые кариатиды с фасада Центрального вокзала авторства Сааринена стали образцом архитектурной банальности). По всему городу расставлены столбики с динамиками, из которых, если нажать на кнопку, вам почитают стихи. Так, на всякий случай — вдруг, болтаясь по городу, вы ощутите потребность в художественном слове.
Все это очень по-скандинавски, в том числе государственные алкогольные магазины, ярко освещенные и с неприветливыми пожилыми тетками на кассах. Финны одеваются, как скандинавы: мешковатые пиджаки, удобная обувь и дорогого вида очки. Они ездят на дешевых французских машинах. Они неулыбчивые блондины намного выше меня ростом. За переход улицы на красный свет я получил громкое порицание, хотя на мостовой не было ни одной машины. Все чистенько, ухоженно, функционально и этнически однородно, даже по скандинавским меркам.
Скоро я узнал, что финны помешаны на своих летних домиках (moekki — их в стране 470 000) еще больше, чем датчане или шведы. С отпуском по уходу за ребенком у них все замечательно — на обоих родителей полагается в общей сложности год. Они по большей части атеисты и редко переступают порог своих аскетичных лютеранских церквей — как и вся остальная Скандинавия.
Одна из характерных черт североевропейских городов — их немноголюдность. Очередь, толпа или давка — крайне редкое явление. Даже столицы могут казаться полупустыми человеку, приехавшему из Лондона или Нью-Йорка. Где все люди? Но по сравнению с Хельсинки Осло — просто Мумбаи. Вокруг ни души, куда ни кинешь взгляд. Как-то утром в час пик, переходя площадь к востоку от Центрального вокзала, я остановился и насчитал вокруг меньше шестидесяти человек.
В свою первую поездку в Хельсинки я попытался найти главный торговый район. Я бродил по улицам, то и дело останавливаясь послушать уличных музыкантов, профессионально исполнявших классический репертуар, но смог обнаружить только кучку небольших магазинов. Наконец я спросил у проходившей мимо женщины, где здесь центр Хельсинки. "Вы в нем находитесь", — удивленно ответила она.
Витрины магазинов выглядят странно скромными, уличной коммерческой информации очень немного, а рекламные щиты практически отсутствуют. Когда на каждом углу тебя не забрасывают предложениями что-то купить, чувствуешь себя намного свободнее.
Достопримечательности Хельсинки: взгляд англичанина
В Хельсинки немного достопримечательностей и музеев. В отличие от Стокгольма или Копенгагена здесь нет очаровательного средневекового Старого города. В центральной части, где находится большинство правительственных и университетских зданий, преобладает пышная русская архитектура девятнадцатого века. Центр выглядит как Санкт-Петербург в миниатюре, и во времена холодной войны "русские" натурные съемки многих западных фильмов происходили именно здесь.
Самое яркое здание — православный собор, в котором по лютеранскому образу и подобию полностью отсутствуют и украшения, и прихожане. Перед собором — монумент русскому царю Александру II, позади него расположена западная гавань со снующими паромчиками, которые перевозят пассажиров между островами и дальше по фьорду.
Я побродил по продуктовому рынку на набережной. Дальше мой путь лежал на запад, через парк, окруженный дорогими кафе, оркестровыми эстрадами и отелями — почти как в Осло, только без "Порше".
Стильное здание из стекла и бетона — музей современного искусства — было заполнено невыразительными инсталляциями, агитирующими против капитализма и мужчин. Национальная Галерея демонстрировала почти лубочные картины XIX века, изображающие ангелов, похороны младенцев и распахивающий тундру пейзаж в неизменно серо-желто-черной цветовой гамме. Впрочем, тут имелся и настоящий шедевр — автопортрет улыбающегося Мунка.
Национальный музей расположился в странноватом строении, напоминающем киношный "замок с привидениями", где был бы вполне уместен зловещий хозяин с карликом-дворецким, играющим на органе. В числе прочих экспонатов здесь находятся самая старая в мире рыболовная сеть и обломок лыжи каменного века. Мне рассказали, что две тысячи лет назад климат Финляндии был вполне комфортным, примерно как нынешний центральноевропейский. Сегодня это вряд ли может кого-то утешить.
Атмосфера музея была пессимистичной. Пояснения к экспозиции в основном описывали финнов исходя из того, кем они не являются — не русские, не шведы, не викинги и т.д. Постоянно упоминались территориальная удаленность Финляндии и ее второстепенная роль в европейской истории.
Несколько римских монет на витрине сопровождала табличка, гласящая, что "им удалось проникнуть даже в Финляндию". Промышленная революция добралась до этих мест только в начале двадцатого века, а до этого, если верить музею, в Финляндии не изобрели решительно ничего.
О шведах упоминалось вскользь, хотя они владели Финляндией 659 лет. Зато русские, которые правили страной больше века, а затем продолжали угрожающе нависать над ней почти столетие, изображены в целом в позитивном свете. Например, реформы царя Александра II хвалят за их эффективность "в развитии экономики и эволюции культурных начинаний".
Если в этой стране кто-то кого-то обманет, об этом будут знать все
Роман Шац, немецкий актер и писатель, живет в Хельсинки уже двадцать восемь лет. Он один из самых известных иностранцев, постоянно живущих в Финляндии. Здесь его очень любят за мягкую язвительность, с которой он относится к особенностям финского национального характера. Он пишет колонки в газетах, ведет телепередачи, иногда играет в кино и написал несколько книг о финнах. Шац испытывает к своей приемной родине глубокое уважение, хотя не перестает ей поражаться.
"Я не стану доверять шведу или исландцу, но на финна всегда можно положиться, — сказал мне Шац за олениной, которую мы ели в ресторанчике напротив собора. — Если вы висите над пропастью и ваш канат может оборваться в любую секунду, то нужно, чтобы рядом оказался именно финн. Если финн говорит вам, что дрова привезут в пятницу, можете быть в этом уверены, потому что еще пятьдесят лет назад без дров можно было замерзнуть насмерть. Если в этой стране кто-то кого-то обманет, об этом будут знать все".
Шац считает, что финское "сказано — сделано" отражено в их языке: "В их языке нет глаголов в будущем времени. По-английски или по-немецки можно сказать: „Я собираюсь сделать то или это“ или „Я буду этим заниматься“. Но финн скажет: „Как можно верить людям, которые могут говорить о будущем по-разному?“. Или ты это делаешь, и тогда считай, что оно сделано, или нет".
У финских существительных нет рода — "он" и "она" обозначаются одним и тем же словом мужского рода han. В финском нет предлогов и артиклей, но зато в нем четырнадцать падежных окончаний, так что все не так просто.
Шац говорит по-фински почти безупречно. "Однажды мы с женой, психологом по профессии, сидели у нашего семейного психотерапевта. И вдруг я сообразил, что обсуждаю проблемы своего брака с двумя психологами на финском языке!"
Ты хочешь пить, есть или секса? Так и скажи
У него есть теория, что финский язык непосредственно повлиял на формирование национального характера. "Поведенческие особенности и система ценностей идут от языка. В Швеции, Норвегии, да, собственно, во всей Скандинавии, Германии и Англии, говорят, по сути, на диалектах одного языка. Но в Финляндии мысли, мировосприятие, чувства, эмоции, отношения выражаются совершенно иначе. Этот язык научил меня мыслить по-новому. Финский — как Lego: можно взять две любые детальки, и они прекрасно совпадут друг с другом".
Когда я только начинал учить датский, он показался мне чересчур прямолинейным. "Дайте мне хлеб", — говорит датчанин, заходя в булочную. Но по сравнению с финским языком датский звучит как куртуазный французский из Версаля Людовика XIV.
"Если кому-то нужно сказать по-фински: „Кажется, она притворяется спящей“ — для этого потребуются всего два слова, — говорит Шац. — Финская культура довольно примитивна, но мне это нравится. У них очень простой подход к жизни: ты хочешь пить, есть или секса? Так и скажи.
Финны исходят из базовых человеческих потребностей. У вас или у меня на родине, или во Франции процветают копившиеся веками городские неврозы, которые по-другому называют „утонченностью“. Сейчас к этому же стремится большинство финнов. Но мне нужно другое. Можно десять лет дожидаться, пока финка скажет: „Я тебя люблю“, но зато это будет правдой".
Впрочем, все нордические народы относятся к слову "любовь" особым образом. Одна моя знакомая из Хельсинки, бывшая сотрудница финского МИДа, признавалась, что легко может сказать "Я тебя люблю" на нескольких иностранных языках, но по-фински это гораздо труднее. Примерно то же говорила мне и моя жена-датчанка (по крайней мере она так оправдывалась). А вот шведский этнолог Эке Даун писал, что для его соотечественников "Я тебя люблю" звучит "неестественно романтично, как фраза из бульварного романа". В Скандинавии словом "любовь" не бросаются с такой же легкостью, как, скажем, в Штатах.
"В Финляндии теплые чувства выражают по-другому. Свидетельством любви мужа может быть то, что он починил стиральную машину, — говорит Шац. — Нужно время, чтобы научиться понимать финнов. Сперва кажется, что они жутко зажатые, пока не выпьют. Тогда они становятся сексуально озабоченными или очень агрессивными. Но я сюда приехал в двадцать пять лет, и для меня это было вполне нормальным".
Финны не только не обижаются на то, что Шац говорит об их пунктиках и заскоках, но, похоже, только рады этому. "Они долго были в изоляции, и только сейчас по-настоящему выходят в большой мир. Им интересно, что о них думают другие. Кстати, на эту тему есть анекдот, — хмыкает Шац. — Здесь его называют "анекдот про слона". Немец, финн и француз попадают в Африку и встречают слона. Немец говорит: "Если его убить, а бивни продать, то сколько денег заработаешь?". Француз говорит: "Ах, какое дивное животное, какое прелестное создание!". А финн: "Вот интересно, что он думает о Финляндии?".
