На днях прочитала книгу забайкальской писательницы Елены Стефанович под вызывающим названием «Дурдом». Во многом автобиографичная, эта повесть рассказывает о жизни с диагнозом «шизофрения». Особенно запомнилось, что этот диагноз главной героине врачи поставили в том числе и потому, что она писала стихи — мол, стихи пишут только психически нездоровые люди, а те моменты, когда её посещало вдохновение, считались обострением душевной болезни. Попытки героини объяснить, что Пушкин тоже стихи писал, но его же никто из-за этого ненормальным не считал, назывались «манией величия».
Я не медик, я — учитель. И эта повесть заставила меня вспомнить об одном моём ученике, которому медики ставили именно такой диагноз.
Несколько лет назад я пришла на работу в одну школу. Опыт у меня имелся, поэтому втянулась в работу быстро. Как водится, дали мне классное руководство. И сразу в 10-м классе. Этот класс почти целиком состоял из «новеньких», лишь трое ребят перешли в него из 9-го данной школы. Где-то в течение 3-х недель чуть ли не каждый день он пополнялся новыми учениками. Среди «новеньких» был и Борис (имя ученика изменено по этическим соображениям). Документы он принёс вместе с папой, который рассказал, что 9 лет Борис учился в одной из элитных гимназий нашего города, но в 10-й класс его не взяли. Сообщили ему об этом, когда он отучился уже неделю. Конечно, это исключение из класса было незаконно, но, видимо, родители решили, что лучше уйти с миром.
В аттестате Бориса за 9-й класс оценки были различные: от «3» до «5», физически был развит на «5+» — высокий, мощный, с очень тяжёлым взглядом и достаточно медленной речью. У доски отвечать он отказывался, руки никогда не поднимал, даже если знал ответ, писал очень медленно, ручку буквально вдавливал в тетрадный лист. Зато по разрешению учителей отвечал с места, не отлынивал от трудовых дел класса, обладал хорошей памятью. Общественные дисциплины давались ему легче точных наук, но в конце полугодия никогда ни по одному предмету оценка «2» не выходила.
Общение с одноклассниками у него не складывалось, и видно было, что его это не тяготило. Часто он что-то бубнил себе под нос, как будто сам с собой разговаривал. Т.к. и внешним видом, и поведением он выделялся среди других, некоторые его одноклассники, как правило, новички, которые хотели заслужить авторитет в классе, не раз предпринимали попытки его обидеть (и словом, и делом). Достаточно было мне пару раз на эту тему поговорить с обидчиками, объяснить, что «так делать нельзя», пару раз Боре им ответить с помощью силы, как вплоть до выпуска в 11 классе его больше никто не трогал.
Весной началась призывная кампания, из военкоматов пришли списки тех, кому надлежало явиться на призывную комиссию. Мне как классному руководителю следовало заполнить на учеников присланные анкеты, написать характеристики. Ребят к этому времени я узнала достаточно хорошо, в том числе и Бориса. Не раз с ним разговаривали на разные темы во время его дежурства по классу, если просто в школе задерживался, и я чувствовала, что ему хочется пообщаться. Узнала, что компьютерами интересуется, военной техникой (его папа — военнослужащий), спортом занимается дома, до школы из другого района города пешком ходит в качестве разминки.
И вот однажды (у меня тогда «окно» было, и я в своём кабинете тетради проверяла) в школу явилась женщина, назвалась врачом призывной комиссии. Мол, она приехала за Борисом, ему ставят диагноз «шизофрения», поэтому его нужно доставить на обследование в психоневрологический диспансер, где его уже ждут. Я сразу поняла, что дело тут неладное, и простым обследованием не закончится. Вызвать Бориса с урока означало отдать его в «психушку». Сначала я решила просто поговорить с врачом о том, почему она именно в школу за Борей приехала, могла бы и к нему домой. Она ответила, что дома была, но Бориса отец не отдал, а мать сама больна, похоже, тоже «шиза» (мама ни разу в школу не приходила, и лично я её не знала). Понятно, почему родители не отдали сына на «обследование», на улице ловить было противозаконно, а в школе интересы ученика представляет учитель, поэтому с его разрешения ребёнка можно было забрать.
Врач стала проявлять настойчивость, даже достала мною же написанную характеристику Бориса, где значилось, что в классе он держится обособленно и, кроме соседа за партой, больше ни с кем из одноклассников не общается, чтобы доказать его ненормальность. За подмогой я обратилась к завучу и социальному педагогу, и те, уже апеллируя буквой закона, объяснили, что своего ученика ни на какое обследование не отдадим, тем более что у нас нет согласия на это от его родителей. Врачу ничего не оставалось, как удалиться.
Оставалась опасность, что врач (с помощниками, естественно) подкараулит Борю у дверей школы, и об этом надо было его предупредить. Я вызвала его с урока, чтобы никто из учеников не мог нас подслушать, и рассказала о том, что произошло, предупредив, чтобы он был осторожен на улице и шёл домой другой дорогой. Естественно, и отцу Бориса я также поведала о случившемся.
Больше попыток изъять Борю в психушку в стенах школы никто не предпринимал.
Я не врач, чтобы ставить диагнозы, не знаю, принимал ли Борис какие-нибудь лекарства «от шизофрении». Да, он выделялся среди одноклассников, был замкнут, производил впечатление «тугодумного», но в то же время он учился, как все, вёл себя адекватно, был вежлив и аккуратен. И никакой предполагаемый диагноз не помешал ему сдать выпускные экзамены и получить аттестат о полном среднем образовании.
После выпускного я потеряла Борю из вида. Домашнего и мобильного телефона у него не было, а ехать к нему домой без приглашения с расспросами типа «как твои дела?» мне не позволяет воспитание. Я не знаю, поступил ли он в какой-нибудь вуз (благо для него, что ЕГЭ оценивает только знания, а не личность), добрались ли всё-таки до него врачи писхдиспансера. Но я сделала всё, чтобы в школе относились терпимо к его необычности и считали его равным себе.
На мой взгляд, понятия «нормальности» — «ненормальности» очень спорны. С таким же успехом, как медики из повести «Дурдом» считали ненормальным, что человек пишет стихи, ненормальными можно назвать и многие другие поступки и увлечения людей. Разве в здравом уме человек, отучившись 3-4 года в училище, а потом ещё 5 лет в вузе, пойдёт работать в школу или детский сад за те деньги, что платят там сейчас? Учиться 9 лет на воспитателя, чтобы потом за копейки (официально среди специалистов именно работники детских садов получают самую маленькую зарплату) «детей на горшки сажать»! Всё ли с умом в порядке у женщины, решившей родить в 40 лет? Это же смертельно опасно для неё и для ребёнка! А дружит ли с головой мужчина, который своей машине («Ласточке», «Девочке», «Любимой» и т.д.) уделяет больше времени и выделяет больше средств, чем жене и детям? А что творится в головах соседов-дачников, которые годами враждуют из-за 20 сантиметров земли или тени от забора? А как вам такое: человек с проблемами со здоровьем обращается не к врачам, а к колдунам, астрологам, целителям, вместо того, чтобы обратиться к врачу? А люди творческих профессий? Тот или иной «диагноз» можно поставить каждому из них!
Кстати, поступком душевно больного человека посчитали завещание Альфреда Нобеля его современники, по которому большая часть состояния из рук законных наследников уплывала в виде ежегодных премий учёным за достижения в науке. Наследники Нобеля пытались оспорить завещание, хотели доказать, что оно составлено было далеко «не в здравом уме», но потом решили исполнить последнюю волю усопшего.
И ведь никто не перестанет читать книги Ф. М. Достоевского и восхищаться их гениальностью лишь потому, что современные врачи доказывают наличие душевной болезни у великого писателя!
Помню, как-то читала тему конференции 7и о том, кто как относится к необычным людям. Конкретно шла речь о ребёнке в детском садике, который был умственно отсталым (6-7 летний ребёнок находился в группе среди 3-4 леток, что не противоречит законам РФ). Мне было страшно читать рассуждения родителей о том, что этому мальчику не место среди нормальных детей, что ему нужно ходить в специализированный детсад, что инвалиды вообще должны быть отдельно от здоровых, и вообще, всех странных нужно изолировать. И ведь так рассуждают взрослые люди, те, кто воспитывает детей, те, кто своим поведением подает им пример.
Однажды, ещё обучаясь в институте, среди подруг, будущих педагогов, во время «окна» зашёл спор о том, как быть с детьми-инвалидами, как бы каждый из нас поступил, если бы у него родился ребёнок, к примеру, с синдромом Дауна? Большая часть склонялась к тому, что родители не должны бросать своих больных детей, нужно бороться за их здоровье, попытаться приложить все усилия, чтобы он стал полноправным членом общества. Но две подруги (после этого разговора постепенно они отдалились от нас) считали, что таких детей необходимо умерщвлять ещё в роддоме, а ставших инвалидами в результате болезни или несчастного случая нужно как минимум изолировать от общества. Своё мнение они объясняли прежде всего гуманным отношением к самим инвалидам: мол, зачем им всю жизнь мучиться самим и родных мучить? А если они, инвалиды, вдруг решат создать семью, то будут плодить лишь себе подобных?! Зачем это нужно? И, если бы у них, подруг, самих родился больной ребёнок, они бы, не раздумывая, дали своё согласие на его усыпление. Как мы ни пытались, не могли переубедить их, даже примеры из жизни своих знакомых и родных приводили. Так, одна рассказала, что её дядя родился с заячьей губой, ему в детстве сделали несколько операций, и сейчас он носит усы, так что никто и не догадывается, что у него за проблема была. Другая говорила о Бетховене, который оглох, но продолжал писать музыку, и если бы его убили как инвалида, то многих его произведений мы бы так и не услышали.... Никто никого не переубедил, каждый остался при своём мнении.
Через несколько дней после нашего спора на лекции по философии преподаватель затронула тему милосердия. Заговорила она и об инвалидах, и о необычных людях. Зачем таким людям жить на земле? А потому, что именно они учат нас добру, терпимости, человечности, милосердию. Помогая этим людям, мы сами становимся лучше, понимаем, что мы разные, и каждый из нас независимо от наличия или отсутствия инвалидности имеет право на счастье. Но начинать нужно с детства: не надо своих детей ограждать от общения с инвалидами, и тогда, повзрослев, они не будут считать инвалидов людьми низшего сорта или «недочеловеками», не будут их обижать или сторониться.
Мне близка эта позиция, и это отношение к «другим», «необычным» людям я стараюсь привить своему сынишке и ученикам. Очень хочется верить, что Борю сейчас окружают понимающие люди. Удачи тебе, Борис!
