Я смотрю в зеркало. Из крана медленно капает вода — нужно бы завинтить, будут ржавые пятна. Она отдает рыбой, эта вода, а вино — уксусом. Я справляю свое пятидесятилетие. Мне нельзя стоять напротив зеркала и смотреть в него. Мне нужно бежать назад, в комнату, к гостям — моя семья, дочь приехала из столицы вместе с мужем, и все хорошо, объективно даже прекрасно, получше, чем у многих.
Мне нужно спешить. Быстро-быстро, в этом, наверное, смысл жизни — торопись, мало времени, продолжить род, воспитать детей, потом внуков, быстро-быстро. Я стою у зеркала и смотрю в него. Мне страшно. Я не успеваю — время летит быстрее, чем я моргаю.
В детстве мне казалось, что оно едва тянется, как ириски, как итальянские макароны, которые очень трудно всосать в рот без непристойного шлепанья. От одного дня рождения до следующего проходили годы, и немыслимое количество времени отделяло начало учебного года от первых каникул.
Уже в университете время пошло быстрее, потом не пошло — побежало, а потом и полетело. Тогда-то я и поняла: если остановиться хоть на миг — время меня догонит. Перегонит, оставит позади, выйду из тренда. Буду хуже, чем другие.
Капля воды срывается с крана в тот момент, когда я понимаю: больше не могу. Хватит. Я не хочу бежать. Не хочу бояться.
Я больше не слышу звука, с которым капает вода. Медленно, недоверчиво перевожу взгляд с зеркала на кран. Капля воды застыла в воздухе, не долетев до фаянсовой поверхности умывальника. В юности я часто мечтала остановить время хотя бы на несколько часов, чтобы успеть сделать все, что мне хочется. В крайнем случае, переселиться на Венеру — там, говорят, в сутках более двух тысяч часов. Эта нелепая мечта осталась далеко позади; мне мерещится, только и всего.
Я возвращаюсь взглядом к зеркалу, к своему отражению — и вижу, как сглаживаются морщины, как исчезают пигментные пятна, которые появились пару лет назад; секундой спустя на меня смотрит женщина лет на десять моложе. Но она не ощупывает свое лицо ладонями, как я сейчас, не пытается понять, что происходит. Она опирается руками на умывальник и горько плачет.
Десять лет назад... Я помню. Тогда дочь только что окончила университет и не могла найти себе престижную профессию. Это сейчас она известна в определенных кругах и достаточно зарабатывает; это сейчас у нее есть муж и своя семья. А тогда у нее была только я. И мне было страшно. Я так торопилась всю жизнь — а она, моя дочь, будто застыла тогда в невесомости. Она никуда не спешила, целых два года просто жила, как в детстве, просто тянула лямку — и это пугало меня не меньше, чем то, что я сама когда-то могу остановиться.
Я смотрю в собственное лицо, исполосованное слезами, вспоминаю, как боялась тогда — и протягиваю руку:
— Не плачь.
Зеркальная поверхность кажется теплой под моими пальцами, и на лице женщины в отражении появляется удивление. Она прижимает руку к щеке. Не видит меня?
— Мир движется со скоростью, которую выбираешь ты. Ты никогда не опоздаешь на свой поезд.
Ее глаза становятся шире, а потом я слышу «кап» и гляжу на кран. Когда я снова смотрю в зеркало, отражение становится прежним.
— Мама?..
— Сейчас иду, дорогая, — ни к чему заставлять их беспокоиться. Но и торопиться не следует. Сегодня мне исполнилось пятьдесят. И, как десять лет назад, я отказываюсь гнаться за временем. Я отказываюсь бояться.
