Доктор Ричард Шеперд более 40 лет отвечает на вопрос, как умер тот или иной человек, и почти каждое вскрытие преподносит в своей книге как детективную историю. Можно ли любить свою профессию судмедэксперта? Да, и даже до первого самостоятельного вскрытия. К такому человеку неизбежно проникаешься уважением.
Когда я провел свое первое вскрытие, мне было почти 30. Я уже прошел практику в различных отделениях по всей больнице, от хирургии до гинекологии, от дерматологии до психиатрии. Вот уже больше десяти лет я изучал медицину, однако до сих пор так и не добрался до первой ступени в карьерной лестнице судебно-медицинского эксперта — больничного патолога. Как я могу анализировать подозрительные, необъяснимые смерти и проводить их судебно-медицинский анализ, не умея при этом распознать естественные причины?
Мое первое вскрытие не имело никакого отношения к какому бы то ни было преступлению. Пациент умер в больнице Сент-Джордж в Тутинге, и его выбрали для меня специально, решив, что никаких затруднений с ним быть не должно.
Я знал, что меня будут окружать старшие коллеги и услужливый персонал морга, однако бабочки у меня в животе все равно напомнили мне первый день в школе. Я в который раз перечитывая медицинскую карту покойного. Мне выдали ее за день до этого, я обсудил ее содержимое с практикантами постарше и уже знал практически наизусть.
Мне довелось уже увидеть изрядное количество вскрытий в морге, и я отчасти предвкушал, отчасти побаивался того момента, когда настанет моя очередь взяться за скальпель. Как и в первое занятие по анатомии это была своего рода проверка — мне нельзя было ни упасть в обморок, ни побледнеть, ни позволить своему желудку дать слабину. Не то чтобы это означало конец моей карьеры — просто я знал, что мои коллеги никогда не дадут мне об этом забыть.
То же самое касалось и ошибок. В случае чего меня бы непременно поправили — а потом с удовольствием поддразнивали бы при любой возможности. И мне правда хотелось сделать все правильно.
Не порезать себя вместо пациента, не продырявить важные органы, не разрезать по ошибке кишечник. Мне нужно было сделать ровные разрезы, обнажить нужные органы, сделать все необходимые записи, поставить точный диагноз. А еще мне нужно было немного удачи. И много-много храбрости.
Как устроен морг
Большинство людей шарахается от запаха морга. Сейчас я бы сказал, что в морге вообще ничем не пахнет, хотя, возможно, я просто привык. Конечно, тогда формалин так и резал мой нос — запах был колким, словно поломанные ветки деревьев, но гораздо более пронзительным.
Первое, что слышишь, попадая в морг, — это практически неизменно дружелюбные голоса. Хотите верьте, хотите нет, но голоса эти частенько еще и смеются, как это бывает в офисе или на любой другой работе. На самом деле, когда гробовщики приходят и уходят, без добродушного подшучивания дело обычно не обходится, хотя я никогда не слышал шуток над покойниками — по моему опыту, к ним неизменно относятся с большим уважением.
Вестибюль для приема покойников снаружи никто не видит. Как правило, он располагается рядом с аккуратным, светлым офисом, где всех поступивших скрупулезно регистрируют, после чего увозят их по ярко освещенному коридору к холодильникам — их где-то штук 15, стоящих вплотную друг к другу.
Холодильники эти высотой в несколько метров. Внутри каждого расположены полки, рассчитанные где-то на шесть тел. Покойников перемещают с тележек на полки. Бздынь. Дверь закрывается. Вжух. Тележка откатывается в сторону, готовая для перевозки следующего тела. Бам. Вот такие звуки и можно услышать в морге. Бздынь, вжух, бам.
Я был прекрасно знаком с этими звуками, с этим запахом. На самом деле, я уже начал чувствовать себя в моргах как дома. Сегодня, правда, от этой знакомой обстановки мне не было легче.
Я вышел из комнаты для переодевания в халате и надел резиновые сапоги. Они были безжизненно белого цвета — прямо как мое лицо. На мне были желтые резиновые перчатки и фартук. За годы рабочий наряд судмедэксперта порядком изменился — в те времена фартук напоминал те, что носят на скотобойнях и в мясных лавках. Перчатки были явно дешевыми и прекрасно подошли бы, чтобы мыть в них посуду, однако защищали они лишь от микробов и уж никак не от порезов.
Она выглядела совсем не мертвой
Пациентом была женщина средних лет, которую доставили в больницу с острой болью в груди, — несколько дней спустя она умерла в отделении кардиореанимации. Персонал морга услужливо подготовил тело для меня, положив его на мраморный стол..
Я стал ее изучать. Разрезать трупы на занятиях по анатомии было одно дело — эти тела были уже давно мертвы и настолько замариновались и посерели в формалине, что можно было с легкостью забыть, что они вообще когда-то были живыми. Это же было уже совсем другое дело. Здесь передо мной был свежий труп.
Передо мной была женщина, которая еще сутки назад жила и дышала, разговаривала со своими родными, с врачами. Согласно ее медкарте, она сказала, что намерена поправиться и через месяц посетить свадьбу своей внучки. А всего через час ее не стало.
На самом деле она выглядела вполне себе здоровой и совсем не мертвой. У меня было жуткое чувство, будто в любой момент она может проснуться. И мне предстояло разрезать ее розовую плоть. Провести ножом по ее груди и вскрыть ее.
Конечно, хирурги именно этим и занимаются, однако делают они это по какой-то веской причине, во всяком случае, в теории: они пытаются спасти человеку жизнь либо улучшить ее качество. Я же заявлять подобного не мог. В тот момент я даже задумался, не больше ли у меня общего с маньяком-убийцей, чем с врачом.
Мои старшие коллеги перестали надо мной подтрунивать и внимательно смотрели, как я провожу внешний осмотр тела, выискивая следы и причины смерти.
Именно этим мне всегда и хотелось заниматься. Я усердно трудился, чтобы к этому прийти. Теперь же все мои амбиции заниматься судебной медициной, чтобы помогать распутывать преступления, стали казаться мне не более чем детскими фантазиями. В реальности же передо мной на мраморном столе лежала без движения женщина. О чем вообще я думал? Должно быть, я свихнулся, раз решил этим заниматься.
Как происходит вскрытие
Я сделал глубокий вдох, собрался с духом, взял в руку скальпель и поместил его в небольшую ямку у основания ее шеи между ключицами. Ее кожа легко поддалась, когда я надавил лезвием, и начал делать срединный разрез. Решительным движением, чтобы рука не тряслась. Ниже, ниже, еще ниже прямо до лобковой кости.
Второй разрез пришелся на слой ярко-желтого жира. У пациентки был избыточный вес. После того как тело охладилось после смерти, жир затвердел и пристал к коже, так что снять его не составляло труда. Под ним был слой мышечной ткани, а под ним — грудная клетка худого человека, который всегда был там, внутри этого округлого тела, просто его не было видно.
Следующий разрез также дался мне без труда — я разрезал мышцы. Сложно поверить, насколько сильно тело человека напоминает висящие в мясной лавке туши, если его разделать до костей, а также насколько человеческие мышцы могут быть похожи на стейк.
Теперь я мог отвернуть складки кожи наружу и в стороны, словно открывая книгу. Даже с обеих сторон груди, это не составляет особого труда. Главной моей задачей было аккуратно орудовать скальпелем, чтобы не порезать тончайшую кожу в области шеи: если прощающиеся с ней родственники на похоронах это увидят, то для них такая рана точно станет шоком.
На самом деле персонал морга творит чудеса, исправляя допущенные младшими врачами ошибки: только мне это бы стоило бутылку виски, которую я едва ли мог себе позволить.
Когда кожа, жир и мышцы убраны, разрезать и убрать переднюю часть ребер уже не сложно. Когда и с этим было покончено, передо мной оказались внутренности этой женщины, которые я должен был изучить.
Как выглядит смерть от инфаркта
Ее легкие были фиолетовыми и набухшими. Они были покрыты сажей.
"Хм-м, типичный курильщик", — сказали мои старшие коллеги, неодобрительно качая головами. И пряча при этом за спиной свои собственные пальцы с желтыми пятнами от никотина.
"Однако фиолетовый цвет говорит об отеке..." — добавил один из них.
"Отеке легких..." — нервно повторил я. Это означало, что легкие были наполнены жидкостью. Такое бывает при сердечной недостаточности из-за болезни, однако я также знал, что зачастую это случается и непосредственно в процессе смерти, когда сердце окончательно отказывает. Так как причин у смерти могут быть тысячи, наличие заполненных водой легких, как правило, мало чем могло помочь при диагностике.
Я вскрыл сумку, укрывающую сердце, — она расположена по левую сторону груди.
"Никакой крови или избыточной жидкости. Однако похоже на то, что у нее случился обширный инфаркт", — выпалил я, прежде чем это успел сказать за меня кто-то еще. Примерно треть мышцы в передней части сердца была отчетливо бледнее окружающей ткани — это указывало на то, что она была лишена кровоснабжения и доступа кислорода.
Инфаркт миокарда, в быту именуемый сердечным приступом, представляет собой смерть сердечной мышцы: если пациент выживает, то в этом месте потом образуется рубец. Этот же сердечный приступ произошел совсем недавно, и рана еще не зарубцевалась.
— Какое у нее было кровяное давление во время последнего измерения? — спросили они у меня.
— Высокое, 180 на 100.
— Повышенное кровяное давление... ох, и у этой женщины было такое большое сердце, — намекнули другие.
Как по мне, так оно выглядело совершенно нормальным.
— Разве оно увеличенное?
— Стенка левого желудочка выглядит слегка утолщенной... взвесь-ка его.
Сердце весило 510 граммов. Это много.
— Ну, что думаешь? — спросили они.
— Эм-м... заполненные водой легкие. Повышенное давление, увеличенный левый желудочек и инфаркт. В одной из коронарных артерий тромб.
— Да, но в какой именно?
Курс анатомии. Анатомия сердца. По своим личным причинам изучению этого органа я посвятил особенно много времени. Да, в сердце я разбирался.
— Закупорена, должно быть... ммм... передняя нисходящая ветвь левой венечной артерии?
Они закивали.
— Взгляни!
Так я и сделал — тромб действительно оказался там. Большой плотный красный сгусток крови, мешавший кровотоку идти через артерию, лишавший сердечную мышцу крови и кислорода, в которых она так нуждалась. Вот она и умерла.
Безопасный мир мертвецов
Каким же удивительным механизмом в тот день мне представилось человеческое тело. Страх сняло как рукой, и я с головой погрузился в свою работу. Но у меня еще оставалось время, чтобы восхититься организмом: запутанными системами его органов, их цветами, их красотой.
Кровь была не просто красной — она была алой. Желчный пузырь был не просто зеленым — это был зеленый цвет листвы в джунглях. Мозг белый и серый — причем серый не как ноябрьское небо, а как серебристая рыба в воде. Печень не просто коричневая, как школьная форма, а насыщенного коричнево-красного цвета свежевспаханного поля.
Когда я закончил осматривать все органы и вернул их обратно в тело, работники морга взялись за свою волшебную работу по его реконструкции.
— Молодчина, — сказал один из старших практикантов. — Не так уж и страшно, не правда ли?
Я закончил, и я был чертовски медленным — было уже далеко за полдень, — однако я все сделал правильно. Я отложил свои чувства к пожилой женщине с больным сердцем в сторону и вспомнил все, чему учился, после чего вел себя совершенно отстраненно.
Умывшись по окончании, я ощутил волну облегчения. Я был словно беговая лошадь, из года в год скачущая по стадиону, которая занервничала, увидев перед собой барьер, а затем с легкостью его преодолела.
Вскрытие, впрочем, оказалось в тот день не самым тяжелым. Встреча с родными покойной далась мне куда тяжелее. Будь у меня выбор, я предпочел бы и вовсе с ними не видеться. Они, однако, специально попросили о встрече с судмедэкспертом, чтобы тот помог им понять, почему она умерла. И этим судмедэкспертом, очевидно, был я.
Меня спасли коллеги, которые взяли разговор на себя. Я был попросту не готов к этому — настолько невыносимыми для меня были скорбь и потрясение ее родственников.
На самом деле, столкнувшись с их эмоциями, я почувствовал себя совершенно беспомощным. Казалось, что их горе как-то передалось мне, моему разуму и телу, словно мы были связаны невидимыми проводами.
Эта встреча познакомила меня — а может, меня уже и не нужно было с этим знакомить — с ужасным контрастом между безмолвным, ничего не чувствующим покойником и той бурей эмоций, которую он вызывает у своих родных. Я покинул комнату с облегчением, сделав мысленную отметку во что бы то ни стало избегать близких покойных и придерживаться безопасного мира, населенного мертвецами.
