С детства помню, как мама, не сдерживая слез, частенько рассказывала нам о том, сколько ей пришлось вынести во время коллективизации, войны, в послевоенное время. Как-то я приехал к маме на юбилей в Хабаровский край, где она в то время жила в семье моей сестры Розы. Маме исполнилось 80, но она по-прежнему была бодра, жизнерадостна. Однако как только дело коснулось воспоминаний — опять слезы, пожелания «никому не пережить такого». Вот тогда я и сказал: «Мама, а ты запиши свои воспоминания и пришли их мне».
За два неполных года она исписала и прислала мне в Туру, где я тогда работал редактором газеты «Эвенкийская жизнь», 29 общих школьных тетрадей. А я потом переработал их, и получилась самиздатовская книжка объемом в 62 странички. В ней уместилась вся бесхитростная и в то же время очень непростая мамина жизнь, и эту книжку я и подарил ей на очередной день рождения.
Она не героиня, моя мама. Простая женщина, на долю которой, как и на долю миллионов ее сверстниц, выпало много тягот и лишений. В войну она прошла через шесть мобилизаций на оборонные работы: валила лес, рыла окопы и траншеи, строила железную дорогу, плавила металл, собирала моторы для боевых самолетов на Казанском авиационном заводе.
А в «награду» ей долго не хотели засчитывать в пенсионный стаж колхозный период, тяжкий труд на мобилизационных работах. Но справедливость все же восторжествовала, и моя мама официально была признана ветераном ВОВ, награждена рядом юбилейных медалей. Она немного не дожила до 65-летия Великой Победы и до своего 85-летия — скончалась 20 апреля 2010 года.
Предлагаю несколько фрагментов из маминых записок.
Самый ранний снимок мамы — со мной и отцом, конец 1951 года или начало 1952-го, г. Краснотурьинск Свердловской области
Первая мобилизация
23 июня из райцентра Мамыково к нам в Старую Амзю приехал военкоматовский офицер, они вместе с председателем провели общее собрание колхозников, на котором и рассказали, что началась война. Тот, что из военкомата, сказал, что он привез с собой повестки, мужчины с 18 до 45 лет будут мобилизованы в армию.
Кроме того, зачитал приказ, что из нашей деревни мобилизуют на оборонные работы 21 парня и девушку с 16 лет — строить вторую железнодорожную линию от Ульяновска в двух направлениях — до Москвы и на Урал. Это нужно, чтобы везти на фронт технику и войска, а с фронта — раненых, чтобы железная дорога работала безостановочно, чтобы поезда не ждали, когда проедут встречные составы.
Мобилизовали также взрослых в возрасте от 45 до 50 лет. Стали зачитывать списки мобилизованных: Амирханова Майра, Баталова Асыльбикя, Гатина Райса... Когда зачитали мое имя, мама и папа сразу крикнули: «Как Райса, она же совсем девчонка, ей же еще нет 16». «Через месяц исполнится, — сказал военный начальник. — Так что тоже попадает на оборонные работы. А кто будет отклоняться или захочет скрыться, будет считаться дезертиром, и того посадят на 5-7 лет». На колхозной площади, где проходило собрание, поднялся крик, плач. Да, я была еще совсем девчонкой, но прекрасно понимала, что с наступлением войны детство мое закончилось, как и у всех моих подруг.
После собрания все разошлись по домам, многие — чтобы готовиться в дальнюю дорогу. Папа сказал, что надо бы скорее разобрать старый дом на дрова, пока он дома, а то, не дай Бог, его тоже мобилизуют. А этих дров года на три может хватить.
Мама испугалась: «Неужели война так долго будет идти?», и заплакала. Папа, как мог, успокаивал ее. А 27 июня 1941 года бригадир принес мне повестку и сказал, что завтра до обеда надо быть уже в Мамыково, на военной комиссии. В этот же день повестки получили и мои сестры Гаршия, Гульжамал, Минжамал...
Мама собрала меня в дорогу, я только чай попила, как у нашего дома остановилась машина с крытым кузовом. Я простилась с родными (папы дома не было, он в тот день был на работе — на мельнице), взяла сумку с продуктами, села в кузов, и машина поехала к конторе.
А там уже полно народу, и папа на велосипеде подъехал с мельницы, чтобы успеть проводить меня. Все, кто должен был ехать на комиссию, 21 человек, поднялись в кузов, и машина тронулась... Комиссию проходили в районной больнице, всех признали годными. Сопровождающий нас офицер сказал, что сегодня же нас отвезут домой, дадут два дня на сборы и проводы, и снова в путь, теперь уже в Нурлат, на поезд, который повезет нас в Ульяновск.
Строим железную дорогу
И вот нас на поезде привезли в Ульяновск, здесь пересадили на большие военные машины (было много девчат и парней из других районов), по 50 человек в каждую, и привезли куда-то в безлюдное место. Высадили прямо на краю ржаного поля. Вокруг стояло много больших палаток, в каждой по 35 деревянных коек с соломенными матрасами и ватными подушками, с синими одеялами.
Мы заняли каждый свою койку, нас познакомили с нашими начальниками. Начальником той группы, в которой была я (в основном все девчонки-татарки из двух деревень), был мужчина лет сорока, он зачитал наши фамилии по списку — так познакомился со всеми. Себя он назвал Иваном Григорьевичем. Поскольку в нашей группе по-русски хорошо говорила только я, то была у него как переводчик. Он отдавал все распоряжения через меня.
В первый же день после обеда нас повезли от нашего лагеря за 10 километров. Здесь нам дали лопаты и показали, как готовить насыпь под железнодорожное полотно — становились с обеих сторон отведенной линии, рыли кювет и землю бросали в середину, а потом разравнивали ручным катком. Затем на эту насыпь еще сыпали щебень и утрамбовывали катками.
А затем укладывали шпалы — по двое становились на каждый конец тяжелого и вонючего, чем-то пропитанного бруса, от запаха которого кружилась голова, несли на веревках на путь и укладывали на строго отмеренном расстоянии. Григорий Иванович назначил меня звеньевой (я ведь и в колхозе была звеньевой). Я записывала в тетрадь, сколько за день делалось нами работы.
Вечером, перед отъездом на ужин, Григорий Иванович переписал себе для наряда, сколько мы проложили пути. Получилось, что за один рабочий день наше звено из 37 человек (28 девчат и 9 парнишек) подготовило под прокладку шпал 21 метр полотна. А таких звеньев было много, всего в них было около 800 человек — это и с нашей, и с московской стороны. От Ульяновска дорогу строили татары, от Москвы — русские.
Григорий Иванович похвалил нас за хорошую работу. Но за этот день мы очень устали, просто валились с ног. Нас привезли к нашим палаткам, мы поужинали в столовой и отправились спать. Некоторые девчонки стали жаловаться, что это настоящая каторга, лучше убежать. Я напомнила, что за это могут и посадить. И все же через три дня, утром 30 июля, мы недосчитались пятерых девчонок из нашей и соседней деревень. Одной было 19, другой 17 лет, еще троим по 16. Григорий Иванович за завтраком заметил, что мы сидим за столами не полным составом, стал интересоваться, кого не хватает, почему. Девчонок тут же объявили в розыск.
Прошло два месяца, за это время в сторону Москвы было построено 200 километров железной дороги, и к тому же времени мы узнали, что сбежавших девчонок поймали где-то за Ульяновском, судили и дали по одному году. Но в тюрьме они только ночевали, а весь день работали под конвоем, причем на самых тяжелых работах. Григорий Иванович узнавал про них и рассказывал, что они все время плачут и просятся обратно к нам.
Я сама расплакалась, когда узнала, в какое положение попали наши девчонки. Григорий Иванович сказал, что можно попробовать им помочь, если написать заявление с просьбой отпустить их в нашу бригаду на поруки. И у нас получилось, девчонок под конвоем привезли из Ульяновска к нам. Мы их обнимали, целовали, плакали от счастья. А потом снова включились в работу, и очень старались, чтобы все это скорее кончилось.
24 августа 1941 года я запомнила на всю жизнь — в этот день оба конца железной дороги соединились, а нашему звену дали красный флажок как передовому. Мы не только первыми закончили свой участок, но еще помогли уложить шпалы на участке в полтора километра тем, кто тянул линию со стороны Москвы.
А всего наше звено сделало больше плана 13,5 километра железнодорожного полотна. Вечером было торжественное собрание, лучших наградили премиями и подарками и вручили дорожные билеты. Вызывали звеньевых по алфавиту: сначала назвали Асылханову, потом Булатову, Валиулину, а потом назвали мое имя: «Гатина Райса Каримовна». Я получила деньги в конверте — там было 100 рублей, платок и шоколадку.
Домой, но ненадолго
В 12 часов ночи за нами пришли машины, мы собрали свои пожитки и поехали в Ульяновск. Ехали почти 200 километров, потом пересели на поезд, и он повез нас в Нурлат. В Нурлате нас уже встречали родственники и родители. За мной приехал папа. Мы пересели в машины и поехали в родную деревню.
Когда стали подъезжать к Старой Амзе, все от радости закричали и запели, так соскучились по дому. Мама уже истопила баньку, я помылась, уселись за стол, родители стали расспрашивать, как там было да что. Ну, я все рассказала, они только удивлялись, как это мы, совсем еще дети, выполняли такую тяжелую работу, да еще с перевыполнением. А я сказала, что это колхозная жизнь нас приучила не бояться никакой тяжелой работы. Тем более грех было не стараться — наша работа нужна была для поддержки фронта.
Отдохнула всего два дня, тут бригадир приходит, говорит: «Надо картошку полоть. Пока вас, молодых, не было, полоть было некому, вся заросла, потом выкапывать ее невозможно будет». Я собрала своих девчат, и мы пошли в поле. А трава уже вся старая, стебли как деревянные, и тяпки тупились очень быстро, приходилось точить их очень часто. Этим занимался мой младший братишка Акрам, за это ему каждый день писали по два трудодня.
Только пропололи картошку, нас тут же направили на уборку сахарной свеклы. Две недели дергали свеклу, там подошла пора убирать картошку, а после первого морозца — капусту; после капусты на складах перелопачивали зерно, чтобы не сгорело, за телятами ухаживали... Мужчин в деревне почти не осталось, и приходилось работать за двоих-троих.
Папа работал и на мельнице, и нам помогал на ферме, корма привозил, навоз вывозил. Про все новости на войне узнавали по радио (эти тарелки поставили бесплатно в каждом доме, как только война началась) и на собраниях. Однажды приехал из конторы дядя Паша, который тоже с нами работал на ферме, и сказал, что, наверное, девчатам надо опять готовиться в дорогу. Оказывается, из Казани пришел приказ: мобилизовать на копку окопов и траншей женщин от 16 и до 40 лет, по 35 человек от каждой деревни. Как только Волга замерзнет, так и отправят нас за 300 километров от Казани на оборонительные работы. Опять дома крик, плач: «Да что же это такое, да кто же зимой окопы копает?».
На следующий день мне пришла повестка — на окопные работы, а вместе со мной такие повестки получили еще 25 человек из Старой Амзи. Через день за нами пришла машина. Меня собрали, и 5 ноября 1941 года мы опять были в дороге.
