Последнее время Анна чувствовала себя как-то не в своей тарелке, что-то непонятное беспокоило, ныло внутри, она даже сама не понимала, что с ней происходит. Внешне все вроде нормально, она продолжает играть в театре, недавно ей даже дали новую роль, поэтому не могла понять причину своего беспокойства, внутренней неудовлетворенности. Что с ней происходит? Может потому, что почувствовала некоторое дуновение приближающейся старости? Не такой гладкой и свежей стала кожа лица, морщинки, пока еще почти незаметные, через год-два будут глубже и резче. А ведь в театре полно молодых привлекательных актрис, которые вскоре займут ее место, а ей будут поручать возрастные роли, роли молодящихся старух. Бр-р! Она, конечно, понимала, что такие переживания испытывает каждая женщина, но актриса, которая появляется на публике, особенно. Но ведь ей всего сорок пять, успокаивала она себя — возраст зрелой женщины. Но в том-то и дело, что для актрисы сорок пять — рубежный возраст, после этого непременно должно измениться амплуа в театре. А ведь она привыкла блистать в спектаклях в ярких нарядах, в шикарных платьях и безупречных париках, привыкла покорять зрителей ослепительной улыбкой и соблазнительной гибкой фигурой.
В душе она понимала, что старость неотвратима, надо смириться с возрастом, встретить жизненное угасание без упреков, спокойно и достойно, но ... но не могла ничего с собой поделать. Не в этом ли причина ее душевного беспокойства?
— Анна, ты будешь пить кофе? — послышался из кухни голос мужа.
Она не ответила, не услышала, поскольку уже села перед телевизором и сосредоточила все свое внимание на телеэкране.
— Так ты будешь пить кофе? — снова переспросил муж из кухни. — Я приготовил и на твою долю.
— Нет, дорогой, — наконец отозвалась она. — Пей один. Мне нужно посмотреть телепередачу.
Вошел муж со своей чашкой, мельком глянул на экран.
— А, "Мария Стюарт"... Неужели тебе не надоело? — удивился он. — Ты сама играешь в театре эту "Марию" уже десять лет...
— Не мешай, пожалуйста, — отмахнулась она, и он вышел из комнаты, удивленно пожав плечами.
Да, она сама играет в театре роль Марии Стюарт почти десять лет. Но все дело в том, что сейчас показывали спектакль, записаный лет тридцать назад. Пленка была старая, блеклая и выцветшая, с изъянами и неважным звуком. Но интерес Анны состоял в том, что именно в этом спектакле когда-то ее мать играла роль Марии Стюарт. По иронии судьбы, по прошествии многих лет она и сама попала в этот театр — и ей поручили ту же роль. Бывает же такое! Забавно. Она и сама поначалу удивлялась такой метаморфозе, но со временем привыкла к такому повороту ее театральной судьбы.
Во всяком случае, она теперь — ведущая актриса театра, как когда-то была ее мать, и кому как не ей поручить главную роль в этом спектакле.
Роль Марии в исполнении матери она помнит плохо, ведь ей, когда ее впервые привели в театр на этот спектакль, было всего пятнадцать лет. Что она могла тогда понимать в трактовке образа королевской особы! А вот теперь ее страшно заинтересовало, что же все-таки было главным в исполнении Марии в игре матери, на каком актерском стержне строилась роль. Когда-то писали, что Мария сыграна ее матерью гениально, с глубоким проникновением в суть характера героини. Критики писали о ней взахлеб. Честно сказать, о самой Анне в этой роли тоже писали неплохо, без осуждающей критики, некоторые говорили даже об идеальном исполнении исторического образа, но все-таки в рецензиях, честно сказать, не было того восторга, какой выпал на долю матери. Вот поэтому она и захотела сейчас, с высоты своего возраста и актерского опыта понять, в чем дело, чем игра матери так привлекала зрителей. По чести сказать, Анна внешне была много интересней своей матери, ее вообще считали в обществе красоткой. Особенно она поражала зрителей своей красотой в нарядах королевы: в роскошных кринолиновых платьях и искусно сделанных париках она выглядела неотразимо. Так вот, тогда, в пятнадцатилетнем возрасте, девочка послушно отсидела три часа, нетерпеливо ерзая в своем кресле и ожидая конца спектакля. Она не разбиралась в хитросплетениях драматургической интриги, ей глубоко безразлично было противостояние протестантов и католиков, она этого не понимала, ее больше увлекали шикарные костюмы, кринолины и парики дам, фраки мужчин, деликатное обхождение людей светского круга. Это надолго запомнилось. Именно из-за этого она, как говорится, "запала" на театр, намереваясь со временем также умело и свободно носить красивые наряды. По окончании спектакля, когда возвращалась домой, на вопрос матери понравился ли спектакль, она что-то буркнула неопределенное, из чего мать сделала вывод, что спектакль показался ей малоинтересным. Это ее немного задело, но она объяснила это тем, что девочке всего пятнадцать лет, и она еще мало понимает в искусстве, тем более в интригах борьбы за царский престол.
И вот теперь, по прошествии почти тридцати лет, Анна вдруг ощутила острое чувство ревности, захотелось понять, почему мать в этой роли считали гениальной. Почему? Неужели в трактовке этого образа можно выразить что-то новое? Сыграть героиню сильнее и ярче, чем она?
Муж подсел к ней с недопитой чашкой кофе и, посмотрев на жену сбоку, удивился тому вниманию, с которым она взирала на кран телевизора. Что же ее так заинтересовало? Да, когда-то ее мать играла Марию, об этом неоднократно говорилось в семье, но что можно понять в той старой, черно-белой ленте?
— Тебе это интересно? — удивленно спросил он.
Но она даже не ответила, так была увлечена. Только небрежно махнула рукой, мол, не мешай.
Муж недоуменно поднял брови и вышел и комнаты, решив не мешать.
А Анна, вся превратившись в слух, с каждой минутой все больше и больше понимала, что мать играет совершенно другую Марию. Выходило, что они по-разному трактовали этот образ, что больше всего и удивило, а точнее сказать, потрясло. Как может быть, чтобы давно устоявшийся канон классического образа был сыгран по-другому! Ведь Мария Стюарт — мученица, проведшая в заточении двадцать лет. Когда она попала в Англию и была посажена в тюрьму, ей было всего двадцать пять лет. Молодая королева Шотландии, красивая, привыкшая к поклонению и богатству царского двора, претендентка на королевский титул Англии, привыкшая к всеобщему поклонению и придворной роскоши, обилию слуг... Как ей, Анне, нынешней актрисе, надо было сыграть эту роль? Конечно же, она играла ее обольстительной красавицей, безвинной жертвой, а двадцать лет тюрьмы сделали ее истеричной, подавленной, смертельно обиженной, сломленной, уставшей надеяться на освобождение. И как актрисе, Анне, конечно, хотелось всегда оставаться молодой и обольстительно красивой в этом образе — такой она и оставалась в роли, даже поднимаясь на эшафот. Коронным появлением на публике перед казнью был ее наряд: длинное в пол платье пурпурного цвета, со стоящим по моде тех лет кружевным воротником, на руках были красные по локоть перчатки, а на голове красовалась корона королевы Шотландии. Зрители, видевшие это великолепие, восхищенно замирали. Но и это еще был не главный сюрприз, ведь входила она на эшафот в длинном черном плаще, обозначавшим траур по собственной жизни. И только когда она одним неприметным движением сбрасывала плащ, ее пурпурный наряд представал во всей своей красоте. Зрители восхищенно ахали. Анна в этом образе хотела показать, что сломленная морально, она осталась до конца ослепительной красавицей. А королева Англии Елизавета оставалась в памяти зрителей коварной злодейкой, безжалостно погубившей свою сестру и претендентку на престол Англии.
Но теперь, впившись глазами в экран и следя каждым движением матери, Анна все больше и больше поражалась, что мать играет совершенно другую Марию Стюарт. Она не делала ее обольстительной красавицей, она показывала стойкий характер, который не сломили ни десятилетия неволи, ни долгие томительные годы ожидания свободы. Она не вызывала жалость зрителей, зато они восхищались ее несломленной натурой, гордым и независимым видом. Наблюдая за очередной сценой, Анна поняла, что такая героиня вызывает большее уважение своим достоинством, гордой осанкой. Во взгляде, с которым она восходит на эшафот — ни доли сожаления и сломленности духа.
Так вот же, вот как надо играть эту роль! Это гораздо значительнее и глубже — показать сильную, несломленную натуру, навсегда оставшуюся в памяти людей как символ несгибаемости духа. Такие персонажи остаются в памяти навечно.
Непонятное волнение охватило Анну. Вот что беспокоило все последнее время — какая-то суета, торопливость — и некогда, как сказал один писатель, остановиться и оглянуться, подумать над тем, что и как она играет. Все некогда, некогда! Ведь она занята не только в театре, но и на телевидении, участвует в каких-то халтурных вечерах, даже снимается в рекламе... Господи, ведь так и проходит главное! Надо, наконец, подумать о себе, о своей жизни, ведь ей уже сорок пять, пора сосредоточиться и представить будущее... Ведь не всегда же она будет играть на сцене обольстительных красавиц.
Да, да, надо отказаться от халтуры, ведь мать никогда не позволяла себе этого. Сейчас ей стало стыдно за что, что она никогда не хвалила мать за роль Марии Стюарт, никогда не говорила об этом серьезно. Тогда, в пятнадцатилетнем возрасте на вопрос, понравился ли ей спектакль, она только пробормотала что-то непонятное. Мать не показала виду, что обиделась. Но тот случай вспомнился сейчас, вдруг, со всей реальной интонацией и смыслом, и Анне стало стыдно за свое тогдашнее равнодушие.
И вообще, почему она, ссылаясь на занятость, так редко видит ее? Вот сегодня понедельник, выходной в театре, почему бы не съездить к ней? Побыть хотя бы час, а потом еще час на обратную дорогу, а уже через три часа вернуться домой. В чем же дело?
Она резко поднялась с кресла, оглянулась, и, найдя вместительную сумку, начала собираться.
Вошел муж.
— Куда собралась? — недоуменно поднял он брови.
— К маме поеду, на дачу к ней...
— Почему так неожиданно? — еще больше удивился он. — Ведь хотели же на следующей неделе.
— Поеду! — ничего не объясняя, ответила она.
Муж помолчал, покачав головой, вдруг сказал неожиданно:
— Стареет она... В последний раз, когда мы ее видели, она произвела на меня удручающее впечатление. Похоже, что у нее неизлечимая болезнь.
— Тьфу, тьфу, накаркаешь!
— Я как врач тебе говорю... Насмотрелся на таких. Но вообще-то, она — молодец, мужественно держится.
По дороге на дачу Анна, управляя машиной, еще и еще раз вспоминала, как мать играет роль Марии Стюарт: достойно, гордо, без истерики по поводу приближающейся смерти, соблюдая свое королевское величие даже на эшафоте... Да, Анна в этот момент вспомнила, что когда-то читала о казни Марии Стюарт. Когда палач отрубил ей голову и захотел, взявшись за волосы, показать собравшимся зрителям, то в руке у него стался только парик. А голова, скатившаяся на помост, была с седым коротким ежиком. волос... Толпа ахнула.
Надо будет, тут же подумала она, рассказать матери о впечатлении от сегодняшнего просмотра старой записи, о том, как она сильно и мощно сыграла роль мужественной женщины, и что это, как ей стало понятно, было единственно правильной трактовкой. Правда, поздновато говорить об этом, страсти по этой роли давно улеглись, но сказать об этом непременно надо, исправляя свою давнюю ошибку.
Она остановилась у скромного дачного домика. Пока выходила из машины и доставала сумки с продуктами, дверь открылась — в проеме двери показалась мать. Анна разу обратила внимание, что она сильно сдала за последнее время, постарела. Но глаза остались прежними — все тот же прямой и уверенный взгляд, в котором чувствовалось спокойствие перед будущим. А на голове был седой ежик волос... Анна вздрогнула. На свой эшафот старости и конца жизни мать входит с такой же решительностью и душевным спокойствием, без страха и суеверной боязни, как и ее героиня. Седой ежик коротких волос... Боже мой, какое совпадение! Анна подошла к ней, обняла, ощутив под рукой тщедушное дряхлеющее тело, и вдруг почувствовала, как слезы подкатывают к горлу...
