В детстве я не любила День Победы. Потому что весь день 9 мая моя любимая бабушка — баба Зина или бабуля Зинуля — то и дело начинала плакать. Зазвучит песня по радио — бабушка слушает её вся в слезах. Скажут по "Новостям", что "сегодня великий праздник День Победы" — бабушка рыдает. Идёт фильм какой-то по телевизору — бабушка снова всхлипывает. И так весь день каждый год 9 мая! Поэтому я сильно не любила этот день. Очень бабушку было жалко, и от этого самой хотелось плакать.
Любимая бабушка Зина, бабуля Зинуля, умерла, когда я училась в 6-м классе. Я до сих пор её вспоминаю, но ко Дню Победы стала относиться по-другому. А позже я вдруг осознала, что у меня есть свои герои. Наверное, у каждого человека таковые имеются. Герои его времени, герои его жизни. Расскажу о двух из них.
Самара, площадь Славы
Мой герой со звёздочкой: летчик, командир тяжелого бомбардировщика
Каждый год 9 мая мы с родителями шли на трибуны центральной площади города смотреть военный парад. Если не получалось попасть на "живой" парад, то обязательно смотрели его по телевизору. После парада все друзья моих родителей собирались в доме Юлии Александровны и Евгения Никитича.
Среди них был один человек, которого все взрослые называли "наш герой". А называли они его так потому, что он был Героем Советского Союза. Его звали Владимир Васильевич Сапожников. Владимир Васильевич был военным лётчиком, а звезду героя получил во время Великой Отечественной войны.
На праздники Владимир Васильевич надевал свою военную форму полковника авиации с многочисленными наградами на кителе. Но мне особенно запомнилась звезда Героя Советского Союза. Несколько раз мне было позволено потрогать эту звёздочку. Она была тяжёлая, холодная и блестящая.
Начинался День Победы в доме друзей моих родителей всегда одинаково. Когда всё приглашённые уже собрались, а праздничный стол был накрыт, мужчины разыгрывали перед всеми присутствующими один и тот же ритуал. Каждый из них, чеканя шаг и с наигранно серьёзным видом, подходил к Владимиру Васильевичу и иронично — забавно, но всё равно празднично — торжественно рапортовал ему, примерно, так:
"Товарищ Герой Советского Союза! Старший лейтенант запаса Максимов для празднования всенародного праздника Дня Победы со всем личным составом в виде жены и дочери прибыл. Разрешите к празднованию великого праздника приступить!".
Владимир Васильевич торжественно отвечал:
"К празднованию Дня Победы приступить разрешаю! Вольно!".
После того, как каждый из присутствующих мужчин получал официальное разрешение начинать праздничное застолье, мы все с улыбками садились за красиво накрытый стол.
После того, как все подкрепились "праздничной пищей", Юлия Александровна берёт гитару, и песни льются. Лирические, грустные, забавные и тревожные: "Тёмная ночь", "Землянка", "Смуглянка", "На безымянной высоте", "Хотят ли русские войны", "День Победы".
Вино делает своё дело, волнует кровь, бередит память. Начинаются воспоминания о войне. А рассказчиком Владимир Сапожников был великолепным. Рассказывал образно, ярко, эмоционально о боевых буднях тех лет, иллюстрируя свои рассказы такими характерными для лётчиков жестами и движениями рук, когда они своими ладонями изображают самолёт и его манёвры.
Как-то раз мне в школе задали задание по истории — подготовить доклад "Герой Великой Отечественной войны — герой нашего времени". В тот День Победы я пришла в дом друзей моих родителей с чистой тетрадкой в клеточку. Много лет спустя, когда я уже сама работала учителем и была мамой двух дочек-школьниц, мне попалась на глаза эта старая тетрадка. Я стала её листать, читая отрывочные записи, сделанные детским почерком. Вот некоторые из них.
Мемориал Героям Советского Союза в Самаре
Из рассказов Героя Советского Союза Владимира Сапожникова
"Оказывается, с первых дней войны наши самолёты с Лисьего Носа Ленинградской области совершали ночные полёты на военные объекты Берлина и Хельсинки. Летал Владимир Васильевич на тяжёлом бомбардировщике ТБ-3, а служил он в авиации дальнего действия — АДД.
Полёты совершались в ночное время в любую погоду и длились по 5-8 часов, без ориентиров, только по приборам. Под фюзеляжем самолёта пять тонн груза, часто под прицельным огнём зениток противника. "Жить и не собирались", — вспоминал Владимир Васильевич. "Поэтому и страха не было. Только злость и месть за слёзы матерей, за поруганные города и сёла. Только выполнение задания, только выполнение приказа любой ценой".
Была тёмная облачная ночь. Экипаж В.В. Сапожникова вылетел на бомбёжку вражеского аэродрома в тылу противника. Погода портилась: дождь, сильная облачность, нулевая видимость. Но объект найден. Фашисты были уверены, что советские бомбардировщики не рискнут появиться над аэродромом в такую погоду. Но русский самолёт появился. Первая порция бомб сыплется на головы фашистам. Потом ещё и ещё. Гитлеровцы ошеломлены, включают прожекторы, открывают зенитный огонь. Самолёт Владимира Васильевича схватывают лучи прожектора. Казалось бы, это — верная гибель. Но лётчик полон самообладания, он задёргивает шторки и камнем уходит в пике. Фашисты ликуют, думая, что самолёт сбит.
Но нет. Самолёт жив, он взмывает ввысь. Экипаж профессионально делает своё дело. Правда, пробита обшивка, повреждён мотор. Удачно приземлившись, лётчики своими руками починили самолёт и, как рассказывал Владимир Васильевич буквально "на честном слове и на одном крыле" вернулись на свой аэродром.
За этот и предшествующие боевые вылеты в самом начале войны Владимир Васильевич был награждён боевым орденом Красной Звезды. Этот орден он особенно ценил.
Фортуна как будто берегла Владимира Васильевича и его экипаж, с которым он провоевал всю войну. Ранения были, контузии тоже, но Сапожников остался жив.
Зима 1941 года была суровой. Получено задание уничтожить переправу у хутора Вертячий на Дону. Это — прямая дорога к волжской твердыне — Сталинграду. Жуткий холод в кабине самолёта. Мороз пробирает до костей. Не спасает меховая безрукавная куртка — самурайка, поверх неё на лётчике — ещё одна меховая куртка. На ногах меховые унты, на голове — шлем с подшлемником, на руках — меховые краги. Но ничего не согревает! Хотя это — не главное. Началось обледенение самолёта. Но надо выполнить приказ! Самолёт прорывается через огонь зениток, идя к цели в слепом полёте, и уничтожает переправу.
Лётчики в кабине самолёта постоянно жестоко мёрзли, ведь кабина никак не отапливалась. Из-за холодовой аллергии Владимир Васильевич потом всю жизнь страдал от экземы. Кожа так и не восстановилась после тех жутких морозов в кабине боевого самолёта".
Я могла что-то напутать в деталях его рассказов и ошибиться в военной терминологии, ведя записи в школьной тетрадке, но точно помню, что все свои школьные годы я праздновала День Победы рядом с человеком, на груди которого поблёскивала звезда Героя Советского Союза.
Больше всего мне нравилось, когда 9 мая после праздничного застолья, уже вечером, когда стемнеет, мы всей компанией шли гулять на набережную и смотреть салют. Владимир Васильевич был в военной форме со звездой Героя Советского Союза на груди. Проходившие мимо военные отдавали ему честь и поздравляли с Днём Победы. А я просто шла рядом и наполнялась гордостью. Гордостью за всё.
Огоньки салюта взмывали букетами над Волгой, а потом рассыпались на тысячи искорок, отражаясь в волжской воде. Ещё много разных других праздников праздновали мои родители в компании своих друзей. Но я всегда точно знала, что День Победы был самым главным праздником среди всех остальных.
Мой герой без звёздочки: бабушка, пережившая блокаду
Вторым моим героем, вернее, героиней, была родная сестра моей бабушки, т.е. моя двоюродная бабушка Евдокия Николаевна Васильева. Её имя Евдокия как-то незаметно из ласкового Дуня превратилось в семейных кругах в Дину. В зависимости от степени родства её так и звали — мама Дина, тётя Дина или баба Дина. Я звала её бабулей Динулей, а она меня — доченькой. А её сестру Зинаиду, мою самую любимую бабушку, я звала бабуля Зинуля. Так и было у меня по отцовской линии две бабушки — бабуля Зинуля и бабуля Динуля.
В школьные годы я часто бывала в Санкт-Петербурге, тогда Ленинграде, у брата моего отца Юрия и его семьи. С ними и жила Евдокия Николаевна. По правде сказать, баба Дина была скупа на рассказы о войне. Но некоторые детали встреч с ней врезались мне в память и без рассказов.
После радостной встречи с ленинградскими родственниками мы с бабулей Динулей отправляемся в её комнату укладываться спать. Я сажусь на застеленный для меня диван, начинаю поправлять руками подушку и вдруг нахожу под ней кусок хлеба, завёрнутый в салфетку. Я держу хлеб в руках, не зная, что мне с ним делать, а бабуля Динуля, заметив это, со вздохом говорит мне: "Доченька, положи хлеб под подушку и ложись. Пусть он там будет, мне так спокойнее". Такая грусть слышна в голосе бабушки, что я, не смея ослушаться, кладу небольшой свёрток туда, где он до этого лежал, и укладываюсь спать.
У "наших ленинградцев", как называл их мой отец и я вслед за ним, в квартире много полок и стеллажей с книгами. Я хожу возле них, рассматривая разноцветные корешки. Моя рука тянется к двухтомнику Лермонтова. Мы его поэзию только что по литературе проходили. Я вынимаю из плотного ряда пару книг с золотым теснением. Вдруг что-то шлёпается на их место, как будто выпадая откуда-то сзади. Я беру небольшой свёрток, завёрнутый в белую салфетку. Кажется, я уже догадываюсь, что в нём. Да, это — хлеб, спрятанный бабулей Динулей у задней стенки книжного стеллажа. Я кладу всё на место.
Мы с бабулей Динулей возвращаемся домой после двухчасовой прогулки в парке. Настроение отличное, болтаем обо всём. В течение всего нашего разговора о войне не произнесено ни слова. "Может быть, она, наконец, о ней забыла", — размышляю я.
Мой герой на памятной доске
Мы заходим на кухню, там накрыт стол к ужину. Все домочадцы в сборе. Бабушка Дина как-то неожиданно замирает в проёме двери и, кажется, задумывается на мгновение. Мой дядя Юра, сын Евдокии Николаевны, говорит, обращаясь к нам: "Ну, что, девушки-красавицы, садимся ужинать!". Евдокия Николаевна как будто отмирает от своей нечаянной задумчивости и говорит: "Пойду в магазин схожу". Никто ей не возражает, и она молча уходит.
Дядя Юра объясняет мне: "Мама Дина всё время ходит в магазин и хлеб покупает, а потом прячет его в разных местах. Ты этому не удивляйся, а, главное, при ней никогда хлеб не выкидывай. У неё от этого плохо с сердцем может сделаться".
Я ошеломлена от услышанного, но, не задавая никаких вопросов, сажусь за стол. Наконец, осмеливаюсь спросить дядю Юру: "В комнате Евдокии Николаевны фотография стоит на этажерке, а рядом с ней булочки разложены. Это — Иришка на фото?". Дядя Юра молча кивает головой, ничего не объясняя.
Трагическую историю трёхлетней Иришки — дочки бабы Дины — я знаю давно, из рассказов моего отца, брата дяди Юры. Я знаю, что в блокаду баба Дина и её сын Юра спасались от голодной смерти тем, что ели столярный клей. Но маленькая Иришка не смогла есть клей и умерла от голода на руках своей матери — моей бабули Динули.
Мы никогда не говорим об этом с моими ленинградскими родственниками. Но я всё равно знаю это с детства. Просто знаю — и всё! Наконец, я слышу глухой голос дяди Юры: "Да, это она". Он встаёт, идёт в комнату своей матери и убирает от портрета улыбающейся маленькой девочки несколько булочек, которые явно зачерствели. Я догадываюсь: скоро баба Дина принесёт свежие булочки взамен и положит их на место — туда, где они и должны находиться. Я не смею задавать никаких вопросов. Да и так всё понятно без слов.
Вечером мы укладываемся спать в бабушкиной комнате. Я — на диване, она — на своей кровати напротив. Сквозь сон я слышу, как бабушка подходит к фотографии на этажерке и что-то шепчет. Я почти не различаю слов, кроме одной фразы: "Спокойной ночи, Иришка!". Не успевая ничего сообразить, проваливаюсь в сон.
Когда у меня много лет спустя рождается дочь, я называю её Ириной. Даже сама не знаю, почему. А может, всё-таки знаю?!
Моя маленькая дочка засыпает в своей кроватке. Я глажу её по волосам и шепчу: "Спокойной ночи, Иришка!". А ещё я всегда стараюсь покупать мало хлеба, чтобы он не оставался засохшим в нашем доме. Потому что я с детства не могу выбрасывать недоеденный хлеб.
Такие вот два героя есть у меня. Они живут в моей памяти отдельно от всех остальных. Потому что это — герои моего времени, герои моего детства.
