12 лет назад поклонники группы «Тату» были обеспокоены отсутствием информации о продюсере группы, бывшей телеведущей MTV Беаты Ардеевой. Говорили, что она попала в автокатастрофу — и больше никаких подробностей. Сегодня они известны — пережив очень сложный реабилитационный период, Беата написала о своей жизни до и после аварии подробную книгу.
Я всегда была сложной, но «правильной девушкой». Очень хотела учиться в университете и много путешествовать — и училась, и ездила по разным странам. Очень хотела быть звездой и работала телеведущей, очень хотела много поклонников и фотографий и даже давала интервью и выбирала журналы для фотосессий. И снова летала по миру в качестве сопродюсера успешного проекта!
В итоге я попала в аварию, и та жизнь закончилась. Произошло так.
Вдвоем с лучшей подругой мы поехали к морю заботиться о своем здоровье и кататься на байдарках по горным рекам. Поздней ночью в Турции я ехала по горному серпантину, одна и за рулем. Кто-то «вылетел на встречку», я автоматически сдала вправо и в итоге врезалась в столб и скатилась по горе вниз, многократно перевернувшись. Как в кино...
Кома и прогноз
Авария была очень серьезная, но я сломала только ключицу. Основной травмой был сильный ушиб мозга, после которого наступила очень долгая кома. Когда я очнулась, то узнала, что уже четыре дня в коме считаются критическим сроком. Я оказалась в ней на 33 дня. Еще были мелкие порезы и ушибы, которые пришлось зашивать и лечить, что полностью разрушало мой образ красавицы...
Мне повезло: уже через несколько часов из Москвы спасать меня прилетел любимый бывший муж, и так ситуация сразу оказалась под идеальным и чутким контролем. Он приехал вместе с другом, который прекрасно знает турецкий язык. Через месяц русские врачи и мои родные приняли решение: в этом состоянии перевезти меня в Москву, где я очнулась на следующий день.
Сроки восстановления врачи предсказать не могли — с моей травмой это было сложно. И именно тогда мои родственники впервые услышали фразу, которая стала ответом на все вопросы о прогнозах в ближайшие три года: «Все очень индивидуально!». Имелось в виду, что у всех пациентов все происходит по-разному, и никто не может предсказать, как будет у меня.
Увидев потом свою историю болезни, я поняла, что действительно обещать что-то было сложно: «В ходе проведенного лечения отмечается: появление попыток речи на 44-е сутки, расширение контакта и односложные ответы — на 58-й день с момента травмы...» Ко всему прочему первое время я еще и дышала с помощью трахеостомической трубки.
Мой отец ученый, и он сделал тест, который никогда не придумали бы медики. Прислушиваясь к моему еле слышному шепоту и пальцем регулируя шум и свист из отверстия в горле, он задал короткий вопрос: «Как будет „голова“ по-английски?». Ответ «head» его успокоил. «А по-французски? По-итальянски? По-немецки?». По словам отца, ему стало значительно легче, когда «после пары незнакомых слов» он услышал «kopf» на немецком. Тогда он пришел к выводу, что я смогу восстановиться, и теперь нужно только время.
Что я могла и чего не могла после травмы мозга
Я не помню этих дней, помню только частые тесты в последующие два года, когда психологи предлагали мне вспомнить таблицу умножения или последовательность нот. И их я помнила тоже.
Я уже могла общаться с окружающими, но еще не осознавала себя. Вот одно из первых воспоминаний. Однажды я сидела в палате с родственниками — они чем-то меня угощали... Следующий эпизод: я мою руки и неожиданно вижу себя в зеркале. Я всегда мечтала похудеть, но ужаснулась, увидев себя костлявой — за время комы я похудела до 40 кг. Я вернулась в палату со словами: «Жрать! Быстро и много!». Потом удалось вспомнить и моменты, когда я еще не научилась ходить и меня возили на каталке.
Еще долгое время я говорила громким шепотом и очень медленно, не могла читать. Медики всегда заботливо спрашивали, двоится ли у меня в глазах. А я не знала, как объяснить, что я вижу не два предмета вместо одного, а сто, как будто смотрю через толстое мутное стекло. Только через несколько месяцев я снова смогла читать — до этого могла только писать, потому что неплохо помнила клавиатуру.
После реанимации я по всем правилам провела месяц в реабилитационном профилактории, где училась ходить и говорить. За месяц не научилась, но стала чуть лучше отличать правую сторону от левой, небо от земли. Я еще плохо соображала, с трудом находила даже выход из комнаты и вообще плохо ориентировалась без помощи мамы, но спустя месяц после возвращения уже уверенно начала вести дневник на домашнем компьютере. Я очень многого не помнила, но почему-то прекрасно знала, что такое «Copy», что такое «Paste» и как переключать шрифт с латиницы на кириллицу. Только видела напечатанное я еще очень нечетко...
Я привыкла быть активной красоткой — поклонники, путешествия, бесконечные новые идеи и проекты. Времени всегда было катастрофически мало! И вдруг... Все стало иначе: ходить и нормально говорить я разучилась, лицо было в шрамах — но даже этого я не могла видеть, потому что все было «очень размыто» первые полгода. А времени стало даже слишком много...
Несколько месяцев ушло на то, чтобы научиться хоть как-то ковылять. Я не знала, что впереди еще три года лечебной физкультуры — ожидала улучшений быстрее и поэтому активно занималась. Может, поэтому и получилось все всего за три года.
После первых недель занятий лечебной физкультурой в Институте нейрохирургии инструкторы заботливо предложили мне специальные приспособления, облегчающие ходьбу. Спросили, хочу ли я пользоваться палочкой или специальной тележкой (которая крепко стоит на полу и катится на четырех колесиках, а мне нужно просто за нее держаться). Помню, что я ничего тогда не знала о возможных сроках восстановления и физкультурной подготовки, но сразу ответила: «Нет!».
Хорошо помню, как ужасалась на занятиях лечебной физкультурой (в течение двух лет), что мне необходимо думать, какую мышцу сейчас следует напрячь, чтобы нога оторвалась от земли и сделала шаг. А потом следующий. А потом следующий... И я все думала и думала — сами ноги почему-то не шагали...
Первые полгода я с трудом держала равновесие и одна на улицу я не выходила и, конечно, большое спасибо всем, кто составлял мне компанию и кого можно было держать за руку! Конечно, каждая девушка часто думает о предложении ей руки и сердца от мужчины — так вот, рука это тоже очень важно!
Потом я научилась ходить и еще около двух лет прихрамывала — не потому, что у меня болели ноги, а потому, что была нарушена координация, и многие движения при ходьбе я делала «не по порядку». Если я нервничала, то вообще забывала всякий порядок движений — очень многое зависело от эмоционального состояния! А нервничала я почти всегда...
Ну, плюс к этому у меня не было голоса (и он восстанавливался особенно медленно), и было много шрамов. Мимика восстанавливалась тоже долго, и первый год я с трудом выговаривала слова, а улыбалась примерно раз в месяц.
Я знала слово «амнезия» — это когда все забываешь, но после реанимации узнала, что она может быть такая разная! Я не забыла все — я помнила орфографические правила и иностранные языки, но некоторые события моей жизни просто стерлись. От года запомнившиеся эпизоды и моя выборочная амнезия не зависели — в одном и том же году могли быть и очень яркие, и забытые события. Потом все восстановилось, но пришлось многому удивляться.
Я была «очень умная» — помнила языки, грамматические правила и даже команды текстового редактора, но качалась, пыталась остановить трясущиеся руки и выглядела полной идиоткой. Мой взгляд был таким «неприлично рассеянным», что еще в течение следующих трех лет меня регулярно останавливала милиция-полиция для соответствующей проверки — и я каждый раз рассказывала свою душераздирающую историю, иногда уже и развлекаясь... Со временем я догадалась носить очки, а потом и носить с собой распечатанную историю болезни. Потом перестала, но, видимо, рано — все равно иногда останавливали, и прекратили это делать только лет семь спустя после аварии.
Другие реальности и «видения»
Уже потом я читала множество историй людей, переживших кому и клиническую смерть — рассказы о том, как «все стало ясно», как «все перевернулось» и т.д. Я не видела ни длинного коридора, ни яркого света в его конце, ни ангелов или демонов. Я просто не помню этот месяц своей жизни, как если бы не помнила свой сон.
Я не знала, что лежу в больничной палате на кушетке и передвигаюсь исключительно на каталке, потому что в это время жила привычной жизнью. Я ездила с «Тату» по европейским странам, встречалась с журналистами и вообще просто продолжала привычную работу. Так, на одном из телешоу «Тату» выступали с одной из песен и почему-то долго не появлялись в студии. Через полчаса ожиданий и поисков я предположила, что выступление отменили, и с волнением спрашивала об этом местных журналистов. «Отменили, отменили!» — ответили мне, и только после этого можно было успокоиться. Сейчас я понимаю, что эту новость об отмене шоу сообщила мне медсестра в постреанимационной палате Института нейрохирургии в ответ на мои беспомощные попытки разобраться. Моя подруга даже помнит рассказ медсестры о тех моих переживаниях и вопросах.
Эти «реальности» можно сравнить со снами. Я не летала и не видела «шестикрылых чудовищ» — я жила в привычном мире и даже ходила на работу. Я легко попадала в прошлое и заново проживала некоторые дни. Иногда я переживала прошедшие дни, будучи другими участниками событий. Так я видела те же эпизоды их глазами — и так сразу становились понятными их логика и их поступки.
Каждую ночь и каждый день я оказывалась в разных эпизодах своей жизни, иногда в жизнях своих знакомых... Все это может показаться «невероятными снами» и «безумными видениями», но я там жила и все это чувствовала — а с этим-то как быть?! Эти вопросы я решила задать психологу во время планового визита.
Я очень вкратце сообщила о своих переживаниях. Но по реакции психолога сразу поняла, что выгляжу и говорю, как душевнобольная. С очень внимательным и заботливым лицом психолог спросил, часто ли меня «это беспокоит», после чего я прекратила свои рассказы и постаралась забыть об этом навсегда. Потому что очень хотела быть нормальной! Вскоре прекратились и «видения», и я больше не отвлекалась — стала просто учиться ходить и говорить.
Конечно, больше всего мне помогла поддержка родных. Родные люди — те, кого ты чувствуешь родными, с кем понимаешь друг друга без слов. Я не стеснялась своего ужасного состояния и не старалась привычно произвести «выгодное» впечатление — у нас было общее понимание происходящего и общие цели! Однако очень важно понимать, что для такой бескорыстной и идеальной помощи сначала нужны и собственные действия и намерения. Иначе чему помогать?!
