Юношеский максимализм - это особое состояние души. Когда кажется, что ты все сможешь. Когда веришь, что весь мир лежит у твоих ног. Когда настаиваешь, чтобы все вокруг вдруг стало совершенным. И мечтаешь, конечно, показать себя. Я не стала исключением: поехала работать в Германию гувернанткой (во всем мире это называется au pair), причем не только, чтобы выучить язык или попробовать себя в работе с детьми. Уезжала с твердым намерением страну посмотреть и себя показать...
Здесь мне не нужен будильник. Потому что я укладываюсь спать не позже десяти часов вечера. Воспоминания о том, как писала дома конспекты уроков и рисовала пособия на весь класс, остались где-то на задворках сознания. Как и вообще работа в школе. Я тогда мечтала выспаться, но здесь я просто не могу столько спать.
Открываю глаза и смотрю в потолок, бросаю взгляд на часы. "Да здравствует год без косметики!" - говорю сама себе. А к чему мне краситься? Вот уже неделю моя жизнь тихая, размеренная и спокойная. Не надо никуда бежать, спешить, бояться не успеть. Всем друзьям я написала, что живу в сказке. Это я, наверное, себя так успокаиваю. Мне немножко скучно. Мой рабочий день трудно назвать настоящим: с 8.00 до 12.00 и с 18.00 до 19.00, пять дней в неделю. А чем себя занять в остальное время, пока не знаю: ведь я в чужой стране всего семь дней, еще ни с кем не знакома, да и как-то боязно пока куда-то ехать, самостоятельно знакомиться с городом.
Поэтому я стараюсь как можно больше времени проводить с семьей, в которой работаю. Живу я в другом доме - у родителей моей хозяйки. И при желании могу добрую половину дня даже не видеть "своего рабочего места". Я так и делала первые два дня. Сидела у себя в комнате. Один раз побродила по району, заблудилась, целый час ходила по кругу. На третий день попросилась у хозяйки остаться до вечера. Она удивилась и обрадовалась.
Я присматриваю за двумя очаровательными малышами. Леони полтора года, она уже начинает что-то говорить, но я ее почти не понимаю (детский немецкий - это что-то!). А Бьерну всего пара недель. Он пока только кушает, спит и плачет в перерывах. Они замечательные, и заниматься с ними мне в удовольствие.
Неожиданно, как в любую сказку, в мое безоблачное существование врываются неприятности и испытания. От хозяйки уходит муж, причем сообщает ей об этом по телефону. Однажды вечером я замечаю, что у нее красные, опухшие глаза.
- Мария, - говорит мне Дорит, - я должна тебе это сообщить. Мой муж оставил меня...
Я не знаю, как по-немецки будет "оставить, бросить", но почему-то понимаю ее. Дальше будут тоже понятные мне ее истерики и слезы, но я ничем - ничем не могу ей помочь. И я беру на себя заботу о детях, почти полностью, если не считать грудного вскармливания и ночных дежурств. Я всегда - семь дней в неделю - нахожусь рядом. Даже если бы мне было куда пойти, я просто не имею права оставить ее одну. Это единственная поддержка и реальная помощь, которую я могу оказать ей в этой ситуации. И я очень стараюсь.
Постепенно осознание того, что Мария (то есть я) всегда рядом, вне зависимости от рабочего графика, входит в привычку. Я теперь стала пусть не полноправным, но членом семьи. Я безумно люблю детей, да и они отвечают мне взаимностью. Дни идут чередой, разнообразие в мою жизнь вносят разве что курсы немецкого два раза в неделю.
Хотя, нет, у меня появились друзья. Особенно я сдружилась с Дайной из Литвы. Она работает в семье, как и я, говорит по-русски и всячески старается вытянуть меня из моей "постоянной занятости": знакомит с Дрезденом, его кафешками, магазинами, улочками, набережной. Я снова чувствую в себе азарт узнавания нового, быстрой, шумной и веселой жизни. Но лишь на несколько часов. Потом я возвращаюсь "в семью", и жизнь течет по заранее оговоренному графику: завтрак, прогулка, обед, сон, прогулка, купание, ужин, сон.
Что меня поражает больше всего, так это то, что немецкие дети отправляются в кроватку в 19.00. Именно в это время у них заканчивается детская передача, аналог нашей "Спокойной ночи, малыши!". И засыпают! И спокойно спят до восьми утра, а не вскакивают в пять.
Кстати, моя постоянная занятость в семье сказывается и на моих кулинарных способностях. Прошел всего месяц, а я готовлю, как заправский повар, а мои хозяева, смеясь, говорят, что, наверное, больше никогда в жизни не попробуют такого разнообразия блюд.
И хотя мое рвение уже через пару недель воспринимается как должное, семья не забывает радовать меня маленькими сюрпризами. Признаюсь, это очень приятно: обнаружить вечером на подушке шоколадку, перевязанную праздничной ленточкой, или в День Святого Николауса, который по легенде кладет в башмачки послушных детей подарки и сладости, найти под дверью своей комнаты целых три сапожка с сюрпризами. Немецкая семья старается сделать мою жизнь комфортной: купили магнитофон и телевизор в мою комнату, оплатили все расходы на канцелярские принадлежности, когда я начала учиться на курсах. Забирают к себе детишек, а меня отпускают погулять с Дайной.
Однажды вечером я сижу и скучаю в своей комнате. Ко мне стучит бабушка и приглашает... поиграть. Она достает сундучок с играми, раскидывает игровое поле. Не поверите, но я с удовольствием бросаю кубик и передвигаю по клеточкам своего гномика. Словом, все довольны и счастливы, а Дорит начинает потихоньку выходить из жуткой депрессии.
Вместе с Новым годом в мою жизнь врываются глобальные перемены. Первого января мы с Дайной идем отметить праздник в кафе "Европа". Там я знакомлюсь с Нуско (югославское имя, вот и звучит по-русски абсолютно по-дурацки) и влюбляюсь. С первого взгляда. Как сумасшедшая.
Мне хочется проводить с ним каждую минуту. Он говорит какие-то безумные слова о любви ... Я летаю, чувствую себя счастливой, любимой, желанной, нужной... Продолжать могу до бесконечности. Но... мое увлечение совершенно не нравится "моей" немецкой семье. Я-то глупая, считаю, что отработала там уже за год вперед и могу позволить себе проводить вечера вне дома. Разочарование наступает буквально на третий день после знакомства с Нуско.
"Мария, - заводит Дорит разговор после обеда, когда мой любимый уже ждет меня в машине под окнами. - Я думаю, нам пора поговорить. Ты приехала сюда работать, в контракте оговорен твой рабочий график. Я совсем не против, чтобы ты встречалась с молодыми людьми, но для этого у тебя и есть свободное время. По поводу нескольких вечеров мы можем договориться, но не каждый же день..."
Я молчу, не в состоянии найти нужных и правильных слов. "Хорошо, - отвечаю я наконец, - я приду сегодня в шесть".
В машине я плачу. "Как же так можно? - спрашиваю я любимого. - Я же работала на них почти круглосуточно, во всем помогала, никогда не отказывала, меня Леони мамой называет..." Слова льются вместе со слезами. Нуско объясняет мне, что здесь, то есть в Германии, моя помощь воспринимается абсолютно безвозмездно, лишь за "спасибо", и на встречные уступки, когда они мне нужны, никто не пойдет.
"Хватит тебе на них столько работать, - заключает он. - Контракт есть контракт. Будешь приходить в восемь и уходить в двенадцать, а затем возвращаться вечером на час, чтобы искупать, накормить и уложить детей".
"А если меня попросят еще помочь? Я же не смогу отказать? Я малышей люблю как родных. Они-то чем виноваты?"
"Тебе никто не запрещает их любить. А все остальное, нерабочее время ты будешь проводить со мной. Конечно, если захочешь..." - добавляет он с усмешкой.
Все меняется. В семье чувствуется отчуждение, хотя явно этого никто не демонстрирует. Лишь изредка мы остаемся с Дорит вечером дома, открываем бутылку шампанского и болтаем как закадычные подруги. Но и в ее словах чувствуется недосказанность. Мое общение с Нуско им не нравится. Он для них иностранец, на их взгляд, слишком настойчивый (первое время он приезжает каждый день в 12.00, забирает меня, потом привозит в 18.00, ждет до 19.00 и увозит снова). Но главное, после моего знакомства с ним они лишились "помощницы на все случаи жизни". Теперь я тоже четко выучила, что написано в моем контракте.
Их недовольство приводит к самым разным поступкам. Например, однажды меня просят не носить с собой ключ от дома, если я еду в центр города (читайте - на встречу с Нуско), а прятать его в цветочном горшке около двери. Аргумент приведен, на мой взгляд, странный - обворовали соседей, живущих через три дома. "А у тебя, - слышу я, - столько сомнительных друзей".
Друзей и вправду прибавилось. Нуско перезнакомил меня со всеми своими друзьями, я знакомлюсь на дискотеках. А иногда и просто на улице. Теперь мне некогда скучать. Порой по выходным я возвращаюсь домой, когда мои правильные немцы садятся завтракать. Сплю несколько часов и ухожу опять. Бабушка иногда даже пытается всучить мне с собой яблоко, то ли боясь, что я мало ем, то ли остерегаясь, что не выполняет условия контракта, где было четко сказано, что проживаю я на условиях полного пансиона.
Нуско стал тем мощным стимулом, который помог мне заговорить на немецком, как на родном. Мне же хочется с ним общаться, понимать его и рассказывать ему обо всем, что было в моей жизни до него. Только благодаря ему я увидела и узнала Дрезден и близлежащие города, попала в настоящий круговорот жизни.
Надо заметить, что мои развлечения никак не отражаются на отношениях с детьми. Я наслаждаюсь минутами, проведенными с ними, и мечтаю о таком сынишке, как Бьерн. Мы вместе читаем, мастерим, устраиваем веселые игры, и тогда весь дом стоит вверх дном. Они не осуждают меня, любят такой, какая я есть, и даже весело машут ручками Нуско, когда видят его машину.
Всему рано или поздно приходит конец. Моя немецкая глава жизни завершается. С Нуско мы расстались, по-дурацки, глупо и навсегда. Контракт подходит к концу, обратный билет уже давно куплен, дома ждут родные, друзья и... чужая жизнь. Я не хочу уезжать, ночами рыдаю в подушку, хотя понимаю, что не останусь, даже если представится такая возможность. Виной тому Нуско.
Дорит устраивает прощальное чаепитие, где я слышу много теплых, приятных слов. Я спокойна, я просто запретила себе показывать свое волнение. Нужно еще попрощаться с друзьями.
Самыми тяжелыми оказываются минуты расставания с Бьерном. Дорит идет провожать меня до дома родителей. Леони бабушка взяла к себе, так что с ней я могу провести еще вечер. Мы подъехали к калитке. "Прощайтесь, - почти шепчет Дорит, и я вижу, что ее глаза, вопреки всему, полны слез. - С тобой он вырос и стал большим".
Я беру малыша на руки. Мы не говорили ему, что я уезжаю навсегда, но он понимает это. Мы чувствуем друг друга как родные мать и дитя. Говорить я не могу, губы дрожат, предательские слезы текут по щекам. "Пока, мой маленький, мой любимый, - шепчу я ему и целую смешные щечки, глазки и носик. - Пока. Я обязательно приеду к тебе, приеду навестить тебя".
Он крепко-крепко обнимает и, вцепившись в меня ручонками, не хочет отпускать. Он плачет, так горько плачет, а я не могу его утешить. Сажаю в коляску, поцеловав еще раз. Отворачиваюсь, вытираю слезы. Попрощавшись с Дорит, долго смотрю вслед удаляющейся коляске. Это - часть моей жизни, моей души, моего тепла. "Из сердца вырвали клок", - говорю я про себя и долго буду думать именно так.
Затем, уже на вокзале, мы прощаемся с Леони. Чувствуя и все понимая, она устраивает настоящую истерику, когда я захожу в вагон поезда. Моя маленькая Леони кричит, чтобы я не уезжала, что она не хочет оставаться без меня и поедет со мной. Я опять плачу, плачу почти всю дорогу, пока поезд везет меня в аэропорт. И в самолете тоже плачу.
А позже, на вопросы родных и друзей, скучаю ли я, отвечаю единственной фразой: "Мне не хватает двух мужчин - большого и маленького, и одной маленькой девочки. А к другой жизни я опять привыкла".
P.S. Через год я снова еду в Дрезден. В отпуск. Я очень скучаю, хочу повидать друзей и, конечно, детей. Едва приехав, я встречаю на улице одного из знакомых:
- Привет! Рада тебя видеть.
- Привет-привет! Я тебя не видел сто лет.
- Да не сто, а всего год.
- А где ты была?
Этот вопрос ставит меня в тупик, все же знали год назад, что мой контракт завершен и я уезжаю домой.
- Дома, в Москве.
- Чего так долго не возвращалась? Теперь-то навсегда? Не знаешь, где Нуско, что-то я его давно не видел?
В этот момент я понимаю, что не только Дрезден стал частью моей жизни. Я тоже стала здесь желанным гостем. Мы болтаем с приятелем, как будто расстались пару дней назад, и это безумно приятно.
На следующий день я иду в гости к детям. Волнуюсь ужасно. Я знаю, что у них уже новая няня из Норвегии, которую тоже зовут Мария. Боюсь, что они забыли меня.
Дверь мне открывает Дорит. Рядом - маленький Бьерн. Он всматривается в меня, как будто силится вспомнить. Наконец улыбается. "Не может быть, - изумляется Дорит. - Мне кажется, он тебя вспомнил".
В коридор выбегает Леони. Секунду смотрит на меня и снова бросается в комнату. И мы с Дорит слышим ее радостный крик, обращенный к новой няне: "Мария! Можешь уезжать обратно в Норвегию! К нам наша любимая Мария вернулась!"
Статья из январского номера журнала
